Софья Могилевская - Марка страны Гонделупы Страница 2

Но уже на следующий день ворона болталась на вишне перед окнами Петрика, а рядом висела бумажка с неуклюжими карандашными каракулями:

Петруха-свиндирюхаПовешен за ухо.

Даже мама была возмущена.

— Безобразие! — сказала она. — От этих мальчишек нет житья!..

Но Петрик, Петрик был счастлив. Он не остался в долгу!

Улучив подходящий момент, он заманил в сад Опанасова щенка Тяпку, сначала хорошенько его накормил, и пока этот толстый обжора с жадностью лакал вчерашний суп, Петрик ухитрился привязать к его коротенькому хвостику ворону, а затем выгнал щенка за калитку.

Несчастный Тяпа умчался с горестным визгом.

К вороньему же хвосту была прицеплена записка следующего содержания:

Опанас — кислый квас,Тухлая капуста.Съел ворону со щенкомИ сказал: «Как вкусно!»

Казалось, конца не будет этой вражде. Казалось, никогда враги не протянут друг другу руку мира и не сядут рядышком потолковать, как хорошие друзья. Казалось, никогда не наступит такой день… никогда.

Глава вторая. Они первоклассники

— Петрик, — однажды озабоченно сказала мама, — ведь уже пятнадцатое августа…

— Да? — сказал Петрик и удивился. — Разве?

— Да, — сказала мама, — скоро первое сентября и начнутся занятия.

— Разве тебе не хочется, чтоб начались занятия? — сказал Петрик.

— Мне хочется. Я соскучилась по институту. Но у тебя… у тебя ведь тоже первого сентября начнутся занятия в школе, а бумаги твои еще не поданы…

Петрик побледнел.

— Мама, — сказал он дрожащим голосом, — что ты наделала? Теперь все пропало!

— Ничего не пропало. Завтра пойдем привьем оспу, а послезавтра я пойду в школу. Ведь без справки об оспе в школу все равно не примут…

Но Петрик и слушать не хотел ни о каком «завтра». Какие могут быть «завтра», если существует «сегодня», если можно совсем опоздать со школой!..

Нет. Петрик был не такой, чтобы откладывать что-нибудь на следующий день.

— Сегодня же пойдем привьем оспу, — сердито сказал он, — прямо сейчас же…

Нет. Сегодня мама не может.

— Как ты не понимаешь? — сказала она тоже сердито. — У меня есть дела. Завтра.

Нет. Петрик не мог ждать до завтра. Как мама не может этого понять! Больше откладывать невозможно.

— Тогда иди сам, — сердито сказала мама, — пожалуйста, иди, иди… Тебя никто не держит…

Петрик ушел, очень расстроенный.

Собственно говоря, этой фразой мама хотела просто от него отделаться. Ведь не пойдет же он в самом деле один без нее, да еще в поликлинику, да еще прививать оспу?! И потому она крикнула ему вдогонку:

— Клянусь тебе, Петрик, мы ничего не опоздаем и завтра!..

Но этих слов Петрик уже не слыхал. Он шагал очень решительно по главной улице заводского поселка, в ту сторону, где среди пестрого цветника стояло новое здание поликлиники.

Возле проходной он немного задержался. Там висели огромные электрические часы и великолепный градусник величиной побольше самого Петрика.

Лиловая стрелка на этом градуснике тянулась гораздо выше цифры тридцать, хотя было еще утро и часы показывали без пяти десять. Но и без градусника было ясно, какая жара! Асфальт на тротуаре размяк и продавливался даже под пяткой сандалия. А георгины — уж на что выносливые цветы — опустили вниз листочки. Все лето было невыносимо жаркое, и август не уступал июлю.

Сейчас у проходной было пусто и тихо: час обеденного перерыва еще не наступил. Только в табачном ларьке, отмахиваясь от мух, дремал знакомый старичок, у которого Петрик иногда покупал для папы папиросы «Театральные», а иногда «Казбек».

Но Петрик отлично знал, что стоит только часовой стрелке вместе с минутной очутиться на двенадцати, и все мгновенно изменится.

Петрик любил смотреть, как это бывает. Иногда он нарочно приходил встречать своего папу пораньше, чтобы увидеть все с самого начала. Как дрогнет последний раз минутная стрелка и как гудок сразу зальется громко и басисто. А из дверей проходной появятся рабочие, сначала только из ближних цехов, а потом их будет становиться все больше и больше. И тогда нужно хорошенько смотреть, чтобы не прозевать папу…

И как приятно бывает среди такой массы народа увидеть своего папу в синей заводской курточке, такого высокого и широкоплечего, всегда окруженного людьми!

— Папа, — крикнет Петрик, бросаясь наперерез и расталкивая всех локотками, — папа, я здесь!

