Жигмонд Мориц - Будь честным всегда Страница 21

— Я бы не смогла учить, — повторила девушка и скривила губы. Затем снова рассмеялась. — Но и учиться тоже ни у кого! Когда я ходила в Доци, я все знала, хотя и не заглядывала в учебник.

— Куда вы ходили? — переспросил Миши. Он не знал, что это гимназия.

— В Доци.

— А что это?

— Доци? — повторила девушка, звонко смеясь. — Так вы и этого не знаете?

Миши смутился и покраснел, решив, что ему следовало бы знать все.

— Ну, еще узнаете, года через два, — произнесла девушка, загадочно улыбнувшись, и посмотрела на мальчика.

Миши вконец смутился. Он почувствовал, что речь идет о чем-то, имеющем отношение к разговорам мальчиков, обсуждающих между собой девчонок, и так растерялся, что едва отыскал в учебнике нужный урок. Упаси бог еще хоть раз взглянуть на эту девушку!

А она, тихонько посмеиваясь, снова взялась за вышивание.

Некоторое время сидели молча; Миши не знал, что сказать, как продолжить урок… Теперь он был скован и не смел заговорить при девушке.

— Я еще в жизни не видела такого дурака, как Шаника.

Шаника поднял глаза, и Миши заметил, что они точно такие же, как у сестры: черные и блестящие, с длинными ресницами.

— Дура! — заныл Шаника. — Ты бы лучше японский веер не покупала.

Девушка вспыхнула. Миши украдкой взглянул на нее и увидел, что от досады она не находит что сказать.

Затем она произнесла уже более сдержанно:

— Дерзить-то ума хватает… бессовестный…

Маленький педагог, ставший невольно свидетелем ссоры между братом и сестрой, чувствовал себя страшно неловко: он бросал на Шанику выразительные взгляды, как бы призывая его к порядку.

— Шестьдесят крейцеров! — тихо, но ядовито сказал Шаника.

Девушка потеряла всякую выдержку.

— Не хватало только, чтобы меня учили такие вот сопляки!

— Сама соплячка, вытри-ка нос!

— Я тебе вытру! Наглец! — закричала она и вскочила. — Смотри-ка! Выучил бы лучше, сколько будет семью восемь! Вот нахал! Как ты со мной разговариваешь!

Миши был в полном смятении; ему никогда еще не приходилось слышать, чтобы так скандалили брат с сестрой… Вот разве что дома они с братьями, но это не в счет… ведь они же мальчишки.

В этот момент распахнулась дверь и в комнату, словно фурия, вся в черном, влетела самая старшая сестра, Виола. Глаза ее метали молнии; из соседней комнаты она давно уже прислушивалась к тому, что здесь делает Белла. Мешает заниматься! И когда это прекратится?

Не медля ни секунды, Шаника плаксивым голоском начал жаловаться:

— Совсем не дают заниматься! И зачем сюда ходят, когда я занимаюсь?

Старая дева строго обратилась к сестре:

— Будь добра, выйди отсюда.

Голос ее резал, как нож.

— Вмешивается все время в занятия, — предательски хныкал Шаника.

— Ах ты врунишка! — воскликнула Белла.

— Извините, но она совсем не вмешивалась, — сказал Миши.

— Она только что назвала меня дураком, — ябедничал Шаника.

Виола, пытаясь загладить ссору, заговорила елейным тоном:

— Нельзя, Шаника, быть таким обидчивым. Учись, мой мальчик, и получишь хороший табель.

— А если мне мешают?

— Что ты?! Хотела бы я видеть того, кто посмеет тебе мешать!

Белла схватила между тем свои вещи.

— Бессовестный мальчишка, это я-то ему помешала! Да у меня просто сердце разрывается, когда я смотрю, как с ним приходится мучиться. Сколько будет семью восемь — и того не знает!

— Если его дразнить, он больше знать не будет.

— Вечно вмешиваются!

— Вот мы попросим Беллу, чтобы она не приходила больше, пока вы занимаетесь. Правда, дорогой Нилаш?

Но «дорогой Нилаш» хотел, чтобы Белла оставалась в комнате, и жалел, что больше ее не увидит. Такая она красивая, особенно рядом с сестрой, худой и со сросшимися бровями.

— Пусть учится, я не против, но он сам этого не желает! — заявила Белла.

— Оставим-ка лучше, — сказала Виола, — в этом есть и твоя вина. Позанимайся ты с ним в свое время хоть немного, сейчас его дела не были бы так плохи.

— Да лучше повеситься! — вспылила Белла. — Разве можно с ним заниматься?

— Нужно! — неумолимо отрезала Виола.

