Наталия Лойко - Дом имени Карла и Розы Страница 20

— Ты что?! — Катя положила вязанье на тумбочку. — Ты что придумала?

Люся заметно струсила.

— Ей же не нравилось рядом со мной. Сама фискалила всем.

— Балда ты благородная! — Толстые губы Кати утратили свое добродушие. — Главное, известно, что девчонка по ночам раскрывается, одеяло сбрасывает… А ты под самое окошко ее!..

Ася тихо уговаривала Люсю:

— Не надо… Я окна не боюсь. Я никогда не простужаюсь…

Чуть выдающиеся вперед белые зубки Люси обнажились, зло блеснули глаза.

— Не надо? Рядом со мной не хочешь? Подруга… — И совсем тихо добавила: — С ними иначе нельзя, пропадешь.

— С кем «с ними»?

— С этими. Ты что, не понимаешь?

Между Катей и Акулиной тоже состоялись переговоры, в результате которых Акулина была водворена на кровать Кати, а та с подчеркнутым хладнокровием постелила себе у окна. Затем разыгралась сценка, вызвавшая у Аси желание провалиться сквозь землю. Катя подхватила забытую у окна корзинку Аси и с насмешливо-почтительным поклоном водрузила ее у ног владелицы:

— Получите, барыня!

В полное отчаяние ввергло Асю нежданное появление Ксении и Феди.

— Эй! Осторожнее! — крикнул ей Федя. Спасибо, не сказал «барыня»…

Наклонив забинтованную голову, он нес две огромные, в половину человеческого роста, книги, два тома какого-то объемистого сочинения на немецком языке.

— Какое окно заслонить? — спросил Федя.

Ксения обвела глазами дортуар и поняла, что кровать у окна уже не принадлежит новенькой. Подойдя к Асе, она, задыхаясь, выговорила:

— Теперь вижу: вы настоящие подруги!

Клятва

Лучшее время суток в Доме имени Карла и Розы — вечер, особенно если дортуары получили по ведру шишек. С топливом было совсем худо. Еще в декабре, когда какая-то комиссия строго-настрого запретила валить деревья и рубить кустарник в Анненском парке, в дело пошел забор, а там и мебель и книги… Большую долю скудного запаса сырых полешек пожирала кухонная плита, и дети принялись жечь все, что может гореть и давать тепло. Пришлось выделить свою, детдомовскую комиссию.

Члены комиссии, стуча от холода зубами, уговаривали всех и каждого не губить последнее имущество.

Великой радостью для ребят были сосновые шишки, целый вагон шишек, собранный для них школьниками Седьмой версты. Это драгоценное топливо с начала зимы ожидало транспорта в одном из сараев поселка Седьмая верста; лишь сейчас, на пятый день пребывания Аси Овчинниковой в детском доме, оно, как говорится, прибыло по назначению. Первые дни Ася мерзла вместе со всеми, сейчас вместе со всеми блаженствует.

Железные бока печурки пышут жаром; к ним со всех сторон тянутся красные, распухшие детские руки. Заслонка раскрыта. Видны потрескивающие, пламенеющие, похожие на огненные цветы шишки. Благодаря покровительству Люси Ася сидит возле самой печки, словно в первом ряду партера. Люся расположилась рядом на низкой тумбочке, что в отличие от высоких, поставленных у изголовья, должны находиться в ногах кровати. Таких низеньких тумбочек в дортуаре осталось две. Одна принадлежит Люсе.

Тепло размягчило обитательниц спальни. Они дружно слушают одну из девочек, со вкусом вспоминающую свой сон. Девочка эта спит все свободное время, а потом сообщает остальным, что ей привиделось. Бледная, почти не порозовевшая даже у печки, она похожа на отощавшего птенца — тощая шея, нос клювом, пальцы вроде птичьих коготков; даже сейчас, грея руки, она держит их скрюченными. Имя ее Нюша, но она так часто повторяет одну и ту же фразу: «Сил моих нету», — что ее так и стали звать — Сил Моих Нету.

Рассказчица по-старушечьи повязана темным в крапинку платком, по-старушечьи же обстоятельно она передает свой последний сон. Девочки сообща стараются разгадать, что он означает. Сегодня перед ужином Сил Моих Нету видела много денег. Она ходила по вербному базару и скупала все, что хотелось: дрожащих на нитке бабочек, «американского жителя», прыгающего в трубке с водой, сладкую вату… Девочки охотно восстанавливают в памяти вкус этой упоительной ваты и сразу, в несколько голосов, стараются разгадать, к чему бы это могли привидеться деньги. Всем известно, что видеть во сне монетки — к слезам (это-то никого не удивляет!), но вот ассигнации — к дороге…