— Петрик? — удивится папа, возьмет своей большой рукой маленькую ручку Петрика, и они, как и все, поскорее заторопятся домой, чтобы успеть помыться и закусить до конца обеденного перерыва.

От папиных рук и спецовки необыкновенно приятно пахнет машинами, железом и еще каким-то особенным заводским воздухом. И Петрик нарочно трется щекой о папину руку.

— Что ты делаешь. Петрик? — говорит папа. — У меня же руки грязные…

— Сегодня вы тоже испытывали новый станок? — спрашивает Петрик.

В голосе его невероятная гордость. Подумать только, какие серьезные заводские у них разговоры! Не всякому мальчику приходится разговаривать со своим папой о таких важных вещах.

— Конечно, — говорит папа, смотрит на Петрика и смеется одними глазами.

Но сейчас, когда на часах всего лишь без пяти десять, возле проходной делать нечего. И Петрик, еще разок взглянув на градусник, идет дальше.

Вот и поликлиника.

Без мамы страшновато входить в это большое серое здание, такое чистое и важное. Но что ж поделаешь — нужно.

Петрик глубоко вздохнул и вошел внутрь.

— Тебе, мальчик, чего? — строго спросила санитарка в белом халате.

— Мне завтра поступать в школу, — слегка краснея и очень вежливо сказал Петрик. — Где тут у вас справки на оспу?

— А где твоя мамаша? Или ты один? — удивилась санитарка.

— Один, — сказал Петрик и робко прибавил: — Что ж тут особенного?

— Какой молодец! — сказала санитарка. — Иди прямо, прямо по коридору. Шестой кабинет… Найдешь?

— Конечно, — сказал Петрик, — ведь я могу считать до тысячи.

— Какой молодец! — повторила санитарка.

И все-таки, когда этот молодец шел по коридору, сердце у него колотилось так громко, что пришлось положить ладошку на живот. Не вернуться ли ему домой?

Но глаза помимо воли отыскали на дверях кабинета цифру шесть. И рука против воли толкнула эту дверь. А ноги, уже совсем не желая того, шагнули за порог, и Петрик очутился в большой светлой комнате.

Регистраторша за столиком у дверей посмотрела на него вопросительно.

— Я один, что ж тут особенного?.. — упавшим голосом пролепетал Петрик.

— Да? — равнодушно сказала регистраторша. — Твоя фамилия? Имя? Возраст?

Немного обиженный таким холодным приемом, Петрик, сказал все, что полагается, и пошел на свободное место возле окна.

— Тебя вызовут, — сказала ему регистраторша.

Тогда он сел, оглянулся на своих соседей и обмер: рядом, бок о бок с ним, сидел (ну кто бы мог подумать?!) соседский мальчишка Опанас.

Но какой же это был непохожий на себя Опанас! Какой он был свеженький и чистенький! Он прямо весь лоснился от чистоты. А щеки! Щеки блестели, будто два вымытых помидора. Даже на коленках Петрик не заметил ни одной песчинки. Наверное, его терли два часа. Ну и пусть! Мама обязательно покраснела бы за коленки и за рубашку своего Петрика. Но Петрик и не собирался. Ничуть. И если щеки его порозовели, а глаза заблестели, так это только от гордости.

Опанас не решился бы притти сюда один. Куда там! Рядом сидела его мамаша.

— Неужели ты один, Петрусь? — тут же, к великому удовольствию Петрика, спросила мать Опанаса.

— Один, — гордо ответил Петрик и небрежно прибавил: — Что ж тут особенного?

— Так, может, и тебя оставить одного, сынку? — сказала Опанасу мать. — А то у меня делов поперек горла. Останешься?

— Останусь, — буркнул Опанас, стараясь не смотреть на Петрика.

— Це добре. В таком разе я пошла!..

И, твердо шагая, она направилась к двери. Мальчики остались одни. Они сидели рядышком, надутые и сосредоточенные. И хотя оба отвернулись друг от друга, они совсем не чувствовали прежней вражды. Наоборот, им даже очень хотелось заговорить.

Но кто же первый решится начать разговор?

Петрик?

Нет, он скорее проглотил бы кончик собственного языка.

А что касается Опанаса, то у него даже в мыслях такого не было… Чтобы он первый стал мириться?! Очень надо!

Они бросали друг на друга быстрые незаметные взгляды исподлобья, ерзали на стульях и оба молчали, крепко стиснув губы и громко сопя.

Так прошло пять минут. Потом десять. Потом пятнадцать. В глубине души каждый только и ждал, чтобы кого-нибудь поскорей вызвали к врачу. Но только Опанас желал, чтобы это случилось с Петриком, Петрик же мечтал, чтобы первым позвали Опанаса.