Альберт Лиханов - Мой генерал Страница 23

Они вспоминают войну, забавные всякие случаи и смеются, словно на войне только смешное и происходило. Нет, на войне не смешно было, а тяжело, трудно. Иногда — смертельно трудно. А вечером дед рассказал мне историю про генерала Иванова.

ИСТОРИЯ ВТОРАЯ. ПРО ГЕНЕРАЛА ИВАНОВА

Война уже обратно катилась. Немцы назад драпали.

Вообще выражение это неправильное — драпали. Драпал Наполеон, тут верно. Бросил своих солдат и помчался в Париж. А Гитлер каждый день орал, чтобы его солдаты сражались до последнего. И фашисты не драпали, а сопротивлялись изо всех сил. Бились отчаянно. Но мы всё равно их гнали.

Дед сказал: фашисты умело воевали. И генералы у них были опытные. Ещё бы! Всю Европу прошли. Все армии победили. Так что врагов дураками считать нельзя. Никакими они дураками не были. А были коварными, хитрыми, расчётливыми. Жестокими были, как звери, потому что они фашисты. Но не дураками. Дураков ведь обмануть легко. А значит — и победить. Наша победа трудной была. Потому что враг опытный и злобный. От этого наша победа только почётней! И никогда врагов дураками считать нельзя, нет.

Ну так вот, война назад катилась. И фашисты дрались отчаянно. За каждую кочку цеплялись. А уж про реки и говорить нечего! Взрывали за собой все мосты, чтобы добраться до них нельзя было. На другом берегу в землю закапывались. Дотами и пулемётами ощетинивались. Вот так они уцепились и за Днепр: мол, ни за что дальше не отступим.

Нечего делать, надо врага выбивать. Надо Днепр переплывать и вражеский берег захватывать.

Только тут объяснить надо. Днепр переплыть не каждый взрослый может. Даже в мирное время. А тут — война. Тут не просто переплыть надо, а переплыть под вражеским огнём. Плывёшь — а вода вокруг от снарядов да пуль будто вскипает.

Но и это ещё не всё.

Надо плоты переправить. Специальные, железные, военные. Понтоны называются. На понтонах — пушки. Танки.

В общем, не плавание это никакое. Плаванием не назовёшь, если в тебя стреляют. Поэтому есть такое слово — форсирование. Форсируют реку — это когда её переходят под огнём, штурмуют, словно крепость. Но ведь за этой крепостью — ещё одна. Укреплённый врагами берег. Берег, который плюётся свинцом.

По всему берегу всю реку форсировать нельзя. Поэтому генералы выбирают место, где враг послабее. А если нигде послабее нет, выбирают, где нам поудобнее. И начинается битва. Переплывают солдаты. Перевозят пушки, танки. Цепляются за кусочек берега и врагов выбивают. Наш этот кусочек называется плацдарм. Французское, между прочим, словечко. «Плац» — значит площадь, «д'арм» — для армии. Но когда реку форсируют, наш плацдарм на вражеском берегу — это сначала кусочек земли, а не площадь. И враг всё делает, чтобы с этого кусочка нас сбросить. Потому что, когда есть плацдарм, сзади, через реку, можно подкрепление переправить. Составить быстро понтоны один к одному — и будет мост. А по мосту танки пойдут, пехота побежит, пушки покатятся. Подмога плацдарму. Тем, кто на кусочке земли сражается. Не думайте, будто я зря про это рассказываю. Это к генералу Иванову всё относится.

Только он тогда генералом не был. Был капитаном. Когда форсировал Днепр, его командира тяжело ранило. Капитан Иванов вместо него встал. Отвоевал у фашистов маленький плацдарм — пятачок земли. Орудия расставил. Открыл по врагу бешеный огонь. И держался изо всех сил, пока подмога не пришла. Пока не переправили по понтонному мосту, ему на помощь, другие войска.

И тут жахнула мина. Прямо перед ним. И всё исчезло.

Когда он в себя пришёл — в госпитале уже, — рук у него не было. По самые плечи. Рук нету, а он их чувствует. Хочется ладонью по голове провести, волосы причесать…

Лежит капитан, поверить в беду не может.

Как же без рук? Недаром поговорка такая есть — как без рук. Значит, плохо. Да просто невозможно без рук.

Может, лучше не жить больше? Может, лучше умереть, чем жить несчастным калекой? Родным обузой быть?

Жизнь как сон стала. Закроет глаза капитан — плацдарм ему видится. Вражеские танки. Артиллерийские разрывы. Товарищи боевые видятся. Это — жизнь. А откроет глаза — белый потолок. Белый халат врача. Да ещё ординарец на табуретке с горестным лицом. Разве это жизнь?

Думает капитан, думает. Умереть сейчас глупо. Умирать, победив, нельзя. Слабый так поступить может, но не он. Умереть — значит перед жизнью капитулировать. Значит — отступить. А отступать он не привык. Вперёд надо идти. Только вперёд. Но обузой быть он не может. Не имеет права. Жить можно при одном условии — сражаться дальше. Даже без рук.

