Сергей Иванов - Бывший Булка и его дочь Страница 20

Вряд ли она потом думала. Просто удивилась и запомнила. И теперь вот всплыло.

Но болезнь-то уж вообще чихала на твои отметки и выстиранные чулки.

Чихала?.. Лида покачала головой. А вот и не чихала! Батяньке же приятно будет, хорошо ты учишься или нет, в чистеньком свитерке ходишь или в так себе… Как раз против его болезни отметками можно бороться очень не слабо!

Решив так, она отправилась в свою комнату. Один раз, как известно (и многим даже слишком хорошо известно), уроки можно и не сделать.

Но такие рассуждения ей теперь не годились. Вытащила валявшийся в безделье портфель. Какой длинный день сегодня! Утро, Севка, а после чум.

Она смотрела в окно на ярко блестящую, обрезанную с одного края луну. Вспомнила о бабах Лиде и Севе… Темнота. Лунный соус разлился по их ледяным головам.

Она нехотя, медленно пролистала дневник. Мелькали отметки. В общем, неплохие, в основном четвёрочно-троечная компания. Наконец она открыла нужную страницу. Так, завтра четверг: физика, литература, алгебра, биология, история, физкультура. Слава богу, хоть физкультура!

Не признаваясь себе в том, Лида опытным глазом разделила уроки на опасные и не очень. Скажем, историю и биологию можно на переменке подчитать. По литературе спрашивали. Остаётся физика и алгебра.

Лида открыла физику — зазвонил телефон.

По нетерпеливым громким звонкам она догадалась: Севка. Это, конечно, всё ерунда. Но вот хоть на сто рублей можно спорить — он! Сердце же чует.

Лида сорвала трубку: «Але!» В ответ тишина. Это значило, что он звонит не из дома. Пока автомат глотает две копейки, всегда получается такая дурацкая минута молчания. Лиде было боязно — говорить ему, не говорить. Считается: скажешь — сглазишь. Да ведь чепуха же! Ладно, пусть он сам начнёт: мол, как там она, и что родители, мол, балон не катили, не прочуяли? И потом крикнет со своей обычной, такой непротивной хвастливостью: «Ну так что я тебе говорил? Поняла, кого слушать надо?!»

— Привет, Лид. — Голос его был не то чтоб тревожный, а какой-то невесёлый. — Я под домашним арестом. Кони всё просекли.

— Какие кони?

— «Какие-какие»! Родители!

Собственная беда в мгновение отступила назад. Сразу она заволновалась, засопела в трубку, по обыкновению своему не замечая того.

— А… Сев? А как же ты из автомата звонишь, если…

Он, видно, только того и ждал:

— Не забывай о моей высокой технике ухода из-под колпаков и слежек!

Так, может, это всё несерьёзно? Лида нахмурила брови. Как же всё-таки разобраться в этом Севке… Прошёл озабоченный батянька: в ванную и обратно с полотенцем в руке.

— Сев, я тебя прошу, ты мне скажи по-человечески! Потому что у меня тут… ну мне разговаривать сейчас не совсем…

— Ты только не бойся. Тебе это ничем не угрожает…

— Сев, иди ты в берлогу!

Но, видно, он и сам не верил в её боязнь. Просто неудобно было сразу рассказывать свою героическую повесть. А заключалась она вот в чём.

Севкин отец из командировки, что ли, вернулся, ну и решил заглянуть в школу — Севку взять после уроков и куда-нибудь сходить. Может, даже на дачу съездить, в этот самый чум. А Севки и в помине нет! Отец позвонил Севкиной матери… Ну и тут началось!..

Пока мать милиции обзванивала, отец догадался — махнул на дачу. Приехал: «Лида», «Сева», следы. Оказывается, они разошлись буквально на какие-то десять минут. И то из-за того, что отец якобы любит ходить по другой улице. Является к ним домой — разъярённый, как леопард.

— А там уже мать заканчивает мне четвертование совести. А я же ещё ничего не знаю — вру по возможности…

— Да, Сева, глухо дело! Я ведь вчера тебе…

— Признаю свои ошибки.

— Ладно уж! Не расстраивайся! Товарищи всегда с тобой!

И вдруг он сказал — тоскливо и тихо:

— Лид! Ничего ты не поняла! — он не то вздохнул, не то охнул. — Мне отец категорически запретил ездить на дачу, а особенно в чум. Ну там мы однажды… Ну, кое с кем… Короче, пришлось для отмаза сказать им твою фамилию. Тебе могут позвонить, Лид.

«Так, совсем хорошо, — чьими-то чужими словами подумала Лида, — только этого мне сейчас и не хватает…» А ведь начинал разговор чуть ли не весело. Господи, что за человек!.. В душе образовалась какая-то пустота и скука. Чтобы уже всё разом, спросила:

— А ключи?

— Лид… Как говорится, к чёрту подробности!