После небольшой паузы она продолжала:

— Ему надо учиться… Он мальчик… Ученье — его цель!.. Он получит должность, будет зарабатывать, это его будущее…

Миши испуганно посмотрел на Виолу: он чувствовал, что слова эти относятся и к нему. Ведь до сих пор он и не думал о том, что когда-нибудь станет взрослым и будет разгуливать по террасе с чубуком в зубах… И что ради этого надо учить ablativus absolutus…[7] Или, к примеру, войдет служанка и доложит, что, мол, ваше благородие, свинья опоросилась… Или, что он будет ходить на службу в черном костюме… Ему не приходило в голову, что уроки, которые он готовит изо дня в день, — всего лишь ряд препятствий, которые ему нужно преодолеть, чтобы в конце концов получить хорошую, спокойную, приличную должность… Если бы он думал об этом, учение стало бы для него невыносимым… Ради этого учить дроби, а не потому, что интересно?.. Во время занятий он постоянно твердил Шанике: смотрите, как это интересно! И как удивительно!

А старая дева, как нарочно, обращаясь прямо к Миши, точно к справедливому судье, способному разрешить их семейные распри, заговорила, как оратор, решительно и горячо, с необыкновенной силой и вдохновением:

— Не думайте, мой дорогой, что мы всегда были такими нищими. Мы и сейчас еще, слава богу, не настолько бедны, как это кажется. О! У моего деда было огромное имение, десять — двенадцать тысяч хольдов, но все ушло на ипподром, карты и венские клубы. А когда построили балатоншомошскую железную дорогу, то первый состав он забронировал целиком, чтобы во всем поезде, кроме него, никого не было, словно это его собственная карета. Это обошлось ему в сто семьдесят тысяч форинтов, потому что он скупил еще большую часть акций этой дороги. Теперь нам хоть бы сто семьдесят форинтов из этих денег.

Мальчик был польщен и слушал с восхищением и любопытством, но вместе с тем ему было неловко: казалось, что Виола говорит что-то лишнее, более того, даже неприличное. Он уже испытал подобное чувство, когда мать однажды послала его отнести письмо на квартиру почтальонши, а та говорила с ним, как со взрослым, и все ему рассказала, даже то, что ее муж каждый вечер напивается и из-за этого она не может работать. А он слушал все это очень серьезно, потому что тогда впервые почувствовал, что бедная женщина видит в нем взрослого, благородного человека.

Тем временем Виола снова заговорила с большим жаром:

— Но это не беда, этот мальчик всего еще может добиться!.. А вот мои счеты с жизнью покончены: я так и останусь холопкой, служанкой в этой семье. Посмотрите на мои руки, красные, обветренные, огрубевшие! А мое платье, а туфли? Но мне не обидно, ведь я знаю, что с самого детства принесена в жертву: наша драгоценная мамочка больна, дорогой папаша — несчастный человек, и мне пришлось стать прислугой в доме, потому что есть вещи, которые кто-то должен делать… Да, нужна ломовая лошадь, которая работает от зари до зари… И эта лошадь — я! Дом наш — одновременно и больница и пансион: одна лежит в постели, другая — барышня, и только я — лошадь!.. Будто я все могу выдержать… Как бы не так! Эти мужики, что и родились для того, конечно, не поймут, думают, что все такие же, как они, а меня уже ноги не держат… Как принесу с рынка килограммов десять, так и валюсь… Ну, да это все не беда… — Бедная девушка перевела дух и победоносно показала на Шанику: — Главное, его удалось вырастить… Он все еще может поправить, был бы у него только хороший табель. — Она сокрушенно покачала головой. — Ну а я что? Все равно мои знания пропали бы зря! А какие у меня были способности, воля; тому, кто меня теперь видит, и невдомек, какой я была раньше!.. Да и чего бы я добилась, получи я образование? Работала бы на почте! Я и сейчас смогу!.. Или как эти барышни?.. Им-то я дала образование, да только напрасно… Зачем оно им?.. Бедной девушке чем больше она учится, тем хуже, потому что запросы-то у нее растут, а сделать она ничего не может… Но Шаника, как бы ни было бедняжке трудно, должен закончить гимназию, и тогда он может ехать в Будапешт… Уж тогда все: как только получит аттестат, в тот же момент вернет положение, которое наша семья занимала сорок лет назад, вернет имя Надьтаркани и Бертоти Дороги, перед ним откроются дворцы всех наших родственников, казино, клубы, а там уж и университет окончить для него будет детской забавой, и денег у него будет столько от дядюшек и тетушек — гуляй себе, делай что хочешь… Но сейчас, только сейчас, на эти семь лет, нужно, как Золушка, взять себя в руки, и ему и нам; из бедности выбиваться надо собственными силами… Ну, а эта бедная девушка куда может пойти? Есть ли еще в Дебрецене такая красавица? Кровь Бертоти и Мешкевицких! А она вянет в этой крестьянской лачуге… Что мне с ней делать, куда деть? Ни платья, ни туфель… На бал не могу отвезти… Ну а я, разве я была когда-нибудь на балу?.. Выдать замуж? За кого?.. И станет она простой мещанкой, и будет так же ходить на рынок… Да-да, зря смеешься, несчастная, потаскаешь ты еще тяжелые корзины с базара…