Ян Грабовский - Рекся и Пуцек Страница 2

Вы спросите: как это «особачилась»? А так: стала вести себя совершенно как собака. Как её приёмная мать Верная и молочный брат Мишка.

Метка делала всё то же, что делал Мишка. Мишка гонялся за курами — Метка гонялась за курами. Мишке часто влетало от белого петуха, и Метке от него же часто доставалось. Мишка ссорился с утками — Метка отгоняла их от корытца. Мишка прыгал за воробьями — Метка ловила бабочек. Спали они вместе в конуре, вместе отправлялись на экскурсии к пруду.  Бегали по двору, описывали восьмёрки вокруг столбов. И ещё: одинаково резво улепётывали они от метлы в карающей деснице нашей Катерины.

Одно только разделяло их — еда. Метка, правда, совала нос в собачью миску, но каши есть не могла. Зато Мишка делал большие глаза, когда Метка щипала травку или жевала сено. Он не переставал изумляться, что его дорогая Метка может есть такую гадость.

Как-то я купил для Метки овечье лакомство — кусок каменной соли. Положил его в решето и оставил на дворе. Ну и заработала же Метка языком, вылизывая соль! Прямо как ветряная мельница крыльями. Вы, наверно, ничего подобного не видели! Заметил это Мишка. Заворчал, тявкнул, оттолкнул Метку и хвать зубами соль! Да как фыркнет! Начал чихать, отплёвываться, вытирать язык о траву. С тех пор с отвращением смотрел на решето и на Метку, когда она лизала соль.

«Испорченный вкус!» — кривился Мишка и отходил.

Не думайте, однако, что у Метки с Мишкой вкусы были во всём разные. Валялась у нас на дворе кость, мосол, обглоданный чисто-начисто. Мясом там и не пахло — это была просто собачья игрушка. Все щенята скуки ради грызли её в ту пору, когда ничего интересного на дворе не происходило. И как раз из-за этой игрушки однажды Мишка с Меткой подрались. Да так основательно, что Мишка, скуля, убрался к конуру. А Метка потом долго бегала по двору с костью в зубах.

С тех пор я даже не удивлялся, когда Метка вместе с Мишкой выбегала к воротам и облаивала прохожих. Спросите: как это облаивала? А так: блеяла басом, как труба.

Моя племянница Крися научила Мишку служить. Вскоре и Метка стала ходить на задних ногах, совсем как балерина. Да ещё и «просила» передними ногами куда ловчее и старательнее, чем Мишка, который вообще был страшным лентяем и ничего не хотел делать как следует.

Прошло лето. Попелюшки вернулись из деревни. И в тот же самый день пришли посмотреть, как поживает их Метка.

Отворили они калитку, остановились. Первым увидел их Мишка. Бросился к ним с лаем. За ним Метка. Оба прыгают вокруг бедных девчушек, а те стоят, не смея пошевелиться, и смущённо улыбаются.

Вышел я на этот шум, дал каждой сестричке в руки кусок соли.

— Поздоровайтесь с Меткой, — говорю.

Метка почуяла соль. И сразу стала «служить». Просит, машет передними ножками.

Сестрички — хохотать.

— Как собака! Как собака! — заливаются обе.

Но вдруг Зося посерьёзнела и говорит:

— Но только уж наша Метка не будет такая, как её мама!

А Вися тоже:

— Не будет такой кроткой, ласковой как настоящая овечка...

— Ну и что же? — спрашиваю я. — Разве из-за этого вы будете её меньше любить?

Зося на минутку задумалась.

— Пусть уж будет такая, как есть, — шепнула она.

— Мы и такую будем любить, — поддержала Вися.

Славные, умные девочки были эти маленькие Попелюшки, верно?

И в тот же самый день Метка переселилась на новую квартиру. Как же хорошо было ей там, на просторном, безлюдном дворе!

Когда же по городу разлетелась весть о том, что у Попелюшек есть овца, которая умеет «служить», на дворе стало людно. Ведь всем хотелось посмотреть на такую диковину. А маленькие хозяйки очень гордились тем, что у них есть овца, которая ну совсем как собака!

Крушинка

Была у меня приятельница, по имени Ися. Белобрысая её головка доставала мне как раз до локтя, а глаза у неё были ясные и чистые, как зимнее небо. Она ходила в школу, которая помещалась в большом красивом здании из красного кирпича на углу нашей улицы.

Каждый день, возвращаясь из школы домой, Ися останавливалась у нашей садовой калитки и разговаривала с собаками. Они обычно уже поджидали её. Бывало, только завидят вдалеке маленькую фигурку — и кидаются навстречу, прыгая от радости.

