Михаил Гершензон - Степан Пентрович Путаница Страница 2

«Тяжелый день, — записал в свой дневник император. — В Петербурге произошли серьезные беспорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять в разных местах города, было много убитых и раненых. Мама приехала к нам из города прямо к обедне. Завтракали со всеми. Гулял с Мишей. Принимал депутацию уральских казаков, приехавших с икрой».

— Вассалы еще верны своему феодалу, — они привозят ему икру. О чем же тревожиться? Все в порядке. Взят Мукден, японский флот разгромил эскадру в Цусимском проливе. Николаю не до того, — он справляет день рождения императрицы:

«25 мая. Среда. Дорогой Алике минуло 33 года. Погода стояла отличная. Были у обедни в Большом дворце и завтракали с семейством. Гулял и катался в байдарке».

Степан Петрович взял новый листок.

«24 мая. Воскресенье. Вечерня. Вечерняя молитва. Прием вновь прибывших представителей трех сословий. Большой обед…»

Чудное лицо вдруг стало у Путаницы: он поднял листок и уставился на него, будто клопа увидел или какое другое насекомое. Потом пожал плечами и снова начал читать:

«25 мая. Визит в Медон».

Тут Еремин крикнул с места:

— Степан Петрович, вы читали уже 25-е.

— Вот, вот. То-то я смотрю, — почему это два раза одно и то же число.

«27. — Визит в Медон в 5 часов с четвертью. 28. — Визит в Медон в полдень. 29, — Прием депутации от дворянства… 30. — Визит в Медон пешком; охота на оленя в Маркусси, — неудачная».

Степан Петрович отложил в сторону свои выписки и сошел с кафедры. Ходит возле доски взад, вперед, вытирает платком пальцы, будто испачкал их мелом. Наверно, забыл, что урок идет. Потом опять плечом повел и дальше стал рассказывать.

— Россия кипит. В конце сентября — в начале октября по всей стране — железнодорожная забастовка. В промышленных центрах — всеобщая стачка. Требования созыва Учредительного собрания. Пролетариат ощутил себя классом. Пули, нагайки, шашки. Но пролетариат наступает, 6 октября председатель комитета министров Витте просит царя принять его для беседы о положении страны, — он предлагает конституцию. Но феодал занят. Он — на охоте.

«7 октября. В 8 ½ час. утра отправился с Дрентельном за Вастолово на охоту. День стоял холодный. Тем не менее облава вышла веселая и удачная. Всего было убито 326 штук, из них пера— 81. Мною: 1 фазанка, 1 глухарка, 12 тетеревей, 2 вальдшнепа, 3 серые куропатки, 4 русака и 12 беляков — всего 35 штук. Вернулся домой в 5 ¾. Играл с маркером Яхт-клуба на биллиарде. Раз обыграл сто из 4 партий».

— А вот еще одна запись:

«1 октября. Охота на оленя в Медонском парке, взято два; поездка туда и обратно верхом. 5 октября. Охотился у Шатильонских ворот, убито дичи 81 штука, охота прервана событиями…»

— Где это Шатильонские ворота? — спросил Крякша.

Степан Петрович откинулся на спинку стула.

— В Версале.

— А Версаль где? — спросил Крякша.

— Под Парижем. Это вроде нашего Петергофа.

— А при чем тут Париж? — спросил Крякша.

Весь класс замер. Степан Петрович хотел что-то сказать и открыл было рот. Да так и остался с открытым ртом. Потом поставил локти па кафедру и закрыл руками лицо.

— Запарился, — шепнул мне на ухо Еремин.

И вдруг кто-то хихикнул:

— Хи-хи, — раздалось в классе.

Было очень тихо, и все слышали «хи-хи».

Я обернулся к Крякше. Нет, это нс он.

Смеялся сам Путаница.

— Хи-хи, — всхлипнул он и отвел руки от лица. На глазах у него блестели слезы, от смеха. — Ребята, я спутал, — сказал он. — Это не тот феодал.

Нам непонятно было, почему он смеется.

— Как, не тот феодал? — спросил Ванька.

Но Путаница не мог говорить, он давился смехом.

— Это ты виноват, — выговорил он наконец и показал на меня пальцем. — Ты мне спутал листки.

— Я читал вам два дневника, — дневник Николая и дневник Людовика, — сказал Степан Петрович. — В четыре часа в университете у меня лекция но французской революции.

Тут Крякша сорвался с места. Он с разгону забылся и назвал Степана Петровича Путаницей.

— Не может быть, Путаница, — сказал он. — Не может быть, чтобы два разных человека писали один дневник.

Степан Петрович нисколько не рассердился. Может быть, он не заметил.

— Эго два разных дневника, — громко сказал он. Один написан был в пятом году, а другой в 1789.

— А почему там сказано, что «события помешали охоте»?

— Так это ж и есть французская революция, — засмеялся Путаница. — В этот день все население Петербурга — мастеровые, рабочие, торговки — отправились в Версаль просить Людовика, чтобы он переехал в Париж, поближе к Собранию генеральных штатов.

— В Петербург, — поправил его Еремин.

— Да нет же, в какой Петербург! — воскликнул Степан Петрович и встал со стула. — Людовика усадили в карету и повезли в Париж, в Тюильри. В Тюильри ему негде было охотиться. Пришлось ему ездить далеко в Вильнев-де-Руа. Вот видите, что он пишет в 1791 году:

«3 октября. Прогулка верхом в 9 часов в Вильнев-де-Руа. Убито 3 фазана. В 9 часов прием депутации Законодательного собрания; ехал туда и обратно в карете. В 5 3/4 часа итальянская комедия — «Два охотника». У меня появился геморрой, пил сыворотку».

Тут мы поняли, что на этот раз Путаница не виноват. Этих феодалов очень легко спутать.

— Комедия про двух охотников, — тихонько сказал Степан Петрович, и нам стало очень смешно. Еремин так хохотал, что сполз под парту. А мы с Крякшей и другие пошли к кафедре, чтобы разобрать дневники — отдельно Николая, отдельно Людовика. Мне все не верилось, что это правда, но Путаница показал нам и книжки, из которых сделаны были выписки.

В это время прозвонил звонок.

— Половина четвертого! — схватился Степан Петрович. — Мне надо бежать, а то я опоздаю на лекцию.

— Погодите, мы не успели еще разобрать, — сказал Крякша, но Путаница сгреб листки, как попало, и сунул их в портфель. — Не надо, не надо. Я все равно спутаю, — засмеялся он. — Их уже спутала история.

— Вот так история! — фыркнул Еремин, вылезая из-под парты. — А ведь правда, Путаница не виноват.

ВТОРАЯ ПУТАНИЦА

Самое скучное деле на свете — письменные зачеты.

Сидишь, корпишь, в носу ковыряешь; а там посмотришь, — и все написано не так, как нужно. Скачут слова, как блохи, — нипочем не соберешь.

Я и говорю Сережке Парфенову:

— Давай, подъедем к Путанице, чтобы зачет писать сообща.

— Как так, сообща? — удивился Парфенов. — Это тебе не горелки.

— Вот именно, что горелки, — говорю я. — В одиночку работать — это одно головотяпство.

— Идиотизм сельского труда, — отозвался Еремин. — Гаврилов, безусловно придумал дело. Сколотим бригаду и завтра же Путаницу возьмем за жабры. Пойдешь в бригаду, Крякша?

Крякша только поморщил нос.

— Скажешь тоже, бригада, — буркнул он. — Откуда только берутся такие умники? Ты что думаешь, за эту рационализацию Путаница тебе и вправду поставит зачет?

— А конечно, поставит, — сказал Еремин. — Отчего не поставить? Хорошо напишем — поставит. А Гаврилова за идею предлагаю качать.

На другой день Степан Петрович прочел нам темы.

— Берем, что ли, Ходынку? — сказал я Крякше.

— Почему именно Ходынку? — спросил Крякша. — Что ты живешь там рядом, так это не резон.

— А по-моему — резон. Я там всю местность знаю. И свидетели у нас есть.

— Какие свидетели? — спросил Ванька.

— Потом расскажу. Значит, Ходынку?

— Да ладно, бери Ходынку! — махнул рукой Парфенов. — Что там долго рассусоливать.

— Степан Петрович, а можно нам бригадой? — вдруг выпалил Еремин.

Степан Петрович рассердился.

— Сядь, сядь, ты только что выходил. Что ты — Маленький, каждую минуту в уборную бегать? Погоди, сейчас будет звонок.

— Да мне вовсе не в уборную, — взмолился Еремин. — Я только хотел…

— А? Что? — спросил Путаница и отложил в сторону книгу.

Тут я вышел вперед и все ему рассказал. Он с первого слова понял, в чем дело, и улыбнулся.

— Кто же у вас входит в бригаду? — спросил он, сходя с кафедры.

— Я, Еремин, Крякшин, Сережка Парфенов и Ванька.

— Ванька — это ты? — ткнул он пальцем Ваньку.

— Да, — сказал Ванька.

— Что ж, это очень хорошо, — кивнул головой Степан Петрович. — Ну, смотрите. Бригада— это ответственная штука. Тем более — первый опыт. Если вы подкачаете, трудно будет другим начинать, — тогда уж бригадам крышка. А кто у вас будет старший?

— Как старший? — переспросил Ванька.

— Ну, бригадир?

— Я! — крикнул Крякша.

— Я! — крикнул Парфенов.

— Я! — крикнул Еремин.

Мы с Ванькой тоже не опоздали. Все крикнули сразу.

— Значит, единогласно, — засмеялся Путаница.