Игорь Ефимов - Таврический сад Страница 20

Видно было, что она очень переживает за тех древних людей, будто ей самой приходилось жить с ними и разделять их невежество — бояться грома, падающих звезд, черных кошек, колдовства, извержений и других интересных явлений природы. Она ходила рядом с партами, изредка останавливаясь, поправляя рукой свою мушкетерскую прическу, и Глеб почувствовал, что он сам тоже начинает волноваться и представлять себе каких-то неизвестных людей, которые жили до него на свете, беспокоились о своих друзьях, путешествовали, воевали и, наверно, даже не думали, что вот будет он, Глеб Зенуков, ученик 6-го «б» класса, словно это такие пустяки. И, чтоб исправить их ошибку, он попробовал вообразить все множество живущих сейчас на земле людей и тех, которые еще будут жить, но испугался непривычной огромности таких мыслей и отчаянно замотал головой.

— И вот даже в эти темные времена, — говорила Дина Борисовна, — появлялись замечательные люди, ученые, которые стремились познать законы природы и заставить их служить человеку. Они положили начало многим современным наукам. Одним из таких ученых был Роджер Бэкон, англичанин. Мне он нравится больше всех. Он родился, — она взяла у Глеба учебник истории и прочла там, — в тысяча двести четырнадцатом, а умер в тысяча двести девяносто четвертом году. За свою жизнь он сделал множество открытий, но современники о них ничего не знали, и только через триста лет его работы были найдены другими учеными. В одной из книг он писал так — вы только послушайте: «Четыре, в высшей степени заслуживающие порицания, вещи составляют помеху делу истины. Преклонение перед ложным авторитетом, укоренившаяся привычка к старому, мнения невежд и гордыня мнимой мудрости». И дальше: «Где имеют силы эти помехи, там не действует ни разум, ни закон, там нет места для правды, там не имеют силы предписания природы, господствует порок, добродетель исчезает, там царствует ложь и гибнет истина».

Слова эти по отдельности всем были знакомы и понятны, но, составленные вместе и прочитанные вслух, они превратились во что-то необычное и возвышенное, отчего многие покраснели и согнулись над учебниками, словно стыдясь чего-то. Дина Борисовна опять увлеклась и не смотрела ни на часы, ни на Татьяну Васильевну, которая махала ей рукой, пытаясь сказать, что хватит про Бэкона — нужно переходить к другому материалу.

— Он занимался разными науками, — продолжала Дина Борисовна, — математикой, механикой, астрономией. И еще он был немножечко алхимик.

— Кто-кто? — не удержался Глеб.

— Алхимия — это почти химия, только без формул, наугад. Вот, например, в вашем химическом кабинете стоят различные банки с порошками и жидкостями. Вы не знаете, что это за вещества, и, если вас впустить сейчас в кабинет, вы, конечно, начнете все смешивать, и получится алхимия. Это очень увлекательная и опасная наука. Вот вы смешали несколько веществ, и получился какой-то неизвестный предмет. — Она вынула из портфеля и подняла над головой небольшую черную таблетку. — Совершенно неизвестно, что это такое. И вдруг…

Таблетка выскользнула из ее пальцев, упала на пол и громко взорвалась.

— Ой! — вскрикнула Сумкина.

— Еще! — зашумели все. — Еще разочек!

Татьяна Васильевна закрыла лицо руками, привстала, потом села обратно и с досадой хлопнула блокнотом по парте.

— А отчего он умер? — спросил кто-то. — Подорвался?

— Монахи и богословы ненавидели его, — сказала Дина Борисовна. — Он разоблачал их невежество, нечестность. У него не было никакой власти, но они его очень боялись; то, что он говорил, приводило их в ужас, и они разбегались, только увидев его в дальнем конце коридора. Они считали, что в их богословии наука закончена, все сказано и дальше идти некуда. Самым злейшим врагом Бэкона был генерал ордена — Иоанн Бонавентура. Он решил устроить над ним суд. И вот, когда собрался суд…

Она вдруг замолчала и остановилась около Дергачева.

— Что ты там ищешь? — спросила она. — Ты все время ищешь и не слушаешь. Разве тебе неинтересно?

— Мне неинтересно, — честно сказал Дергачев и встал.

— Почему? Тебе все равно, что случилось с Роджером Бэконом? Или как?

— Так ведь тут все очень просто. Надо было убить этого Бонавентуру, вот и все. Он сам виноват, что не догадался.

— Как убить?

— Обыкновенно как — кинжалом. Уничтожить.

— Но ведь пришел бы другой на его место.

— И этого тоже, — сказал Дергачев. Он даже слегка улыбнулся, так просто и понятно у него все получалось.

— Не знаю, — растерянно сказала Дина Борисовна. — Прямо не знаю, как тебе ответить.

Она беспомощно поковыряла указкой паркет и отошла к столу. В тишине все услышали, как за стеной в спортзале упало что-то тяжелое, потом застучали ногами и раздалось три свистка. Дергачев, ничего не понимая, оглядывался по сторонам, но все от него отворачивались и молчали, пока, наконец, Татьяна Васильевна не поднялась и не сказала:

— Ну хватит. Дергачев, давай сюда дневник и садись на место. Урок окончен. К следующему разу учить до четвертого параграфа. Все.

И сразу же прозвенел звонок.

ВСЕ НАОБОРОТ

— Ну, Зенуков, как ты себя чувствуешь? — спросил Сергияковлич. Глеб как раз ел пирожок и от неожиданности так сдавил его зубами, что повидло полезло во все стороны и капнуло ему в рукав.

— Спасибо, Сергияковлич. Вот тут под коленкой синяк, и штаны немного порвались, а больше ничего.

— Ох, смотри, Зенуков, смотри — доиграешься ты, — с облегчением сказал Сергияковлич и ушел в учительскую.

— Басманцев! — позвали из класса.

— Да погодите вы! — крикнул, подбегая, Басманцев. — Глеб, только честно: у тебя сколько марок?

— Двести тридцать шесть, — сказал Глеб.

— Ну вот, я же говорил! Я ему говорил, что у меня больше. У меня двести пятьдесят девять — больше всех в нашем классе.

От радости он схватил Глеба за рукав и раздавил там повидло.

— Басманцев, — снова позвали из класса. — Это ты оставил коржик на парте?

— Ну я, — обернулся Басманцев.

— По нему муха ползает — иди прогони ее.

«Откуда же мухи зимой, — подумал Глеб. — Какой-то он доверчивый, этот Федька».

Кругом была ужасная толкотня, и последние учителя проплывали над нею в учительскую, как корабли. Вдруг откуда-то вынырнул Толян с учебником географии и потащил Глеба в соседний 6-й «а».

— Айда скорей, меня сегодня вызовут, а я еще глобуса не выучил. У них там есть маленький на подоконнике, ты мне покажешь, ладно?

«Опять там, наверно, Семенова сидит, — подумал Глеб. — Вечно она мне попадается».

Они пошли в 6-й «а», и там на первой парте действительно сидела Семенова. Она читала какой-то журнал; волосы ее свесились вниз и волочились по строчкам, она подхватывала их рукой, убирала за спину, но они не держались там и сыпались обратно. Глебу стало немного страшно и вроде бы чего-то смешно, что он вот стоит здесь рядом с ней, все на него смотрят и думают какую-нибудь ерунду — что пришел Зенуков, тот, которого задавили; задавили — а он ходит, значит, не очень задавили; и китель у него без пуговицы; где же он пуговицу потерял, может, вчера у Толяна? Или в планетарии? Там темно было, не видно. «Наверно, в планетарии», — думают они и ничего больше не замечают.

— А где же у них глобус? — спросил Толян. — Семенова, вы куда дели свой глобус?

— Его унесли — будут приделывать Луну и спутников, — сказала Семенова. — А у вас разве нет?

— Нет, наш глобус уже сгорел. Месяц назад.

— Как сгорел?

— Это все Басманцев. Говорит: «Давайте я вам настоящие вулканчики устрою, с извержениями». Вот и устроил. Весь Тихий океан сгорел, пока не потушили.

— Не надо было давать. Я бы ни за что не дала.

— Много ты понимаешь, — сказал Глеб. — Лучше скажи: ты знаешь, кто такой был Роджер Бэкон?

— Не знаю.

— Эх ты. Пошли, Толян, что с ней разговаривать — Бэкона не знает.

— Пошли, — сказал Толян.

— А вы!.. Вы сами… — крикнула им вслед Семенова, но все же достала портфель и, торопясь от обиды, начала листать учебник ботаники — ей почему-то казалось, что этот неизвестный Роджер Бэкон обязательно должен быть садоводом.

За несколько минут до звонка в класс вбежал Коля Свиристелкин и закричал:

— Ребята, что я вам расскажу! Вы только послушайте, ребята. Да тише вы!

— Ну что еще? — зашумели все. — Давай говори.

— Да нет, вас слишком мало Зовите всех, тогда расскажу. — Он бросился к двери и закричал:

— Глеб, Толя! Идите скорей!

Видно было, что он хочет рассказать что-то смешное и боится, что не все его услышат. Ему ужасно редко удавалось рассказывать смешное; хотя он много раз пытался, но все получалось что-то не то.

— Ну, Коля, говори же, — сказала Сумкина. — Все уже здесь.

Коля вскочил на парту и сделал такие глаза — они у него почти выкатились.