Галина Карпенко - Как мы росли Страница 21

— Ну, так пирога не надо.

— А что?

— «Что! Что!» Щей-то с рябчиками царь тоже не ел. Вот, брат, штука какая!

— Тьфу ты! — Дядя Егор сплюнул. — Пропади ты со своими рябчиками! Дай закурить!

И, свернув козью ножку себе и Михаилу Алексеевичу, дядя Егор сел на своё обычное место — на табурет у стола.

— Я рассуждаю так, — сказал он. — Белых надо бить беспременно скорей. Тогда во всём будет облегчение. Тогда и с провиантом будет легче, а сейчас где его взять? Одним словом, воевать надо.

— Совершенно верно, — подтвердил Михаил Алексеевич. — Революция, брат, дело трудное, на готовенькое рассчитывать нельзя. Понимать надо. А сердце на мне тоже срывать нечего. А ты как начнёшь, начнёшь, так не знаешь, куда бежать… Мне тоже нелегко. Труднее, чем с рябчиками.

— Я понимаю, — согласился дядя Егор, — но рассуждаю так…

И рассуждали они обычно до поздней ночи, а иногда и до рассвета.

Бригада

Барина бабушка шла из очереди, опираясь на палочку, еле передвигая отёкшие, усталые ноги. Перейти фабричную уличку было не так легко — вся она была перерыта, а через канавы были перекинуты доски.

Уличку разрыла рабочая бригада, чтобы проверить электрический кабель. Прошёл слух, что скоро дадут ток и тогда начнёт работать фабрика. Надо было заранее всё поглядеть своими глазами, проверить своими руками. Работой руководил старый рабочий, большевик Потапов. Ему поручили это важное дело. Только бригада у него была маломощная: старый да малый.

Бабушка остановилась передохнуть и поглядеть, чего они тут копают. Сырая, тяжёлая глина липла к лопатам, работать было трудно. Потапов намечал, где нужно рыть. Он ломом выворачивал камни из мостовой, а уж вслед за ним начинали копать лопатами.

«Нелегко ему в семьдесят лет камни-то ворочать», — подумала бабушка.

Потапыч — так все звали Потапова — увидел бабушку. Она ему поклонилась.

— Может, когда подсохнет, легче копать-то будет? Ишь, ещё сырость какая, — сказала бабушка и поглядела в канаву, в которой стояла жёлтая, глинистая вода.

— Легче-то оно легче, да нам ждать некогда.

Потапыч всадил лом в глину, снял картуз и достал из него обрывок бумаги, потом, пошарив в кармане, высыпал на ладонь щепоть какого-то крошева.

— Надобно покурить, — сказал он.

Его помощники тоже перестали работать и стали смотреть: наберёт он на цигарку или нет?

Всем хотелось курить.

— Что это у тебя? — спросила бабушка.

— Турецкий табак, — ответил Потапыч. — Высший сорт.

— Вижу, что высший. — Бабушка вынула из кошёлки пачку махорки и протянула её Потапычу: — На́, бери. Я некурящая, а больному моему вредно. Бери!

— Может, ты её на хлеб менять будешь? — спросил Потапыч и опустил руку, которую уже было протянул.

— Не умею я менять. Да сколько за неё сменяешь! Бери! — сказала бабушка.

Потапыч взял махорку, скрутил четыре цигарки, и бригада задымила.

— Ты, Аполлоновна, как угадала. Курево — это великое дело.

Потапыч затянулся и зажмурился от удовольствия.

— Ты не очень-то затягивайся, — сказала бабушка. — Как бы не замутило тебя. Небось не евши?

— Мы помаленьку… Ну, ребята, — крикнул Потапыч, — кончай перекур!

И рабочие, пригасив цигарки, снова стали откидывать лопатами тяжёлую глину. А бабушка, опираясь на палку, осторожно, чтобы не поскользнуться, пошла домой.

Дома около дверей комнаты её ждали Варя и Клавка.

— Бабушка, а мы тебя ждём! — сказала Варя и уткнулась носом в бабушкин платок.

— Вижу, что ждёте. А почему в комнату не пошли?

— Там Гриша спит, а у нас дело.

— Ну, какое? — Бабушка поставила пустую кошёлку на пол и села на табуретку. — Какое дело?

— У нас будет представление — настоящее, как в театре. Клавка — жар-птица, а я — царевна. — Варя спешила рассказать, какой у них будет спектакль, но дело было не в этом. — У тебя, бабушка, в сундуке есть кисея. Я буду царевна и в кисее будет очень красиво. — Варя даже руками развела. — Вот как будет — смотри!

Бабушка посмотрела на закрытую дверь и тихо сказала:

— Нет у меня, царевна, кисеи.

— Есть, — сказала Варя, — я видела. Мы не разорвём, бабушка! Мы её принесём, как кончится представление.

