Зинаида Лихачева - Вася Чапаев Страница 21

— Как там, на низу, есть работенка?

— Была бы шея, ярмо найдется! — свистнул шкипер.

На палубе засмеялись невесело.

Вася вглядывался в пароход. Наверху, как райские цветы, колыхались красивые зонтики, слышался нежный смех. Внизу было темновато, верхняя палуба загораживала солнце пассажирам нижней. И смех тут звучал не так.

Васе казалось удивительным, что такие разные люди едут на одном пароходе, на розовом боку которого аршинными буквами было выведено «РОССИЯ».

— Пойдем, парнишка, вниз. Дед там кухарит, — пригласил шкипер.

В трюме пахло ухой. Дед Егор суетился около печурки и, почерпнув из котелка ложку ухи, озабоченно пробовал свое варево.

— Хороша! — похвастался он.

Вооружившись ложками, все уселись вокруг котелка.

— Рыбку, рыбку таскайте! — советовал дед.

— Смотри-ка, — удивился баржевик, подцепив на ложку цельную рыбку, — не разварилась!

— А я по-рыбацки варю, с закалкой. Ни в жисть не разварится, так целенькую и таскай.

— Это как так, с закалкой? — заинтересовался шкипер.

— Кипеть долго не даю, — сделал дед хитрое лицо. — Чуть закипит — я туды водицы холодной ложечку плескану и жду. Опять уха забурчит, а я сызнова водички холодненькой для успокоения... Вот это и есть закалка.

Наевшись, дед и баржевик растянулись на отдых, а Вася, посадив за пазуху морскую свинку, опять пошел наверх.

Неоглядные просторы, покрытые сизо-зелеными травами и темными трещинами оврагов, лениво разлеглись по обоим берегам Волги. Изредка из их глубины выползали серенькие селенья.

Деревушки были так похожи одна на другую, что казалось, будто одни и те же избенки, покрасовавшись на виду, кружным путем забегали вперед, чтобы через некоторое время вновь застенчиво выползти на берег: «А это опять мы!»

«Да ну вас», — думал Васята не отрываясь смотрел вперед, ожидая, что за следующим поворотом уж обязательно откроется город невиданной красоты. Потому и буксир пыхтел так усердно, и волны нетерпеливо подхлестывали баржу: «Ходи веселей!»

Неподалеку от баржи у бакена покачивалась долбленка, бакенщик зажигал фонарь.

— Эге-ге-гей! — приветливо крикнул он Васе. — Любуешься, малец?

— Эге-ге-гей! — во всю силу ответил Вася. Старик шутливо схватился за голову, зажимая уши.

— Ну и глотка у тебя!

— Ага-а-а! Здоровая, — озорничая, орал Вася.

— ...ровая ...овая... а-ая-а, — неслось по реке.

Бакенщик взялся за весла и направил долбленку к следующему бакену.

— Вниз по ма-а-тушке, по Во... да по Во-о-олге, — раскатился по воде чуть хрипловатый бас.

— По широ... широкому раздолью, — взвился Васин голос, и оба голоса слились в одном слове: раздо-о-олью...

Вася долго смотрел назад, где постепенно замирала песня и один за другим загорались огоньки бакенов. Ему вдруг стало страшно и весело. Куда он едет? Что ждет его?

За пазухой зашевелилась Лизка — тревожный стук Васиного сердца прервал ее сон.

Сызрань встречала приезжих, чванливо выпятив на берег купеческие склады. Дед Егор и Вася бегом спустились по сходням, чтобы не мешать ринувшимся на баржу грузчикам. Отойдя в сторону от суматошной толчеи, царившей около пристани, дед поставил шарманку,

— Давай поиграем маленько.

Шарманка заиграла вальс, но его протяжные звуки пропадали даром. Только пахнущий рогожами ветер елозил в пыли около шарманщиков, сметая в кучки всякий сор. Дед крякнул и взвалил шарманку на плечи.

— В город надо идти. Тут не до нас.

В городе дело пошло веселей. Стоило шарманщикам остановиться, как их тотчас окружали любители музыки. Со двора во двор за шарманкой ходила ватага ребят, глазея на Лизку, которая бойко торговала двухкопеечным «счастьем». Ребячьи восторженные крики привлекали новых ротозеев, и в шляпу-лопух, позвякивая, падали монеты.

— Как посоветуешь, — обратился дед Егор к Васе. — Пойдем ночлежку искать али на берегу заночуем?

— В ночлежке платить надо, а на кой нам деньги транжирить? — рассудительно ответил Вася. — На берегу заночуем, ночи теплые стоят.

Вечером, усталые и довольные, шарманщики пришли на берег. Вася собирал сухой плавник для костра. Дед, сидя на корточках, чистил купленную у рыбаков мелкую рыбешку.

Скоро на костре забулькал котелок с наваристой ухой. На дымок стали подходить грузчики, бурлаки.