Ася почти не слушает: что может быть скучнее чужих снов? И потом мама ей говорила, что интеллигентные люди не должны верить в сны, и она старается не верить…

Протянув ноги к распахнутой дверке, Ася вспоминает ночной костер у здания Моссовета, ту ночь, когда она бежала домой, не зная, что ее там ожидает…

В центре дортуара, у изголовья своей прежней кровати, высоко на тумбочке, принадлежащей теперь маленькой Акулине, сидит, завернувшись в одеяло, Катя Аристова; на смуглый лоб падают темные завитки волос. Единственная лампа горит в полнакала, но здесь, под потолком, читать все же можно. Книга у Кати пухлая, замусоленная, разодранная на отдельные листки. Пробежав страницу, Катя передает ее сгорающей от нетерпения Ваве Поплавской, бывшей институтке.

Ася старается угадать, что это за книга. Возможно, про политику — мама посмеивалась над Андреем, что он так и глотает политические книжки. Катя — это Ася узнала от Люси — сама политическая. Отец ее умер в царской тюрьме, потому Люся и зовет Катю Арестанткой. Правда, зовут ее так только Люся и те, кто желает подольститься к Люсе. Люсю в детском доме или откровенно не любят, или заискивают перед ней.

Асина жизнь сложна: ведь она уговорилась дружить с Люсей до самой могилы… Почему до могилы? Дрожь берет…

— Не согрелась? — удивляется Люся.

— Что ты! Жара! — пылко уверяет Ася, боясь, что Люся начнет устраивать ее счастье, оттолкнет кого-нибудь от печки. Ася торопится высказать просьбу, которая всегда доставляет Люсе удовольствие: — Расскажи про институт.

Несколько голосов подхватывают:

— Верно!

— Валяй, благородная!

— Именно валяй! — Люся презрительно кривит рот, приоткрываются торчащие зубки. — Только тихо!

Рассказы о былом обычно сопровождаются своего рода живыми картинами. Люся, которой не хочется расставаться с уютным местечком, берет на себя роль чопорной классной дамы и командует маленькой кудрявой Маней, тоже бывшей институткой:

— Отойди, чтобы видно было. Так… Скромность плюс светскость. Главное, мадемуазель, — это манеры.

На плечах Мани полотенце, не слишком чистое, но с вензелями «ИОА», что значит «Институт ордена святой Анны». Маня безропотно проделывает изящнейший реверанс, и полотенце в глазах слушательниц приобретает очертания белоснежной пелеринки.

— Так… Держаться прямо. Мелкие шажки. Не махать руками даже на переменках! Ходить парами, но не обниматься. Парами, ладонь в ладонь…

Люся берет Асину руку и показывает, как это «ладонь в ладонь».

К дортуару тем временем подходили Татьяна Филипповна и Ксения, чтобы сообщить о предстоящем завтра открытии швейной мастерской.

Вчерашний вечер они провели у главы детского дома, медленно выздоравливающего в своей обледеневшей комнате. Нистратов — его Яков Абрамович характеризовал Татьяне Филипповне как старика в некотором роде передового, но витающего в облаках, — собрал у себя нескольких воспитателей, тех, кого сам считал передовыми, и, полулежа на железной институтской кроватке в пальто, в меховой шапке, возбужденно рассуждал о необходимости скорейшего проникновения в детские души.

— Теперь, когда намечаются сдвиги в решении топливной проблемы, — говорил он, то и дело поправляя пенсне на горбинке носа, — мы с вами обязаны максимально использовать вечерние часы. Собираясь у очагов, дети, естественно, оттаивают, начинают жить духовными интересами, дают волю воображению. Кто знает, куда уводит их фантазия? Непростительной ошибкой взрослых было бы неумение использовать эти драгоценные часы, это наилучшее время, когда с детьми можно сделать все, что угодно, когда даже самые замкнутые открывают вам душу…

Ксения, опираясь на собственный опыт, высказалась в том смысле, что не всегда оттаивают и не всегда открывают, но в общем не спорила и даже объявила одной из главных задач текущего момента вечерние беседы «вокруг очага»; здесь и надо завоевывать доверие ребят, направлять их интересы в нужную сторону. «В сторону коммунизма», — уточнила она.

— Погреться пустите? — с несколько наигранной непринужденностью спрашивает Ксения, входя к девочкам.

Сил Моих Нету открывает глаза и вновь закрывает; пожалуй, она уже начала видеть очередной сон. Несколько девочек нехотя, дорожа обжитыми местами, подвигаются на малую толику. Усевшись, Ксения замечает, что Татьяна Филипповна все еще стоит, не зная, куда ей ткнуться. Замечает это и Ася. Она невольно привстает, но железная рука Люси водворяет ее на место. Так, очевидно, будет до самой могилы…