Лариса Евгеньева - Лягушка (Повесть и рассказы) Страница 22

— Косточки кушаем?.. А ну, марш!

Надежда выставила собачонку на улицу и, чтобы той запомнилось всерьез и надолго, слепила крепкий снежок и так запустила в нее, что она только визгнула и кубарем покатилась в темноту.

И на второй, и на третий день грязным серым клубком лезла собачонка под ноги Надежде. Похоже — хотя и совершенно непонятно отчего, — она решила здесь поселиться. Кроме сердобольной старушки с первого этажа, были еще доброхоты, которые пускали собачонку в подъезд греться, но многие ее гнали, и все-таки она не желала убираться. И наконец Надежда поняла почему: собачонка попрошайничала!

В воскресенье, катаясь на лыжах на пустыре позади кинотеатра, Надежда увидела, как собачонка дежурила у дверей небольшой фанерной забегаловки на другой стороне пустыря. Вышла судомойка в грязном белом халате и сыпанула кусочков бесстыжей попрошайке. Перекусив, собачонка бесцельно закружила по пустырю, что-то вынюхивая и временами проваливаясь в снег. Или, может, у нее была какая-то цель?..

Наша запоздала с обедом из-за старой Никитишны, которая у них засела, и Надежда сделала ей выговор.

— Ни подружки к тебе не придут, ни ты к подружкам, — пригорюнясь, сказала Никитишна. — Тренировки да тренировки. И что за жизнь такая!

— Нормальная жизнь. А с этими недоростками и говорить не про что.

— Да ты же сама первый недоросток! — развеселилась Никитишна. — На физкультуре последняя стоишь?

— Во-первых, не последняя, а третья с конца, а во-вторых, я не в том смысле сказала, а совсем в другом.

— Девочки как девочки, — сказала Наша. — Это только ты у меня чересчур взрослая.

— Ой! Как девочки!.. Знала бы ты этих девочек! Свистунова до сих пор в куклы играет! Нет, по правде. Помереть мне на месте!

— Вот и поиграла бы с ней, — предложил Петух.

На это Надежда и отвечать не захотела.

— А Туманова, красотка наша, — сказала она, — так у той только мальчики в голове. Тот посмотрел, тот не посмотрел, а на того она сама не так посмотрела! До тошнячки доведет со своими мальчиками.

— Вот там у вас есть девчоночка симпатичная, у ней мать в торге работает… фигуристая такая…

— Это кто же? Малайка?! Наша Никитишна хоть кого уморит! Не фигуристая, а Пуд! Я ей и голливудскую диету давала, и жокейскую — пустое дело! «Ой, я не могу не кушать! — передразнила она Малаеву. — Ай, у меня голова от голода вертится…»

— Это верно. Я тоже, как не поем в свое время, сразу слабну, и голова кружится, — подтвердила пятипудовая Никитишна.

— А ты в другую сторону кружись! — подсказала Надежда и ушла в спальню переодеваться.

— Ремня она у тебя просит, — сказала Никитишна Петуху.

— Не справлюсь! Я уже и физзарядку перестал делать, а она — вон какая силачка!

— Ну ты! Усатый! — выскочив, крикнула Надежда и дернула Петуха за недавно отрощенный реденький ус. — Отпустил усы! Ша!

И помчалась на тренировку.

Вечером позвонила молодая Никитишна и плачущим голосом попросила Надежду принести ей таблеток от головы. Петух с Нашей ушли прогуляться перед сном, но недаром Надежда была дочерью врача-терапевта. Она нашла в аптечке нужные таблетки и поднялась к Никитишне.

Когда Надежда вышла из лифта на двенадцатом этаже, первой, кого она увидела, была до смерти надоевшая ей собачонка. Вид у собачонки был суетливый и озадаченный: наверное, кто-то завез ее сюда — ведь она вечно околачивалась у лифта, и у нее не хватало ума спуститься по лестнице на первый этаж. Однако она успела шмыгнуть вслед за Надеждой, которая через несколько минут вышла от Никитишны, и доехала с ней до девятого этажа.

— Я т-тебя! — сказала Надежда, топнула и закрыла дверь.

Сколько она себя помнила, Надежда очень любила, когда Петух с Нашей откуда-то приходили. Сам момент возвращения домой. Здесь было все: и радость, что она их видит, и, возможно, подарок, или что-нибудь вкусненькое, или еще какая-нибудь неожиданность, а Надежда больше всего любила неожиданности. Поэтому она мчалась в прихожую, лишь только ключ поворачивался в замке. Но эта неожиданность чуть не сбила ее с ног.

Осторожно приглядываясь и принюхиваясь, в прихожую вошла все та же собачонка, подбадриваемая Петухом и Нашей.

— Она у нас на коврике лежала, — сказала Наша. — Так жалко… Пусть погреется.

