Яан Раннап - Барьер трёх минут Страница 2

Теперь Редик понял, зачем верёвка. Она обозначала боксёрский ринг. Четыре рябины росли словно по углам квадрата. И едва он понял это, как квадратноголовый бросил ему перчатки.

— На, натягивай!

Ему бы дать перчаткам упасть, но руки действовали сами по себе. Они без колебаний схватили мягкий ком и, как мяч, прижали его к груди.

Он всё ещё не понимал, чего от него хотят. Мельком взглянув на перчатки, он уже было собрался вернуть их таким же образом квадратноголовому, но за это время третий парень успел подкрасться к нему из-за спины и ухватил за локти.

Минут через пять Редик уже был в перчатках.

— Начнёшь артачиться, сам пожалеешь, — заметил квадратноголовый, показав кулачище, который и без перчатки казался тяжёлым, как гиря. Бантогубый, бросая на жертву многозначительные взгляды, обмотал руку носовым платком и сорвал пук крапивы.

Главный противник по-прежнему облизывал губы. Лицо у него было как у лисы, которая готовится схватить петуха.

Это была вопиющая несправедливость. Бесцеремонное попрание прав человека. Насилие, террор, политика грубой силы. Но, разумеется, вслух он всего этого не высказал.

— Не дурите, парни, — сказал он, криво улыбаясь. — Бросьте дурить, ну! Боксируйте друг с другом. А я в боксе ни шиша не смыслю.

Его протесты остались без внимания.

— Это ничего, что не смыслишь, — злорадно ответил бантогубый, помахивая крапивой. — Сейчас будешь смыслить.

— Гляди, вот боевая стойка! — поднял квадратноголовый кулаки на уровень лица. А главный противник опять провёл языком по губам, сделал парочку ударов по воздуху и начал приближаться танцующими шажками.

Нужно ли в такой ситуации, когда тебе угрожают три головореза, считать драп трусливым, позорным бегством? Он не думал об этом. Он просто сорвался с места. Но он забыл о верёвке. Натянутая между деревьями верёвка заставила его опуститься на четвереньки. Попытайся он перепрыгнуть через верёвку, может, ему и удалось бы спастись, но сейчас квадратноголовый успел схватить его за ворот. Через мгновение подоспел и второй страж. И прежде чем его толкнули обратно на середину ринга, веник из крапивы больно прошёлся по его ногам. А бантогубый всё приговаривал:

— С ринга не удирают. С ринга не удирают. С ринга не удирают.

Теперь, два дня спустя, он видел всё это словно заснятым на плёнку. Не нужно было ни проектора, ни белого экрана. Воображение вполне обходилось и без них. Ему даже не нужно было зажмуривать глаза или сосредотачиваться. Картина того, как он стоит, напялив непривычные боксёрские перчатки, а противник, облизывая губы, всё приближается, постоянно была с ним, возникала сама собой.

— Гляди, вот боевая стойка, — ещё раз показал квадратноголовый. Затем последовал первый удар, и хотя он решил, что пусть делают что хотят, он не даст втянуть себя в эту дурацкую игру, руки не слушались его. Они инстинктивно взметнулись к лицу, в то самое положение, которое ему только что показал квадратноголовый, а ноги сделали два быстрых шага назад.

— Встречаясь с неизвестным противником, опытный боксёр проводит в первом раунде разведку, — с сатанинской усмешкой прошипел обладатель новых перчаток. — Несильный прямой правой...

Чёрный блестящий кулак просвистел в сантиметре от головы Редика.

— ...Ложный боковой левой...

Другая перчатка несильно стукнула его в бок.

— ...И неожиданный удар снизу с ближней дистанции.

Редик почувствовал, как его голова дёрнулась назад. Удар пришёлся по перчаткам, которыми он прикрывал челюсть.

Это была игра кошки с мышкой. Редику однажды довелось видеть, как нажравшаяся серая кошка потешалась над мышью. Она приволокла бедную зверюшку на середину пустынного двора, где отпустила её, чтобы затем несколькими длинными прыжками снова настичь, перекрыть путь, дать новую надежду на избавление и тут же снова отнять её.

Сейчас он, Редик, находился в положении мыши. Вероятно, его давно уже можно было бы свалить хорошо нацеленным ударом, но пока этого не делали. Каждый удар утрачивал силу прежде, чем доходил до него. Набитые кулаки противника скорее гладили, чем били. Не было больше никакого сомнения, что с ним играют.

«Освящение новых перчаток, — подумал Редик с горечью. Эти слова сорвались давеча с губ квадратноголового. — Хорошенькое освящение... С настоящим боксёром сойтись смелости не хватает, так подыскивают такого, кто...» Целая серия ударов с близкого расстояния обрушилась вдруг ему под ложечку, и он моментально утратил способность прислушиваться к голосу рассудка. Он отвёл кулак назад для удара. Если человека колошматят уже больше минуты, он тоже имеет право врезать хотя бы разок.

Не он затеял эту игру. Он и не собирался отвечать на шуточные удары шуточным ударом. Уж столько-то он о боксе знал, что в удар вкладывают не только силу руки. Настоящий удар начинается с выпрямления ног, так и в книгах пишут. Он примерился, куда ударить. Родинка на скуле была хорошей мишенью. Неожиданно он выбросил вперёд правый кулак, плечо, бедро, весь корпус. Увы, единственное, что из этого вышло, это то, что он снова упал на четвереньки, а за спиной послышался смех.

— Опытный боксёр не теряет бдительности с любым противником, — усмехнулся отскочивший обладатель новых перчаток, и те прямые, которые теперь Редик получил по корпусу, уже не казались шуточными.

Больше он не пытался дать сдачи. Он начал понимать, насколько беспомощен на самом деле. Ну что он мог? Разве не стоял он совсем беззащитным перед вооружённым до зубов противником? Разве у мышки есть хоть какая-нибудь надежда испугать кошку? Даже тем, кто посмелее его, приходилось смиряться при явном перевесе сил. История знает тысячи подобных случаев. Но в то же время истории известны и такие факты, когда люди уступали грубой силе, но не покорялись ей. Слышанное в школе и прочитанное в книгах промелькнуло в голове Редика, и вдруг он понял, что надо делать. Он повернулся к владельцу новых перчаток спиной, спокойно пошёл в угол ринга и сел там на землю по-турецки. С презрением и гордостью посмотрел он снизу вверх: подойди и ударь! Ударь сидящего человека, если рука поднимется!

Но он забыл про бантогубого.

— На ринге не сидят, — заверещал тот и хлестнул крапивой. — Кому капут, тот валится на землю.

Ишь чего захотели!

Редик сжал зубы. Распластаться перед тремя гадами и ждать, пока сосчитают до десяти? На такое он даже в шутку не пошёл бы.

А затем он подумал, что если с владельцем новых перчаток ему не справиться, то, может, умнее применить силу против тех, кто без перчаток? Квадратноголовый казался слишком медлительным, чтобы помешать ему при бегстве. Значит, с ног нужно было сбить того, который размахивал крапивой. А уж если спринтер сиганёт, то попробуй догнать его. Он перестал рассчитывать на свои кулаки. Кто этих пижонов знает, может, они все учились боксировать. Улучив удобный момент, он согнулся и шмякнул своего стража головой в живот. Он знал, что такой удар свалит с ног кого угодно, даже боксёра, но он не учёл, что от этого удара может растянуться и сам. Он быстро пришёл в себя, всего за несколько секунд, но этих нескольких секунд хватило, чтобы утратить преимущество внезапности. Подоспел квадратноголовый.

— Второй раунд. — Его снова вытолкнули на середину ринга. А всё ещё корчившийся от боли крапивщик шипел:

— Врежь ему для науки, Петька! Врежь, чтобы знал!

Этот удар головой был теперь единственным, что он мог вспоминать с гордостью. Всё остальное и сейчас ещё, два дня спустя, вгоняло его в краску.

Избей они его, он бы примирился с этим как с несчастьем, как с печальной неизбежностью. Но он не мог смириться с тем, что над ним насмехались, что его заставляли делать как раз то, чего он совсем не умел. И эта чёртова крапива и кажущаяся возможность защищаться, даже дать сдачи! Попробуй ударь, если ты никогда не учился этому, а перед тобой — боксёр!

В конце концов ему всё-таки пришлось изобразить жертву. Он понял, что ничего другого не остаётся. Правила игры всегда устанавливаются теми, на чьей стороне сила и власть. Правдоподобно закачавшись, он повалился навзничь и затем, закрыв глаза, лежал, пока бантогубый старательно не досчитал до десяти. Как раз у лица его оказался горький стебель тысячелистника, и он вонзил в него зубы, чтобы не завыть от проглоченной обиды, стыда и злости. И только когда ему расшнуровали перчатки и сняли их, он медленно поднялся.

Конечно, самым разумным было бы махнуть рукой на всю эту историю. Ведь ничего особенного с ним не сделали. Однако он не мог отнестись к происшедшему как к чепухе. Ему следовало бы бросить этой троице что-нибудь язвительное и удалиться с невозмутимым видом, он же стал подыскивать слова угрозы. Он пытался придумать самую страшную угрозу, но ничего путного не приходило в голову. Так что он ничего большего и не сказал, кроме как: