Нина Раковская - Мальчик из Ленинграда Страница 20

Дверь была заперта. Я постоял немного и пошёл к выходу посмотреть на круглые стенные часы. Было ровно восемь. Может, уйти? Вдруг ещё долго придётся ждать? Но я вспомнил вчерашнее и подумал: будь что будет, останусь тут! Я присел около стены на корточки, и тревожные мысли сами лезли мне в голову. Вдруг правда отправят меня в другой детдом? «Не пойду. Ни за что. Лучше убегу. К Гале пойду. На работу устроюсь в больницу…»

Входная дверь хлопнула. По коридору шла знакомая девушка-узбечка.

Она узнала меня и издали поздоровалась.

— Получил письмо? — спросила она ласково. — Я тебе его неделю назад отправила. В детдом.

Сердце у меня забилось. Про какое письмо она говорит? Я не получал письма. Вдруг это плохое письмо… Я низко нагнул голову, я испугался.

— Ты не огорчайся, — сказала девушка. — Твоя мама без вести пропала, а не погибла. Сейчас многие… Не бойся!

Я не слышал, что девушка говорила дальше. Мне хотелось уйти из военкомата, остаться одному. Пропала без вести… У немцев в плену или навсегда, совсем пропала? Лицо у меня горело. Я пошёл по коридору. У входной двери прижался лицом к холодному стеклу, увидал, что ветер на улице ломает ветки, кружит белые лепестки. А по стеклу стекают крупные капли дождя.

Это был не ветер, а ураган.

Я не знал, что мне делать. Вспоминал, как собирала мама мой заплечный мешок в дорогу, как мы шли в последний раз в бомбоубежище и она успокаивала меня. Неужели я больше не увижу её? И мне захотелось сейчас же ехать отыскивать её. На фронт, в тыл к немцам, только бы найти маму!

Не помню, как я вышел из военкомата. Плохо помню, как добрался до чайханы. Идти было трудно, от дождя земля сразу распухла, стала скользкой. Ноги у меня разъезжались. Свернув с улицы Навои в наш переулок, я лицом к лицу столкнулся с тем новеньким, которого вчера привели к нам в детдом. У новенького под мышкой был свёрток.

Я вспомнил, что новенький вчера не ночевал в детдоме. Садыков поздно вечером зашёл к нам в спальню, спросил, кто его последним видел.

— Ты из детдома? — остановил я его.

Он отрицательно мотнул головой и бросился в сторону.

— Вожатый идёт! — крикнул он. — Бежим!

Новенький побежал по переулку, и я за ним. Мы пролезли в дыру с доской от выломанной двери, пересекли маленький узбекский двор и очутились на сквере.

Посреди сквера стояла фанерная будка. Вот тебе и раз! Ведь это сюда меня картавый мальчишка ночью завёл. Новенький подбежал к будке, открыл дверцу, и мы спрятались в фанерной будке.

Бегство

В будке стояли две пустые бочки. Я взобрался на бочку и через щели в стене стал смотреть, что делается снаружи.

Стены будки были худые, и вся она просвечивала. В щели рвался ветер, брызгал дождь. Но через большую дыру на крыше уже виднелся синий клок чистого неба. Ураган кончался, тучи расходились.

Садыкова я не увидел, уселся на бочку и сперва почувствовал облегчение. Хорошо, что я новенького мальчишку встретил. Он поймёт меня — товарищ по несчастью. С товарищем всегда легче.

— Ты убежал из детдома? — спросил я. — Где ночевал?

— На вокзале, — сказал мальчик. — Я хотел в Самарканд ехать. У меня под Самаркандом, в колхозе, дядя живёт. Я к нему еду.

— Почему же не уехал?

— Вчера поезда на Самарканд не было. Поезд сегодня пойдёт.

Мальчик примолк. Мне казалось, он чего-то не договаривает и с опаской глядит на меня. Как будто его не радовала наша встреча. А мне так хотелось рассказать ему всё!

— Зачем в Самарканд… Поедем на фронт! — начал я.

Мальчишка выглянул из двери.

— Есть хочешь? — спросил он.

— Не хочу… Мама моя без вести пропала, — с трудом выговорил я. И пожалел: зачем я сказал ему про маму? Он даже не слушал меня.

— Сиди тут, — сказал он. — Мимо сквера колхозники на базар ездят. Я у них что-нибудь выпрошу!

Он выскользнул в дверь. В будке стало тихо. Только изредка стучали по крыше дождевые капли. Солнце проглядывало и опять пропадало. Но теперь я рад был, что мальчишка ушёл. Глупый он, кажется, парень. Славка его настращал, что в детдоме плохо. Но ему бы хорошо жилось. А вот я… Мне не надо туда возвращаться. Не надо. Бедная мама… В последнее время я меньше вспоминал о ней. Мне жилось хорошо, я думал, и ей так же. Она в санитарных поездах разъезжает. Операции делает, раненых спасает. Получает ордена и медали. А мама без вести пропала! Если бы я знал про это, не стал бы вчера в новый френч наряжаться, разведчика изображать…

Паровоз прогудел рядом. Стучали колёса, ехал поезд. Значит, недалеко железная дорога. Может, и вокзал близко.

Мальчишка не возвращался. Второй поезд прошёл мимо. Остановился. Спустил пары и дал гудок: скоро отправится.

А мне вдруг представилось, что к вокзалу подошёл сейчас длинный состав — военный. Бойцы с котелками бегут по перрону. Спрятаться бы в тамбур, поехать с ними.

Я высунулся в дверь.

Передо мной был заброшенный пустой сквер с разрушенным фонтаном.

Дождь уже прошёл, небо с белыми облаками было похоже на синее море с гребешками волн. Почему новенький не идёт? У меня не хватало терпения сидеть тут. Надо уходить. Я постоял в дверях, опять вошёл в будку. Куда пропал мальчишка? Может, в детдом вернулся?

Мне захотелось, чтобы он вернулся туда и рассказал, где я, что со мной случилось.

Прошло ещё с полчаса, и ждать стало невтерпёж. Я вышел из будки. Пересек сквер, свернул на широкую, мощённую булыжником улицу с высокими пирамидальными тополями. По улице шёл народ. Я обгонял прохожих. «Вокзальная», — прочёл я на перекрёстке. Та улица, по которой я ночью шёл с картавым. Значит, прямо на вокзал попаду?

Около витрины с большим кренделем я остановился. Из распахнутых дверей булочной пахло хлебом. У меня под ложечкой заныло от голода. Есть захотелось. Вспомнил я, как пробирался из Поволжья в Коканд… И тут кто-то тронул меня за плечо. Я увидал Ульмасай-апа в полосатом длинном платье.

— Ой-эй! — тревожно сказала она. — Ой-эй, Юлька!

Она смотрела на меня, качала головой и всё говорила:

— Детдом, Юлька! Кочь, Юлька!

Она знала, что я убежал оттуда? Ульмасай-апа взяла меня за руку, что-то по-своему залопотала, вывела на мостовую и подтолкнула в сторону детдома. Я пошёл по мостовой, свернул назад к скверу. Нет, в детдом всё равно не пойду! Меня, наверное, простят, когда про маму узнают. Только самому будет стыдно жить там, спать под тёплым ватным одеялом, когда мама… Если бы новенький вернулся! Мы вместе с ним убежим на фронт. На один поезд сядем.

Вот и сквер. Вот и будка. Меня знобило от холода или оттого, что я не ел с утра. Хоть бы новенького встретить! Забыли все про меня — Иргашой, Зорька, Партизан… Им всё равно, что меня нету. Ну и ладно. Я докажу им, что я… И я остановился посреди сквера.

Я увидал Осипа Петровича. Прихрамывая, он шёл ко мне от фонтана. Он тоже увидал меня.

— Юлька, — сказал он, подойдя ближе. — Что тут без меня произошло? Говорят, ты из детдома бежать собрался? Правда это?

Осип Петрович присел на край разрушенного фонтана и стал набивать трубку табаком.

— Ты, говорили, с самого утра исчез… И не завтракал?

Он пристально взглянул на меня. Я отвернулся. Здоровой рукой он притянул меня к себе и поднял за подбородок голову. Так папа мой делал. Мне хотелось прижаться к нему. Но этого я не посмел — ведь Осип Петрович любил мужественных людей.

— Рассказывай, ленинградец, всё по порядку… — сказал он.

Возвращение

Всё, всё рассказал я ему: про френч и про бутсы, про баню и Садыкова. А про маму не мог сказать. Пусть это пока будет моя тайна. Я расскажу её одному Партизану.

Он слушал меня не перебивая. А когда я кончил, негромко спросил:

— Где ты утром был? В военкомате?

— Да…

— Всё знаешь?

— Знаю.

Он опять помолчал. А потом начал:

— Ну, слушай… Повестку из военкомата я получил три дня назад. И нарочно её тебе не показал. Теперь я об этом жалею… Хотел прежде к военкому зайти, справки навести. Всё хорошо узнать, а потом с тобой поговорить. И не успел — меня срочно в Фергану вызвали. Кто знает, может мама твоя скоро найдётся… Знаешь, сколько партизан в тылу у немцев, в лесах, в оврагах скрывается? С ними, возможно, и твоя мама. Я сам до ранения два месяца жил в партизанском отряде. Брат мой и сейчас там партизанит.

Я не спускал глаз с Осипа Петровича.

— А куда ты бежать вздумал?

— На фронт, — сказал я тихо.

— На фронт. А разве ты не знаешь, что тебя с дороги вернут? Что ты помехой там будешь?

— Нет. Я с фашистами буду драться. Может, и к партизанам проберусь. Маму найду. Я Красной Армии помогать буду… А бутсы… я знаю, они государственные. Я за них деньги пришлю. Свою зарплату…

Я заплакал.

— Бутсы твои нашлись, — сказал Осип Петрович.