Сергей Вольф - Грибной дождик Страница 2

— Неужели, друг мой?—сказала она.—Довольно-таки занятно.

Кто-то говорит:

— Это их ветер раскачивает. Не иначе.

— Неправда, — сказал я. — Вы что, не видите? Они сами. Да и ветра никакого нет.

Одна старушка говорит:

— Ну прямо цирк, а?!

Некоторые, кто ели пирожки, заспорили, а я смотрел, как воробьи раскачиваются, и к кофе даже и не притронулся.

Вдруг я увидел ещё воробья. Одного. Он сидел совсем один на ветке и не раскачивался. У всех воробьев головки были серые, я заметил, а у этого совсем тёмная с пёстрым пятнышком на маковке. Грустный такой воробей. Мне так жалко его стало, что я отошёл в сторону и опять начал смотреть на тех воробьев, которые раскачивались. Народу смотреть довольно много собралось. Кто-то сказал:

— Если ветра нет, то тогда всё неправильно. Сами они не могут.

— Но вы же видите — раскачиваются!

— Значит, есть ветер.

— Так где он?

— Всюду! Всюду! Вот где!

Вдруг тётенька — продавщица пирожков — как закричит:

— Пошла вон, противная птица!

Все посмотрели, куда она кричит, и я увидел того грустного воробья с тёмной головкой. Он сидел на моём стакане, на краешке, и пил кофе.

Я заорал изо всех сил:

— Пусть! Пусть пьёт кофе! Не трогайте его!

Я так орал, что сам напугал его, потому что он сразу улетел к себе на дерево.

— Может, ему ещё какао подавай, а? Или шоколаду? — сказал кто-то.

Старушка говорит:

— А у нас рыбки жили. Так мы их кормили огурцами.

— Заметили, целый стакан кофе хотел выпить! Целый стакан! Остатки его не устраивают.

— А как он, по-вашему, будет остатки пить? Поперёк он в стакан не влезет, а вниз головой — боится.

— Сами вы боитесь!

И вдруг я так расстроился из-за этого бедного воробья, и про маму опять вспомнил, и так мне плохо стало, что я быстро запихал в карман пирожки, схватил свой чемодан и крикнул девочке в очках:

— Идём отсюда! Куда глаза глядят! Она говорит:

— Слушай, может быть, ты хочешь покататься на колесе обозрения? Его открыли всего два дня назад.

— Пусть на колесе,—сказал я. — Только уйдём отсюда поскорее, и домой мне нельзя!

Ох, ну и замечательное же было это колесо! Огромное!

Когда наша с девочкой кабинка поднималась наверх, всё-всё было видно вокруг. Я прямо обомлел. Я даже и про девочку позабыл, про собаку, хотя они сидели со мной рядом, на одной скамейке. Просто удивительно! Всё кругом видно.

Вон мостик через пруд. А вон лебеди, лебеди плавают!

Вон спортплощадка, вон ящик с песком для малявок и лошади-качалки.

Да вон же стеклянный домик с пирожками и кофе! Воробьёв, правда, не видно, а старушка, у которой рыбки жили, стоит, пьёт кофе.

Вон трамвай ползёт, малюсенький, а вон там, за углом, мой детсад «Ручеёк», только его не видно.

А там-то, там-то что?

Нева! Нева видна вдалеке! И белые пароходики плывут.

А вон папин завод с трубой, честное слово!

Смотрите-ка, лошадь стоит у магазина.

А вон вдалеке белый домик-библиотека с колоннами, где меня запутала шахматная муха. А там, рядом, я грибы собирал.

А вон дом, где прачечная.

Ух ты, а вон и мой дом! Ну конечно! Огромный, весь розовый, со стеклянной башенкой наверху. Мой дом видно! Где я живу!

Ох, как худо мне вдруг стало. Что я наделал?! А мама?! Что там с мамой?! Сил моих больше не было терпеть.

Зазвенел колокольчик, колесо остановилось, я выпрыгнул из кабинки, девочка с собакой — за мной, я быстро открыл свой чемодан, отдал девочке два гриба: один — ей, другой — её собаке, она сделала большие глаза, но и ничего не стал ей рассказывать, а только спросил:

— Как тебя зовут? Я бегу. Привет! Мне надо, понимаешь?

— Запомни, меня зовут Ирина Николаевна. А тебя?

— А меня — Алёша! — крикнул я, уже убегая.

Я вылетел из парка и прямо весь затрясся от обиды: я так торопился, а ведь я обещал маме переходить через дорогу, только помогая какой-нибудь старушке, и теперь надо было её ждать.

Вдруг кто-то схватил меня за руку, я оглянулся — старушка!

— Быстрее!—крикнула она и потащила меня через дорогу.

— Кто вы такая?!—крикнул я сам.

Она наклонилась ко мне, сняла очки, потом снова их надела...

— Не тот,—сказала она. — Не тот мальчик. А где мой? Мой где?

Но я уже мчался к нашему дому.

Мама стояла бледная возле парадной.

— Пошли, мама, — сказал я и всхлипнул.

* * *

Дома я открыл чемодан, показал грибы и всё рассказал ей.

— Мой ребёнок растёт не как у всех. А тут ещё уборки выше головы, — сказала она, отвернулась и до самого вечера со мной не разговаривала.

Вечером приехал папа. На дне его большой корзины перекатывалось несколько грибков. Он сразу сел читать газету.

— Твой сын набрал чемодан подберёзовиков в нашем парке,—сказала мама и щёлкнула меня по носу, и только тогда мне стало легче и я рассмеялся. Тут же они велели мне идти спать, я пошёл, лёг и долго лежал, не гася свет и слушая, как папа с мамой о чём-то спорят. Потом папа пришёл ко мне. сел рядом со мной на кровать и сказал:

— Ты не покажешь мне завтра это место в парке, где растут подберёзовики?

— Ладно,—сказал я. — И ещё я тебя познакомлю с девочкой, Ириной Николаевной. У неё собака — ужас, длиной — как антенна у нашего телевизора.

И ещё покатаемся на колесе обозрения. Ты не против?

— Не против,—сказал он. — Спи.—И ушёл, погасив свет.

А я ещё долго лежал в темноте, думая обо всём, что произошло со мной в этот день, потом вдруг вспомнил про пирожки у себя в кармане, встал в темноте, достал один, снова лёг, откусил кусочек, пожевал немного и так и уснул с пирожком в руке.