— Уху с нами хлебать! — радушно приглашал дед Егор, расчищая на песке ровное место для котелка.

Со смехом и шутками гости рассаживались вокруг. Каждый выкладывал, кто чем богат: хлеб, вяленую тарань, куски сала, вареные яйца. Застучали деревянные ложки. Ели молча, аккуратно подставляя под ложку ломоть хлеба, усердно дуя на горячую уху и громко хлебая.

После ужина мужики развалились на песке, задымили цигарками. Красивый бурлак лег на спину и, задрав к небу курчавую русую бороду, тихо запел:

Что затуманилась, зоренькая ясная,Пала на землю роса.Что запечалилась, девица красная,Очи туманит слеза?

— Трофим старое вспоминает, — зашептал деду Егору старый бурлак. — Запьет он теперь. Завсегда после этой песни горькую пить начинает... Беглый он, из Сибири. За разбой на каторге был...

...Едут с товарами в путь до КасимоваМуромским лесом купцы...

— Я понимаю, разбойничья это песня. От таких песен пуще тоска на сердце наляжет... — кивнул дед Егор.

...Я ли за душу твою одинокуюМного чужих загублю!Все оттого, что тебя, черноокую,Больше, чем душу, люблю!

— Эх, жизня! — скрипнул зубами певец и лег ничком, уткнув лицо в согнутую руку.

Солнце тихо опускалось, скрываясь за синеющей далью. Медленно остывал песок. Вольно и покойно шла мимо берегов Волга. Отблеск этого покоя светился на бородатых лицах. Казалось, набегающая на берег волна омывает души и, унося с собой весь хлам, оставляет радостное ощущение прохладной чистоты и бодрости.

— Сейчас я вам песню спою. — Дед Егор оглядел лежавших людей, повернул ухо к реке, прислушиваясь к плеску и журчанию воды, вздохнул и запел:

Словно море в час прибоя,Площадь Красная шумит.Что за говор, что там противМеста лобного стоит?

Стариковский напевный говорок оживил давно минувшие события. Мужики, сдерживая голоса, подхватили песню, и Васе показалось, что и сама Волга вместе со всеми поет о бесшабашном атамане и удалой его судьбе.

Вдруг толпа заколыхалась,Проложил дорогу кнут.Той дороженькой на плахуСтеньку Разина ведут...

Привольный ветерок налетел на людей, растрепал нечесаные лохмы. И Вася почувствовал, как шевелил ветер кудри Степана, обвевая его буйную голову, и в последнем прощании бился на горячей груди, припадая к, расстегнутому вороту.

...И скатилась с плеч казацкихУдалая голова...

— тосковали басы, и у берега по-бабьи всхлипнула волна.

Смолкла песня. Мужики глядели на отраженный в воде красный закат.

Потом все сразу завозились, устраиваясь на ночевку. Вася подвалился под бок деду. Стоило ему прикрыть глаза, как большая звезда протягивала длинные лучи и касалась ресниц. Мальчик тосковал, что нет больше на свете бесстрашного атамана. Не слышать Васе его грозного голоса, а уж верным товарищем был бы ему Вася! Налетел бы на палача, на всю стражу и отбил бы

Степана Тимофеевича. И ушли бы они опять в Жигули, и всех бы этих мужиков взяли с собой...

Ветер приносил на берег степные запахи, от которых то сладко замирало сердце, то горчило во рту. «Медуница и полынь», — узнал Вася.

Прожив почти неделю в Сызрани, шарманщики отправились пешком в Самару. В деревнях, которыми они проходили, любили слушать шарманку, но денег не подавали. Расплачивались хлебом, картошкой. Иногда какая-нибудь баба, умиленная Васиным пеньем, приносила одно-два яйца. Бывало, ложились спать совсем голодными. В животе бурчало, а дед шутил:

— Во как играет — громче шарманки! — и утешал Васю: — Ничо, паря! Доберемся до Самары, там деньга к нам колесом покатит!

Но после Сызрани Вася уже не верил в большие заработки. «Играли, играли, а на проезд не смогли заработать. Пешедралом прем...» — думал он.

Самым большим разочарованием для Васи было то, что в Сызрани дед за гривенник подрядил какого-то грамотного оборванца написать бумажки со «счастьями». После этого Вася на первом же привале вытащил бережно хранимое в картузе предсказание о своей генеральской судьбе и сунул его в костер.

Однообразная дорога изредка загадывала шарманщикам трудную загадку, неожиданно раздваиваясь и расползаясь в разные стороны. И обязательно на таких развилках либо стоял почерневший крест, либо лежал большой камень, выбеленный дождем, ветрами и солнцем. Тогда Васе на ум приходили сказки дедушки Степана, в которых в таком же затруднительном положении оказывался Иван — крестьянский сын. Только в сказках на камне были надписи: «Направо пойдешь — коня потеряешь. Налево пойдешь — самому живому не быть».