И вот что придумал Иванов. Послал ординарца в штаб. Попросил, чтобы изменили в его бумагах строчку. Чтобы написали, что родился он в другом городе. И всё. Нет его. Пропал без вести. Пусть не ищут родные. Мало ли Ивановых Николаев Петровичей? Правильно ли он поступил?

Считал, что правильно. Считал, что война ещё впереди и убить его могут. Просто немного пораньше в мёртвые себя записал. Вот какая история.

Врачи капитана на фронт не пускали. Он уехал без спроса. Вернулся в полк. Героем. Со звёздочкой на гимнастёрке. И снова стал воевать.

Под Дрезденом заслужил Иванов вторую Звезду Героя. Опять его ранило. Поправился — и снова на фронт. Сражаться! Всю войну прошёл до конца. Не убило его.

Даже смерть от него отступилась. Удивилась, наверное, его мужеству.

А родные его нашли всё-таки. Да разве могли они его не найти!..

ЮБИЛЕЙ

И вот мы едем на юбилей генерала Иванова.

Юбилей — это что? Сидят за столом. Пьют вино. Говорят речи.

У генерала Иванова совсем другой юбилей. У него юбилей необыкновенный.

И вот мы едем. И я смотрю вперёд. И жду, волнуюсь, когда начнётся самое главное.

Ну вот оно, главное. Наконец!

Машина тормозит. Перед нами боком к дороге стоят два бронетранспортёра. Возле них выстроились солдаты в парадной форме, с автоматами на груди. А к нам бегут три полковника.

Мы выходим из машины. Полковник, бегущий впереди — высокий, широкоплечий, — переходит на шаг. Впечатывает в грязь шаги. Подходит к нам, но в глазах у него растерянность. Наверное, не знает, к кому обращаться? Генерал-лейтенант стоит позади генерал-майора. Полковник делает шаг к дедушке, боится нарушить устав, но дед кивает головой на друга, говорит:

— Ему! Ему!

Лицо полковника разглаживается:

— Товарищ гвардии генерал-майор! Группа встречи ожидает вашего прибытия!

— Какая ещё группа встречи? — ворчит Иванов и поворачивается к деду: — Видал?

Мы опять садимся в машину. Взвывают моторы транспортёров. Один идёт впереди нас, другой — позади. Солдаты сидят в бронетранспортёрах, как на параде, — смирно.

И вот дивизия.

Огромная площадь. С трёх сторон выстроились солдаты. Посредине — боевое знамя. Два автоматчика возле знаменосца с красной лентой на груди.

Бронетранспортёры, сопровождавшие нас, тормозят. Пропускают чуть вперёд нашу машину.

Мы выходим. Могучий полковник кричит протяжно:

— Смир-р-р-р-но-о-о!

Я вздрагиваю. Грохает музыка.

— Ты стой здесь, — шепчет мне дед.

Я вижу, как он волнуется.

— Не волнуйся, — шепчу я и подмигиваю ему. И вот они пошли.

Первым генерал-майор. Сзади полковник и генерал-лейтенант. Полковник и дедушка держат руку у виска. Иванов этого сделать не может. Он просто сильнее печатает шаг.

А солдаты кричат «Ура!». И «Ура!» это по рядам как бы прокатывается. Будто волна.

Я смотрю на парад, на солдат, на дедушку и генерала Иванова, на красное знамя в центре площади, на бронетранспортёры, на небо, уходящее глубоко, и чувствую, как внутри у меня поднимается что-то. Мне радостно? Нет, не радостно. Весело? Опять не то. Мне хорошо, понимаете? Я счастлив, вот что! Мне очень хорошо, меня так и переполняет удивительное счастье, и холодеют скулы, и что-то щекочет в горле, и режет немного глаза!

Как здесь здорово всё, как торжественно! И хотя я тут единственный зритель, я тоже имею отношение к параду. Ведь здесь мой дед.

Музыка будто стихает.

Иванов подходит к знамени. Поворачивается к деду, что-то говорит. Дед снимает с друга папаху. Генерал-майор становится на колено. Целует знамя.

И вдруг раздаётся залп. Я оборачиваюсь. Сбоку стоят солдаты. Они щёлкают затворами, и снова раздаётся залп. Я считаю выстрелы. Их пятьдесят. Солдат — тоже пятьдесят. Пятьдесят залпов пятидесяти солдат. Генерал Иванов подходит к стрелкам. В глазах у него слёзы. Он прижимается к солдату. Целует его. И строй рушится. Молодые ребята обнимают генерала. Закидывают автоматы за спины. А потом качают его. Осторожно, но с криком:

— Ур-ра! Ур-ра! Ур-ра!..

И все остальные солдаты без всякой команды вторят им: