Евгения Яхнина - Разгневанная земля Страница 20

Скоро вернулась Каталина. Будто ссоры и не бывало, она протянула Яношу раскрытую ладонь, на которой краснела горка бусинок.

— Посмотри, нитка оборвалась. Вот беда-то! — И Каталина рассказала Яношу о происшествии с бусами.

Янош даже обрадовался.

— Ну, эта беда не велика! Бывает и хуже, — сказал он, невольно повторяя любимые слова матери. — Я мигом прилажу их вновь.

— Нанизать на нитку я могла бы и сама, да горе в том, что одна бусинка исчезла! Смотри: не хватает самой крупной, что была посредине. Искала, искала, все травинки в саду перебрала, а она как сквозь землю провалилась!

— Уж не проглотила ли Белянка?

— Ой, правда! Не иначе как Белянка проглотила! Как же заставить глупое животное вернуть бусинку? Скажи, Янош!

Янош, повторил:

— Беда не велика, не горюй! Я тебе новую выточу.

Не откладывая дела в долгий ящик, Янош отложил чутору и принялся вырезать бусинку.

Прошла минута в молчании. Потом Янош задумчиво сказал:

— Не верится, чтобы он взаправду ушёл от родителей.

— А я верю. Если б ты видел, как он волновался, когда стал рассказывать про свои дела, ты тоже поверил бы! — горячо возразила девушка, хотя смутное сомнение закралось в её душу.

— Не могу одного взять в толк: отчего господин Калиш ни с того ни с сего стал всё выкладывать дочери кузнеца? — не унимался критически настроенный Янош.

Каталина не ответила на вопрос Яноша и продолжала свою мысль:

— Удивительно! Как можно уйти из родного дома? Это, должно быть, очень тяжело!

— Вот спасибо молодому господину, — обиженно прервал Янош, — ты ему посочувствовала. Теперь поймёшь, что и мне нелегко покинуть родной дом, хоть он и небогат.

— Да что ты, Яношек! Я тебе готова была позавидовать: вот, думаю, счастье привалило глупому мальчишке — белый свет повидает!

Обхватив одной рукой голову Яноша, Каталина другой взлохматила ему волосы:

— Какой ты сегодня задира, так и ловишь меня на каждом слове! А сам-то хорош! Только и разговора, что тебе тяжело расставаться. А каково тут другим будет без тебя, об этом ты не думаешь? А ещё спрашиваешь, буду ли тебя ждать!

— Не поймёшь тебя, Като, когда ты правду говоришь, когда шутишь!

— Подрастёшь — поймёшь!

Рассмеявшись, она подхватила охапку сена и бросила в Яноша; сухие травинки покрыли его голову, защекотали шею, засыпали глаза. Не успел он опомниться, как Каталина уже застучала по лесенке каблучками.

Франц возвращался в усадьбу, полный самых радужных мыслей и надежд.

Вдалеке, в поле, трещал коростель. Он затянул свою однообразную песню, и Францу чудилось, что он щёлкает: «Като! Като! Като!»

Ветер пригибал к земле длинные стебли камыша, а Францу казалось, что камыш шуршит: «Лина! Лина! Лина-Лин!»

Копыта звонко цокали в тишине, и в ритм им громко стучало сердце Франца. Оно стучало и отстукивало: «Люб-лю! Люб-лю!»

И все вместе — небо, земля, коростель, камыш и с ними сердце Франца — торжествующе пели: «Каталина! Люблю!».

Глава десятая

Расплата

Расправа с Иштваном ожесточила крестьян «Журавлиных полей». Пропала у них охота идти к графу с челобитной о возвращении пастбищ, урезанных Калишем. Теперь каждый в отдельности, затаив злобу, ждал отъезда барина, чтобы выпустить скот на господские луга и зерновые посевы. «Семь бед — один ответ, — рассуждали они. — Услужлив и трудолюбив был Иштван, хозяйского добра пальцем не касался, а всё одно разрушил граф его семью — кого в могилу отправил, кого по белу свету пустил!»

Граф всё это время пребывал в страшном раздражении: непонятное исчезновение Иштвана, вызывающее поведение Кошута требовали принятия каких-то мер, но граф ещё не знал, на что решиться.

— Этот захудалый дворянчик, — изливал граф своё возмущение сыну, — должен бы меня благодарить за то, что я согласился его принять, а он осмелился бросить мне вызов!.. Скучает по нему, видно, будайская тюрьма! Напрасно он забыл о её существовании. Ну что ж, если он так хочет, я напомню ему о ней!

Фения торопил Калиша, который должен был узнать о цели пребывания Кошута у своего друга. Граф не сомневался, что управляющий сумеет всё выведать и обнаружит в имении Гуваша если не тайную типографию, то хотя бы склад запрещённых книг.