Тому, что к девочке ласкался Тупи — белый мохнатый пёс, — ещё нечего удивляться. Тупи был сама доброта. Места в его сердце хватало для всех. Но вот Чапа-фокс... Это был себялюбец, для которого, кроме его собственной миски, не существовало ничего не свете. И этот самый Чапа не мог надышаться на Исю и даже провожал её домой, с достоинством подпрыгивая на трёх ногах, как и подобает фокстерьеру.

Нет, это было поразительно!

Я знал, что Ися не приносит собакам никаких лакомств. Дом её был не богат. Детишек была куча, мал мала меньше, а пан Лампарчик, отец Иси, зарабатывал очень немного. Когда же я познакомился с девочкой поближе, я понял, что собаки любят её не ради той корочки, которой она могла их время от времени угостить. Они любили маленькую Исю за её сердце. И за материнскую заботу, которую она щедро дарила всем и каждому.

Ися — это была самая настоящая маленькая мама, внимательная и заботливая. Ясные глазки её всегда видели то, чего никто другой не заметил бы. Она замечала, например, что у меня вот-вот оторвётся пуговица, и тут же бралась за иголку. Она зашивала мне порванный палец перчатки, когда я ещё был уверен, что мои перчатки в полном порядке. Она умудрялась заметить, что Тупи сегодня неважно выглядит; вынимала у Чапы из ноги колючку, хотя он и не думал хромать. А у Тупи вытащила как-то из уха клеща, о котором, кроме Иси, никто на свете не знал — даже сам Тупи.

Ися была вечно в трудах и заботах. Думаю, вам не нужно объяснять, сколько хлопот у такой маленькой мамы в большой семье, где много беспомощных малышей. Тем более, что ей приходилось ещё ухаживать за огородиком, который арендовал её отец. Огородик — несколько грядок — находился на дне большого оврага, неподалёку от маленького круглого озерка, почти сплошь заросшего тростником.

Как-то осенним днём встречаю Исю. На плече у неё — мешок, в руках — мотыга. Спрашиваю, как у них нынешний год уродилась картошка. Ися кивнула головой — мол, неплохо — и начинает мне рассказывать о том, что сегодня творится на озере.

— Что же там такое творится? — спрашиваю.

— А туда, наверно, со всего света ласточки слетелись. Сколько их там, дядя Ян! Так и носятся, так и мелькают, прямо в глазах темно! Ну, как будто кто клубок чёрных ниток размотал на ветру. А уж пищат, щебечут — просто в ушах звенит. Что они там делают, дядя Ян? Люди говорят, что ласточки на зиму хоронятся на дне озёр и прудов, да это, наверно, неправда?

— Конечно, неправда, — говорю. — Они собираются улетать в тёплые края и сейчас советуются перед отлётом. Разве мало у них дел, которые надо обсудить перед такой дальней дорогой!

— А когда они улетят?

— Этого уж никто не знает, кроме самих ласточек, детка. Но вот увидишь, случится это так внезапно, словно ласточки действительно в воду канут. Потому-то, наверно, и пришло людям в голову, что ласточки на зиму хоронятся в прудах и только весной оттуда выходят...

Выслушала Ися мой рассказ, вежливо со мной простилась и пошла. Назавтра она зашла за мной, и мы вдвоём отправились к озерку. Митинг у ласточек был в полном разгаре: писк стоял такой, что я едва мог разобрать, что мне Ися говорила.

А на другой день, когда мы  с Исей снова пришли на озеро, там было тихо-тихо, только ветер шумел в камышах.

— Улетели, все улетели, — говорит Ися, глядя то на небо, то на зелёную воду, которая кое-где просвечивает в зарослях.

И вдруг она бросается вперёд. На берегу ложится на живот, раздвигает камыш, отгоняет Тупи, который уже что-то учуял и полез было в воду...

Вот она встала. Что-то осторожно держит в руке. Смотрю — ласточка! Чуть живая. У неё сломано крыло. Головка в крови.

Обмыли мы с Исей несчастную пташку озёрной водой и завернули в мой носовой платок. У меня было мало надежды, что бедная ласточка выздоровеет, но Ися была другого мнения.

Накопали мы картошки и пошли обратно. Ися несёт ласточку, я — мотыгу и мешок. Вдруг на полпути Ися остановилась и смотрит на меня. По глазам вижу, что она чем-то очень озабочена.

— Ты что, Исенька? — спрашиваю.

— А что же мне делать с Константином? — говорит девочка встревоженно.

— Гм! Ну что ж... Оставь пока ласточку у меня, — отвечаю. — Посажу её в клетку — будет там у неё больница. А ты будешь навещать её, когда только захочешь. Идёт?

Ися согласилась. На том и порешили. А надо вам сказать, что Константин — это был большущий рыжий котище, от которого добра ждать не приходилось.

Ласточка осталась гостить у меня, но Ися забегала к нам по нескольку раз в день.  И если птичка выжила и, что важнее всего, срослось её поломанное крылышко, это была целиком Исина заслуга.