Ясно: украл… Сейчас позвонит его мать, а ещё лучше — отец. Может быть, уже звонят — просто занят телефон. В такое дурацкое положение она попала! Надо бы разъединиться с этим подлым человеком, да страшно, что позвонят. Надо бы о батяньке думать, а руки дрожат, словно кур воровала! До чего ж всё умеет меняться буквально за одну секунду!

Пусть — звонят, не звонят… Не могла она больше с ним разговаривать! И зло кипело, и страх отвратительный прямо до дурноты доводил. Ни к селу ни к городу она что-то выкрикнула ему. Потом:

— И пожалуйста, пока мне больше не звони!

— До особого распоряжения? Ясно. — Он ещё несколько секунд подышал в трубку, потом пошли короткие гудки.

Тут же дикий страх погнал её к письменному столу, где в пакетике лежало несколько заколок (не нужны, но японские — пусть лежат), схватила одну… Прямо нечистый её надоумил, что там как раз подходящие пружинки!

Оглянулась на родительскую дверь и тотчас быстро, аккуратно подсунула заколку под телефонную трубку, отщёлкнула замочек… Бедная трубка оказалась как бы в полуобморочном состоянии: и ещё не гудит и уже им позвонить нельзя — будто занято.

Кое-как она доползла до своего дивана. Нет, опасно! Родители увидят, что лежу, подумают — заболела, кинутся врача вызывать, а телефон… Совсем я с ума сошла!

Однако она встала, пошла в ванную, заперлась, пустила воду, чтоб шумела… Куда бы сесть?

Стояла в ванной у них скамеечка — такая вся старая и облезлая, но крепкая. Когда-то в незапамятные времена на неё сажали нынешнюю красу и гордость шестых классов Лидию Филиппову и мыли под душем. Теперь Лида заметила эту скамеечку, совершенно забытую, никому уж не нужную пенсионерку. И села. И как-то роднее стало в её грустной душе.

Эх ты, типчик! Даже не то было обидно, что он её продал за родительское прощение. Оно, родительское это прощение, тоже иной раз такого калёного железа стоит, что уж лучше бы и совсем, кажется, не прощали… А то было ей обидней всего, что весь их день сегодня был построен на вранье. Улыбки, разные там переглядывания со значением, даже то, что случилось в чуме, и потом разговор по дороге на станцию — это всё стояло на вранье. И даже ещё на чём-то похуже. На том, что такие «прогулки» у него не в первый раз.

Опять её охватили страх и досада. И обида и злость на себя… Так и будешь здесь сидеть, золотая рыбка? Высидишь не много!..

— Лидуш! Ты меня не впустишь на минутку?

Она выключила воду, не забыв, однако, намочить руки и лицо… Он вошёл, взял грелку. Быстренько подмигнул ей, занятый своим делом. Но успел заметить: что-то здесь не так. Налил грелку и ушёл. А Лида осталась в ванной.

Неужели для батяньки я не сделаю этого? Не может быть, что я такая подлая крысида!

Раз, два, три — сняла телефонную трубку. Гудок, словно томившийся в коробке жук, сразу вырвался на волю. Лида набрала знакомый телефон. Гуднуло раз и другой. Подошла его мама, как и следовало ожидать: провинившийся сынок понуро сидел где-нибудь в молчаливом месте, по капле выуживая жалость.

— Я слушаю! — повторила Севкина мама.

Лида раза два разговаривала с нею. Вернее, не разговаривала, а только: «Здравствуйте, попросите Севу».

— Это ты, Григорий?

С отчаянием Лида поняла, что даже маленькая последняя возможность поговорить хорошо теперь потеряна. И она просто ухнулась вперёд, как тогда, на Молочной реке:

— Здравствуйте. Это звонит Лида… Филиппова, — и дальше быстрей, пока его мама не успела ответить: — Я вас очень прошу ничего не говорить моим родителям.

Ну допустим. А что дальше? Ты ведь и сама виновата.

— Я не из-за того, из-за чего вы думаете, не из-за того, чтоб мне не влетело. Вы мне можете поверить?! Но в чём дело, я вам не скажу. Это семейное!

Севкина мама долго молчала. И Лида молчала, сжимая трубку, а в голове всё ещё звенели её отчаянные нелепые слова. Семейное… Надо же!

— Не бойся ты, глупая девочка, — сказала Севкина мама, — ничего плохого я не сделаю… Тебе позвать его?

— Нет! — Хотя эту женщину совсем не следовало бы обижать.

И облегчение, и обида всё смешалось вместе. Капали слёзы, а учебник физики промокал их, впитывал в себя. Оставались мокрые такие бугры. Заметив это, Лида махнула головой, чтобы с ресниц на страницу упали ещё две слезины.

Они упали со стуком. И сразу начали уходить внутрь. Наверно, в таком учебнике много могло бы слёз уместиться… До ученья ли было ей?

Вытерла слёзы, вздохнула глубоко. Некоторое время сидела, подперев кулаком щёку. Аллах с ними, с уроками, что уж теперь поделаешь.