Перед возвращением в Пешт граф решил совершить поездку в Сольнок, где должен был присутствовать на открытии новой церкви. На постройку этой церкви Фения пожертвовал немалую сумму.

Для путешествия в Сольнок были приняты все меры предосторожности. Большой тракт, начинавшийся в Пеште и проходивший невдалеке от имения «Журавлиные поля», вёл в Сольнок через города Ма́нар, Це́глед и Абонь и тянулся больше чем на сто километров. При отсутствии железной дороги это было немалым расстоянием.

В летние месяцы пятёрка лошадей могла бы доставить графскую карету за два часа в Манар, а в следующие три часа — в Сольнок, и лошадей пришлось бы менять один раз — в Цегледе. Но в ноябрьскую пору дорога становилась настолько непроезжей, что теперь графские подставы[17] были приготовлены не только в Цегледе, но и в Абони. И всё же трудно было рассчитать весь переезд так, чтобы последнюю часть пути от Абони проделать ещё засветло. Между тем в районе Абони всё чаще и чаще «пошаливали» бетьяры.

Совсем недавно среди бела дня трое вооружённых верховых окружили наёмную коляску, в которой из Сольнока в Абонь проезжал с семьёй школьный учитель. Осведомившись, зачем приезжие направляются в Абонь, и получив от них заверение, что лошадь принадлежит человеку небогатому, всадники удалились, не тронув ни пассажиров, ни вещей. Вскоре один из верховых снова нагнал путешественников и сказал:

— У вас в городе всех бетьяр валят в одну кучу. А на деле выходит по-иному: как у вас в домах, так и у нас на болотах да в лесах люди разные бывают. Есть грабители среди вас, встречаются они и среди бетьяр. Но настоящий бетьяр не обидит честного человека! Мы мстим богачам, которые пьют крестьянскую кровь, и отбираем у них то, что они нажили нашим потом. Так и расскажите там, в городе… А теперь счастливо оставаться!

С этими словами всадник повернул лошадь и скрылся.

Узнав об этом случае, граф распорядился изменить обычный маршрут и ехать дальним, но более надёжным путём — через город Надь-Кату. Однако, как ни уверен был граф в своих слугах, эта перемена маршрута держалась в секрете, и о ней знал лишь Калиш, позаботившийся, чтобы в Надь-Кате дожидалась свежая подстава.

Поезд графа сопровождали шесть вооружённых стражников верхом на быстрых и сильных конях. На послушной теперь Грозе ехал молодой граф.

Графский поезд, состоявший таким образом из пятиконной упряжки и семи верховых, тронулся с рассветом из усадьбы. Граф и все его спутники имели при себе огнестрельное оружие.

В Надь-Кате сменили лошадей, и в четвёртом часу пополудни графская карета благополучно миновала небольшую, но густую дубовую рощу, там, где река За́дьва зигзагом поворачивает к Сольноку. До Сольнока оставалось всего два часа пути.

Теперь никто больше не вспоминал о бетьярах. Все предвкушали скорый отдых, как вдруг навстречу путникам показались четыре всадника. Через несколько минут стало видно, что это австрийские кавалеристы разных полков.

Появление здесь австрийского разъезда, да ещё смешанного состава, показалось офицеру Тибору Фении весьма подозрительным, и молодой граф решил было остановить всадников и потребовать объяснений. Но ему не пришлось этого сделать. Позади раздался конский топот целого отряда. Все обернулись и увидели, что из лесу выскочило человек пятнадцать на конях, одетых в крестьянское платье; они угрожающе размахивали кто ружьём, кто пикой или саблей.

Остановившись перед экипажем, странные кавалеристы дали залп в воздух.

Вооружённые люди графа построились как могли, заслоняя карету с двух сторон, но сразу же поняли, что противник сильнее их.

Молодой Фения крикнул:

— Предупреждаю, что за всякую попытку нанести оскорбление его сиятельству графу Фении, следующему по делам государственной важности, виновники будут жестоко наказаны! Если вы немедленно не уберётесь добровольно, мы пустим в ход оружие!

Однако тон молодого графа с каждым словом становился всё менее уверенным.

Едва он окончил, как из группы бетьяр выехали вперёд двое. Один из них был плотный мужчина невысокого роста, с чёрной, опрятно расчёсанной бородой и добрыми светлыми глазами, глубоко сидящими под крутым, высоким лбом. Несмотря на осеннюю погоду, завязки белой рубахи не стягивали её у ворота, а свободно болтались, обнажая могучую грудь. По тому, как уважительно глядели на него другие, можно было заключить, что это атаман ватаги.