Геннадий Михасенко - Милый Эп Страница 20

И вот часов в пять, когда мы с ней отзанимались по английскому, я предложил прогулку в Гусиный Лог. Валя слышала об этом районе тот же миф — что там рассадник хулиганства, — но согласилась.

Мы отправились.

Солнце палило уже целую неделю. Тысячи тонн влаги унеслось в небо, у заборчиков высыпала травка, деревья и кусты окутались зеленой дымкой, и вообще природа, по-моему, перескочила из зимы в лето.

Асфальт кончался на следующем перекрестке вместе с нашими домами, и от него как будто начиналась деревня, откуда по утрам доносилось петушиное кукареканье. Здесь когда-то, в конце девятнадцатого века, родился наш город, и здесь постепенно умирал его старый облик. Через это деревянное поселение, изгибаясь коромыслом, тянулась к реке древняя булыжная мостовая, с проплешинами гравия, бетона или просто с ямами. Справа от мостовой и залегал Гусиный Лог — овраг, забитый домами. Через каждые шагов сорок в него врезались узкие улочки. С края, где лог только набирал уклон, домики стояли вольно и даже с огородиками, а дальше огородики сходили на нет, домики сближались. И всюду глухие заборы, прорези почтовых ящиков в них и таблички о злых собаках. Посреди улочки — промоина, забросанная шлаком, битым кирпичом, дырявой обувью и прочими отбросами. Ниже — круче, домики лезли на сваи и друг на друга, сеням уже не хватало места, и два дома иногда объединялись общим тамбурчиком: одному он подвал, другому — чердак. Не хватало места и заборам. И вообще улочка исчезала, это были просто как попало и куда попало ведущие ступеньки, сглаженные водой. Где-то там, на самом дне, протекала срамная, полупомойная Гусинка, птичий курорт. Что и когда загнало сюда и спрессовало людей в этой яме, не знаю. Город уже перешагнул ее: правее нашей улицы через лог перемахнул огромный, на всю ширину проспекта мост, за оврагом уже сахарились отделанные мраморной крошкой панельные дома и вырисовывался железобетонный скелет чего-то гигантского. Снизу, от реки, на Гусинку наступают, загоняя ее в трубы и замывая лог землесосами, но все это очень медленно, а пока — вот…

Валя держалась за мою руку и не о чем не спрашивала. Мы постояли у ступенек, хмуро-сосредоточенно поозирались, попринюхивались и вернулись немного назад — Авгина родня жила чуть выше, но тоже в тесноте. Маленький домик под толем, тополек между забором и окном да балка от калитки до сеней вдоль завалинки — и весь двор, а в полуметре, за штакетником, звенел тугим проводом и давился лаем чужой пес. Мы тихонько вошли в крохотные сени, целиком занятые тремя мешками картошки, ступили в кухоньку и чуть нечаянно не нырнули в открытое подполье, где трепетал бледный свет и откуда вырывалась веселая песня Шулина:

Нам электричествоГлухую тьму разбудит,Нам электричествоПахать и сеять будет,Нам электричествоЗаменит всякий труд:Нажал на кнопку — чик-чирик! —Все тут как тут!

Мы заглянули вниз. Подполье было вырыто пирамидой и не глубоко. На земляной приступочке горела свеча. Шулин, закутавшись в фуфайку мотал головой в такт словам, отрывал от картошки ростки и швырял ее в ведро, привязанное к веревке.

Нас электричествоОт голода избавит,Нас электричествоПродуктами завалит,Нам электричествоДаст водки с колбасой:Нажал на кнопку — чик-чирик! —И ты уже косой!

Я знал, что в следующем куплете электричество заменяло пап и мам, и, чтобы не рассекречивать этого дела, решить сорвать Шулину концерт и потянул за веревку.

— Э-э-э! — завопил Авга, судорожно хватая ведро.

— Антракт! — пробасил я.

— Эп, ты?

— Я.

— Сдурел, мать честная! — громыхнул Шулин. — Ты же напугал меня, как этот!.. Фу, аж руки затряслись!

— Не ругаться: у нас дама.

Авга ухватился за край люка и, кряхтя, подтянулся, как на турнике. Увидя Валю, он вдруг разинул рот, качнулся и свалился вниз. Но тут же, улыбаясь, появился опять, рывком сел на пол и охлопал грязные руки.

— Познакомьтесь, — сказал я не совсем уверенно. — Это Валя. А это Август, мой друг.

— Август? — переспросила Валя.

— Да! — со смаком подтвердил Шулин и царски простер руку. — Тридцатый год правления Октавиана Августа считается первым годом новой эры!.. Новой эры не обещаю, но могу спорить, что во всех школах города Август — я единственный!

— Пожалуй! — согласилась Валя.

— Да и Аскольды на дорогах не валяются! — напомнил я.

— Точно, имена у нас аховские! — сказал Авга. — А это хорошо, что вы пришли. Только знаете что, займитесь чем-нибудь с полчасика, а? Я тут еще маленько повожусь. До тетки надо картошку перебрать. Мешка полтора осталось.

— А есть во что переодеться? — спросила Валя.

— Зачем?

— Поможем императору Августу перебрать картошку!

— Да бросьте вы!

— Да-да, Октавиан, давай тряпки! — сказал я.

Видя, что мы настроились решительно, Авга охотно отыскал нам кое-какую одежду. Валя шмыгнула в горницу, а я нетерпеливым кивком спросил Шулина: ну, мол, как моя знакомая? Авга лихо выставил большой палец и тут же вопросительно дернул подбородком: мол, кто такая и откуда. Я сделал торжественный жест: дескать, спокойнее, не все сразу. Путаясь в длинном подоле и оттопыривая излишнюю ширину пояса, где уместились бы еще мы с Авгой, появилась Валя и, еле сдерживая смех, покружилась перед нами. В этом стареньком цветастом платье она была так по-домашнему мила, что у меня защемило сердце… Авга же, хохоча нахлобучил нам еще кепки, и, словно беспризорники, мы сошли вниз.

У стены мерзко застыли ползущие вверх толстые бледно-фиолетовые ростки. Пламя свечи колебалось, в глубине шатались таинственные тени, резко пахло плесенью.

Хозяева прозевали переборку картошки: она уже сморщилась, одрябла и сильно проросла, сплетясь в один комок. Мы дружно захрумкали ростками и застучали картошинами по ведру. Валя сказала, что впервые сидит в подполье. Шулин заметил, что разве это подполье, вот у них, в Черемшанке, подполье так подполье — дворец, а не жалкая яма, там каждому овощу свой этаж и свой отсек. И пошел, пошел говорить, рассказывать про деревенское житье-бытье, и все Вале: приглянулась она ему, видно. И пусть, я рад.

Накопился мусор, Авга вылез, отнес бак с ростками куда-то на улицу, наверно, в ту же промоину, потом сел на корточки у люка и с широкой улыбкой, забавно перекосив голову, стал любоваться нами.

— Ты чего? — спросил я.

— Да уж больно вы сейчас на моих братцев и сестриц похожи, прямо вылитые. Ряженые и смешные. Так бы и не выпускал вас из подполья! — любовно заключил он.

— Август, — тихо спросила Валя, — а у вас дома все по месяцам названы?

— Только двое: я да телка Апреля, серьезно ответил он. — Остальные — кто как. Семья здоровая! Уйдем на Лебяжье болото — косить ли, по ягоду, — деревня как вымрет.

— Лебяжье болото?

— Ага.

— Хм, странно… — протянула Валя. — У вас Лебяжье болото, а у нас Лебединое озеро.

— Где это?

— В оперном.

— А-а, ну так в оперном!.. То сказочка, а то правда. Там феи, да принцы, да музыка волшебная, а у нас — о-о!.. Сядем на покосе перекурить, а из кустов — лось, вот с такой мордой-сапогом! А батя его матюгом как шуганет — только треск пойдет! Вот вам вся музыка и все феи! По правде всегда грубее… Я сегодня письмо от Райки получил. Помнишь ее, Эп?

— Райку-то, еще бы!

— Не письмо, а комедия. Хотите прочитаю?

— Ну-ка, — сказал я.

Иногда Шулин прямо завораживал меня — и я говорить начинал его словечками и с его интонацией, и слушал, по-шулински разинув рот. Я вообще какой-то переимчивый: что-нибудь да перехвачу у человека, который мне нравится, и порой ловлю себя на том, что вот проскользнуло отцовское, вот Васькино, а вот Авгино, и лишь от мамы ничего, кажется, не взял — неужели я ее мало люблю? И хорошо, если перенятое химически соединяется с моим кровным, а вдруг это простая смесь, как монеты в копилке, — стоит меня толком вытрясти, и я смертельно опустею?..

Авга принес конверт, сколупнул с него какие-то крошки, вынул листочки и, свесив ноги в подполье, стал читать:

— «Дорогой брат Август, Пишет тебе Рая. Во-первых строках своего письма сообщаю, что все мы живы и здоровы и желаем тебе того же самого. Правда, мама прихворнула маленько животом, но потом поправилась, а папка вчера снова напился, пришел и начал табуретки ломать. Которая из листвяка никак не ломалась. Он ее и на пол кидал и о порог бил, а потом принес топор. Мама с Петькой на руках выскочила в окно и спряталась у Сучковых. Папка бегал искать ее, но не нашел, а только топор потерял. А мы с Галкой залезли под кровать и давай реветь. Он вытащил нас. Лицо у него было в крови, он был в одних кальсонах и начал делать ласточку и велел нам держать ему руки и ноги. Но ласточка у него не получалась, он все падал и ругался, а потом упал на кровать и заснул. А утром чинил табуретки. У меня за год будет две тройки, остальные четверки. А как у тебя? Приезжай скорей, нынче будет много земляники. Я такая же: все хохочу, хохочу и сама не знаю над чем. Если у тебя есть красивые фантики, то вышли. Костя их копит и все время возле сельпо бегает. Но фантики у нас некрасивые или конфеты совсем без фантиков. Привет дяде Ване и тете Кате. Пока до свидания. Рая».