— Да нет её, говорю тебе. Я её на картошку сменяла. Гришу-то мне чем кормить? — Бабушка говорила шёпотом и всё поглядывала на дверь. — Плохой ещё Гриша-то…

Варя притихла. А Клавка сказала:

— Ну и правильно, на кой она, кисея! Мы тебе лучше корону из бумаги склеим.

За дверью закашлял Гриша.

— Мы, бабушка, побежим, — заторопилась Варя. — Нас Оксана Григорьевна на одну минуточку отпустила. А ты обязательно приходи смотреть. Знаешь, как будет интересно!

Варя поцеловала бабушку, и они с Клавкой убежали.

Бабушка и не заметила, как Клавка успела сунуть в пустую кошёлку кулёчек с холодной варёной чечевицей.

После спектакля

— Оксана Григорьевна! Оксана Григорьевна!

Оксана Григорьевна едва успевала отвечать на все вопросы. Все они касались очень важного дела. Сегодня ребята ставили спектакль, как в настоящем театре. Из одеял сшили большой занавес. Занавесом заведовал Наливайко. Он его задёргивал и открывал. Ему хотели дать помощника, но он сказал, что сам справится.

— Ты помни, что ты у нас самый главный. Из-за тебя может спектакль провалиться, — сказала ему Оксана Григорьевна.

Наливайко, кроме того, что управлял занавесом, устраивал гром и зажигал звёзды. Ставили сказку про жар-птицу. Сказку все знали очень хорошо — и зрители и артисты. Чтобы не обидно было и всем хватило ролей, участвовали три Ивана-царевича, три жар-птицы, две царь-девицы, четыре брата и два царя. Одни участвовали в одном действии, другие — во втором, третьи — в третьем. Только серый волк был один. Его сначала играл Наливайко. Он был сильный, и на нём ехал Иван-царевич с царевной. Но потом ему больше понравилось управлять занавесом. Никого другого, такого же сильного, не было. Тогда Оксана Григорьевна взяла у дяди Егора тележку на колёсах, на неё поставила ящик; впереди приделали к ящику волчью голову, а сзади хвост. Накрыли ящик одеялом, и получился волк. Его за верёвку тянули по сцене, и на нём очень хорошо было сидеть Ивану-царевичу и царевне. А говорил за волка Пётр Петрович.

На сцене были декорации: лес, над лесом в небе зажигались звёзды; они были прорезаны в чёрной бумаге.

И Оксана Григорьевна, и все жар-птицы и Иваны-царевичи старались изо всех сил. Зрители от удовольствия кричали и хлопали. Впереди всех сидели малыши с Гертрудой Антоновной, а сзади всех — Чапурной и музыкант-профессор, который и предложил поставить этот спектакль.

После спектакля девочки укладывали костюмы.

— Вы тут уберите всё без меня, мне нездоровится, — сказала Оксана Григорьевна и ушла к себе.

— Я видела, что она плакала, — говорила Варя. — Прочитала что-то и заплакала.

— Наверно, случилось что-нибудь… Пойдёмте к ней, девочки! — сказала Клавка. Клавке очень хотелось побежать к Оксане Григорьевне. — Зачем только мы все пойдём? — сказала она. — Вот уберём, я и побегу, как будто ключ отдать.

— Тогда я ужин принесу, — сказала Люська.

— «Принесу, принесу»! Может, она сама ужинать придёт. Я сначала сбегаю и узнаю.

Клавка взяла ключи и поскорее побежала одна.

— Ты перья-то сними! — закричала Варя.

Но Клавка так и убежала в жар-птицыных перьях.

Она остановилась у двери Оксаны Григорьевны. В комнате было темно. Клавка отворила дверь и услышала, что Оксана Григорьевна горько плачет. Клавка села на пороге. А Оксана Григорьевна всё плакала и плакала.

За Клавкой следом так же тихо подошли и другие ребята. Наконец в коридоре раздались шаги Чапурного. Увидев ребят, Михаил Алексеевич поманил их к себе. Они подошли к нему на цыпочках.

— У неё, ребята, горе, — сказал Михаил Алексеевич. — Мужа у неё на фронте тяжело ранили… Вот дело-то какое…

— Ранили — это ничего, — зашептал Наливайко. — Вас как ранили, а ничего.

— Гриша у бабушки тоже какой раненый был, а сейчас ходит, — сказала Варя.

— Ну, мы давайте пойдём отсюда, — сказал Чапурной и прикрыл дверь.

— А как же ужин? — спросила Люська. — Я ужин принесла.

— Ну зайди, только тихонько, — сказал Михаил Алексеевич.

Люська скрылась за дверью, и вдруг что-то загрохотало.

— Ну, споткнулась и всё разлила! — сказала Клавка.

В комнате зажёгся свет. На пороге появилась Оксана Григорьевна, за ней — растерянная Люська с пустой миской.

— Ой, вы все здесь? — сказала Оксана Григорьевна. — Я и не слышу. Ну заходите, заходите, Михаил Алексеевич!

В комнате было тесно. Оксана Григорьевна и плакала и улыбалась, глядя на ребят.

— Я хотел их увести, спать пора, — сказал Чапурной.