Ян Грабовский - Муха с капризами (с илл.) Страница 23

Порой Рыжий приводил с собой ещё нескольких приятелей. Имка принимала тогда своих гостей на крыше сарая, где было достаточно места, чтобы спокойно побеседовать и повеселиться в дружеском кругу.

Пипуш решил, что так не годится. И постановил: кошачьих вечеринок на нашем дворе не будет!

Как раз на крыше сарая происходило какое-то оживлённое кошачье собрание. Имка пела грустное танго, Рыжий ей вторил. Остальные коты развлекались как умели. Было весело, уютно и мило. И вдруг на развеселившееся общество с небес падает что-то чёрное. И начинает долбить клювом по головам.

«Караул!» — завопили коты и шарахнулись с сарая, словно их кипятком ошпарили.

Пипуш прошёлся по полю битвы взад и вперёд, крикнул:

«Рррааа! Рррааа!»

Это прозвучало, как победная фанфара.

Так началась война с кошками.

Прочие коты больше уже не появлялись на крыше, Рыжий был, однако, упорен. Пипуш прогонял его без всякого милосердия. Но кот был тёртый калач. Он приходил только тогда, когда Пипуша не было. Пел Имке своё танго и исчезал, прежде чем ворон успевал на него наброситься. Наконец Пипушу эта игра в кошки-мышки надоела. Он решил показать Рыжему, что хитрости не помогут. Чужие коты не будут ходить к Имке — и кончено!

Одна стена сарая вся заросла густым виноградом. Пипуш несколько дней подряд просидел в чаще. И даже носа на свет божий не показывал. На дворе могло происходить всё что угодно — Пипуш не обращал на это ни малейшего внимания.

Он караулил. Он позволял Рыжему даже входить на крышу и начинать свои вокализы. Только тогда, когда кот, чувствуя себя в полной безопасности, брал высокую ноту, Пипуш молнией налетал на него. Клевал его, лупил клювом, вырывал шерсть целыми клоками. И прежде чем Рыжий успевал понять, что происходит, Пипуш уже сидел, укрывшись в глубине виноградной чащи.

Так-то Пипуш одолел и Рыжего. И добился-таки своего. Ни один чужой кот больше уже никогда не показывался на нашем дворе. Бедной Имке пришлось с тех пор ежедневно ходить на крышу некоего дома, где собиралось светское кошачье общество. Там она отводила душу в жалобах на Пипуша.

«Ах, как я несчастна! — говорила она своим плаксивым голосом. — Это чёрное чудовище погубило мою жизнь… Нет у меня никого близкого!»

Рыжий поддакивал ей. Вносили свою лепту и другие коты, бывавшие прежде на приёмах у Имки. Каждый мог кое-что рассказать о Пипуше. И, таким образом, Пипуш стал пугалом кошачьего народа во всем местечке. Надо ли удивляться, что даже самые отважные коты обходили наш дом и двор на почтительном расстоянии.

Ворон был весьма систематичен. Он никогда не брался за два дела сразу. А потому лишь тогда, когда покончил с котами, принялся за собак.

Надо вам знать, что наш двор был популярным собачьим салоном. Нас часто посещали псы, и не только те, что жили по соседству. Я уже не говорю, понятно, о Лорде-добермане, который жил напротив, на другой стороне улицы, и был у нас постоянным гостем. Часто гостил у нас другой Лорд — бульдог, личность в высшей степени надутая, сопящая и слюнявая, но премированная на многих выставках не только в Польше, но и за границей. Однако самым почётным нашим гостем был Куцый. Куцый, благородный потомок всех известных и некоторых неизвестных пород, мохнач на кривых ногах, с обрубленным хвостом, всегда свёрнутым в неполную баранку. Но кого могла интересовать его внешность? Каждый знал, что в мохнатой, цвета кофе с молоком груди Куцего бьётся благородное сердце. И это было для нас во сто крат дороже, чем слюнявая, сопящая, дипломированная важность Лорда-бульдога.

Где бы ни появлялся Куцый, там немедленно начиналась весёлая игра, оживление, жизнь била ключом. Куцый был душой собачьих собраний на помойке около казарм. Он, и никто другой, обучал всех наших щенят изысканным собачьим манерам. Указывал, как и что следует за собой закапывать. Учил, где и при каких обстоятельствах надо оставлять визитные карточки. О, Куцый, это был Куцый!

И кончился Куцый.

Пипуш потратил несколько долгих недель на борьбу с собаками. Не хочу её описывать. Изгнание собак — это было единственное серьёзное огорчение, которое воронёнок мне доставил. Но я ничего не мог поделать. Пипуш был сильнее меня. И в конце концов он добился того, что ни один чужой пёс не смел даже заглянуть в наш садик. А Лорд-доберман отваживался только ругать Пипуша с той стороны улицы. Зато — целыми часами!

Пипуш разделался с собаками. И немедленно принялся за самых нахальных гостей на нашем дворе — за воробьев.

Войну с воробьями он начал, будучи ещё желторотым птенцом. Бегал с разинутым клювом по кухонному крыльцу, не подпуская воробьёв к собачьим мискам. Миски эти, по правде говоря, были всегда пусты. Самое большее оставалась там какая-нибудь вареная морковь или петрушка.

Пипушу овощи вовсе не были нужны, он их не любил. Если он неутомимо бегал от миски к миске, отгонял воробьёв от утиного корыта, не позволял им подходить к курятнику, то только потому, что считал совершенно недопустимым, чтобы кто-то смел разгуливать по двору и совать куда-то свой нос без его, Пипуша, позволения.

Пипуш гонял и гонял воробьёв, пугал их и пугал. Но на опыте убедился в том, что толку от этого мало. Он начал размышлять. Долго что-то обмозговывал. Тем временем воробьи так обнаглели, что чуть ли не садились ему на голову. Но Пипуш об этом не печалился.

Наконец план созрел.

Вы знаете о том, что воробьи ежевечерне проводили совещания на высокой липе, которая росла в углу нашего двора. И вот Пипуш узнал об этих воробьиных сборищах. Как это вышло — неизвестно. Ведь Пипуш был отчаянный соня. Едва начинало смеркаться — он уже клевал носом и ложился спать раньше кур. Как бы то ни было, не раз и не два кто-то из нас видел Пипуша в саду, когда уже смеркалось.

Во мраке, исподтишка, прячась за кустами, он наблюдал за воробьями на липе.

«Ого! Что-то готовится! Будет дело! „Ангел-хранитель“ замышляет кого-то осчастливить по-своему!» — сказали мы и стали ожидать дальнейших действий Пипуша.

И дело закипело. Однажды днем Пипуш, этот лентяй, которому трудно было лишний раз взмахнуть крыльями, неожиданно вспорхнул. Полетел на крышу. Вприпрыжку обошёл её из конца в конец. Заглянул в трубу с одной стороны, потом с другой. Взлетел на трубу. Осмотрелся. Слетел на землю. Снова поднялся в воздух и тяжело взлетел на ясень. Прыгая с ветки на ветку, забрался на самую верхушку. Посидел там минутку и снова опустился на землю. Пока он этим ограничился.

Но уже на другой день всё стало ясно. Сразу же после обеда Пипуш вспорхнул на крышу, притаился за трубой так, что с липы его совершенно не было видно, и стал ждать. Каждую минуту осторожно выглядывал он из-за трубы и посматривал на дерево, на котором происходили воробьиные сборища.

Воробьи собрались в обычное время. В ушах так и звенит от их чириканья. А Пипуш не шевелится. Ждёт.

Вдруг как заорёт: «Крисяаааа!» — единственное человеческое слово, которому он научился неизвестно где. Да как кинется на липу!

Что там началось! В воздухе загудело — так улепётывали воробьи. И, видимо, Пипуш как следует всыпал нескольким зазевавшимся воробьишкам, потому что не раз доносился оттуда очень жалобный писк.

Пипуш посидел на липе, время от времени грозно возглашая:

«Крисяаааа! Крисяаааа!»

Наконец слетел вниз и спокойно, с достоинством пошёл по лужайке. Через каждые несколько шагов он останавливался, оглядывался на липу и кричал:

«Крисяааа! Крисяаааа!» — что, несомненно, означало: «Покончил я с вами! Хватит вам, безобразники, собираться в моем саду! Прекратить вечеринки! Убью!»

И несколько вечеров подряд сторожил липу. Теперь он уже не прятался. Сидел на верхушке трубы и наблюдал за всем садом.

Воробьи попробовали созвать на ясене совещание — Пипуш его разогнал. Спугнул воробьёв и с другого ясеня. С липы на другой стороне улицы.

«Ну, я покончил со сборищами! Навёл порядок! Больше в нашем доме нет воробьёв», — решил он и снова, как обычно, стал укладываться спать раньше кур.

И этим всё испортил. Потому что воробьи переждали день, переждали другой, а на третий уже несколько десятков их разгуливало по двору. Через неделю они уже гарцевали как ни в чём не бывало по забору. Пипуш их выгонял, а воробьи возвращались. Так без конца. Нелёгкое это дело — война с воробьями!

Пипуш уже давно пришёл к убеждению, что мы, люди, далеко не так умны, как о нас говорят. Ну почему мы, например, разрешаем разгуливать по нашему дому, по двору, по саду разным тёмным личностям?

Кому, скажем, нужно, чтобы приходила прачка? Лезет такая баба прямо в прачечную, в ту самую прачечную, которая, как известно всем и каждому, целиком принадлежит Пипушу! И хоть бы она себя прилично вела при этом. Как не так! Едва войдёт, сразу начинает безобразничать. Летят мыльные брызги, пар стоит столбом… Невыносимо! Хоть и не заходи туда! И это называется порядок?