— Погреется! — крикнула Надежда, обретя, наконец, дар речи. — Сначала погреется, потом покушает, потом поспит, а потом нас всех отсюда выживет!

— Это тебя-то? — рассмеялся Петух.

— Разведет здесь всякие безобразия и выживет!

— Не будет никаких безобразий, — сказала Наша. — Она ученая. Смотри, ошейник.

Так собачонка у них поселилась. Сначала она погрелась, потом покушала, потом завалилась спать.

Утром первым начал хохотать Петух. Потом Надежда услышала смех Наши, выбралась из постели и, забыв надеть тапки, побежала к ним. Петух и Наша хохотали в прихожей, а на вытертом плюшевом покрывальце невиданным манером спала собачонка. Она лежала на животе, отбросив в разные стороны все четыре лапы, точь-в-точь мохнатый коврик, и самозабвенно похрапывала, чуть посвистывая в нос. Их смех ничуть ее не беспокоил.

— Какая забавная! — сказала Наша.

Надо признать, собачонка действительно оказалась забавной. И хлопот с ней не было никаких. Даже проблема с поводком решилась сразу: у Наши была старая сумка на длинном кожаном ремешке, который крепился не наглухо, а на специальных металлических штучках, которыми защелкивались прикрепленные к сумке кольца. Вот такой защелкой ремешок преспокойно пристегивался к кольцу на Ошейнике. Прогуливать собачонку тоже не составляло особого труда. Но кое в чем она была трудновоспитуемым элементом. Так, например, ее постоянно тянуло на пустырь за кинотеатром, и Надежда прекрасно знала почему: собачонка никак не могла отвыкнуть от попрошайных замашек, хотя жила теперь как сыр в масле и совершенно не нуждалась в позорно выклянченных кусочках. Но тянуло ее туда упорно. И хотя пустырь был самым удобным местом для прогулок, Надежда с воспитательной целью тащила собачонку совсем в другую сторону, несмотря на ее сопротивление.

Однако давать квартирантке имя Надежда не позволила. Это было бы уже слишком! Дать имя — значит, принять в дом, в семью. А квартирантка — она квартирантка и есть: сегодня поживет — завтра уйдет. Делить с кем-то любовь Петуха и Наши Надежда не собиралась. Петух, Наша и она, Надежда, и больше им не надо никого! Ведь им великолепно, изумительно друг с другом! Повезло им и с ней: много ли найдется родителей, у которых такая талантливая, такая подающая надежды, такая необыкновенная дочь?! Ее не называют Надей или Надюшей, а зовут Надеждой с тех самых пор, как начались занятия у Нины Андреевны и Петух сказал: «Теперь ты будешь наша Олимпийская Надежда!» Значит, называя ее Надеждой, всякий раз подразумевали и это — Олимпийская.

Но и ей, надо сказать, крупно повезло с ними. Страшно подумать, что случилось бы, если бы у нее были другие родители — не худые, легкие, быстрые, как сейчас, а с габаритами вроде Никитишен. Да ничего бы не случилось! Вот именно — ничего. Пыхтела бы она, как Малайка, и жевала на переменах пирожки. А все гены! У толстых родителей — толстые дети; у худых — худые; у умных — умные. У глупых — дураки. Хотя…

— Наш Антошин — сын академика, — говорила Надежда Петуху, — а сам дурак-предурак и полный двоечник… А как же гены? Ты что-нибудь понимаешь?

— Я одно понимаю, — кричал Петух, повалив ее на диван, щекоча, тормоша и катая из угла в угол, — ты наша Надежда! Олимпийская!

— Пусти, ну! — вырывалась Надежда. Терпеть она не могла этих детских штучек. — Значит, по генам выходит, что и академик… того!

— А как я по генам? — смеялся Петух.

— Полудурок! — царапаясь и отбиваясь, кричала Надежда.

— Значит, ты тоже полудурок?

— А то! Была бы умная, стала бы с тобой, с усатым, болтать. Я уже на остановке должна быть!

Она схватила свою голубую сумку и выскочила из квартиры, как всегда, оглушительно хлопнув дверью.

Однажды утром… Собственно, это случилось в воскресенье. Надежда встала тогда в хорошем настроении. Бывает такое: и пасмурно за окном, и уроков куча, а все равно хочется прыгать и смеяться и чего-нибудь такое отчубучить — перекувырнуться, завопить или прыгнуть на Петуха из засады и рявкнуть у него над ухом!

Собачонка, как всегда, храпела, изображая собой коврик, но, когда Надежда возвращалась из ванной, она уже проснулась и увлеченно зевала, открывая маленькую розовую пасть с мелкими зубами. Надежда сбросила тапку и начала тузить собачонку босой ногой, стараясь опрокинуть ее на спину. Собачонка сразу приняла игру. Она наскакивала, рычала и покусывала Надежду за пальцы, впрочем всем своим видом показывая, что это так, шутка.