Ирина Молчанова - Гламур в шоколаде Страница 24

Девушка остановилась и надела пуховые варежки. Сегодня на улице было не так холодно, как вчера.

— Опять ты? Оставь его в покое! Не нужна ты ему, поняла? Не нужна! — выкрикнула она.

— Пусть он сам мне об этом скажет, — спокойно произнесла Инна.

Девушка скривилась и стала какой-то совсем несимпатичной, голос ее задрожал.

— А разве он тебе вчера не сказал?! Оставь его, он не хочет тебя видеть.

Инна еще с минуту постояла, разглядывая подружку Артема — уже больше не ее Артема, — и пошла в школу. Для себя она решила — забыть! Надоело плакать, за кем-то бегать, страдать — все надоело! Не хотелось и разбираться в выдумках Артема. Инне казалось, что он просто решил от нее таким образом отделаться. Не понимала она лишь одного: зачем же так жестоко, почему он просто не сказал, что любит другую? А уж заподозрить ее в связи с директором — это совсем смешно! Хороший повод для ссоры — всегда вспоминать ее прежнее наивное и пошловатое увлечение. Последних его слов, о симпатии к ней Константина Викторовича, Инна и вовсе не поняла. Артему-то откуда знать, что на уме у директора школы, где он сам не учится? Если только ему кто-нибудь рассказал… А что, можно было и рассказать — они же не встречаются с директором тайком, не так уж часто и разговаривают последнее время, он — сам по себе, а Инна — сама по себе.

Ваня после свидания с Аней в отличие от Инны преобразился. Видно, с Анютой все прошло замечательно. Друг так и сиял от счастья. Вылил на Инну, как обычно, ушат шуток и хорошего настроения, но ей это не помогло. Ваня видел ее подавленность, но не расспрашивал ни о чем, просто пытался подбодрить. Говорил о доске почета, где они уже вот-вот окажутся, а Инне хотелось домой: забраться под одеяло и проспать эти трудные времена.

На первом же уроке в класс вошел дежурный, назвал ее фамилию и вызвал к директору. Она терялась в догадках: по какой причине? Одноклассники поглядывали на Инну подозрительно, учитель лишь безразлично пожал плечами. Ей теперь многое спускали с рук за хорошие отметки.

Инна постучала в дверь кабинета, но никто не ответил. Из приоткрытой двери доносился голос химички:

— Костя, мне не нужно ничего объяснять. Я умею читать! Уж прости меня, дорогой, что я наткнулась случайно на эту записку раньше тебя!

— Твоя ирония меня достала, — не менее вспыльчивым тоном отвечал ей директор, — держи свою ревность в узде!

— Ревность! Да о чем ты?! Какая ревность? — Светлана Юрьевна натужно рассмеялась. — Ученица тебя засыпает любовными записками, а тебя моя ирония достала.

— Знаешь, сколько мне таких записок приходит? Смешно заострять на этом внимание, сегодня они любят меня, завтра — Эминима, а послезавтра еще кого-нибудь, словно ты сама через все это не проходила!

— Не любезничал бы с ней, никогда бы ничего такого и не случилось!

— Да не любезничал я, просто проявил участие! Неужели ты не помнишь, как ей сложно было адаптироваться!

— Ну что ж, могу тебя поздравить: ты ее адаптировал!

— Света, — примирительно начал директор, — я ведь сказал, что положу этому конец, чего еще ты от меня хочешь?!

— Я хочу лишь, чтобы ты не загремел в тюрьму! Справишься?

Инна впервые услышала, как директор нецензурно выражается. С каждым словом он словно спускался все ниже на землю, пока не превратился в самого обычного, даже заурядного человека. От чудесного образа, который она себе некогда нарисовала, не осталось и следа.

— Слышали бы тебя ученики, — презрительно фыркнула Светлана Юрьевна, — хорош директор!

— Короче, ты все сказала, что хотела?

Инна просто обомлела от такой его грубости.

— Да, я все сказала… хотя нет, еще кое-что добавлю: ты, несомненно, интересный мужчина, но мне нужен кто-то посерьезнее.

— Ты меня бросаешь? Отлично!

— Боюсь, найдется мало женщин, которые будут мириться с твоей ветреностью!

— Ты знала, какой я.

— О да… — Светлана Юрьевна толкнула дверь и уставилась на Инну. — Подслушивать — нехорошо!

Инна даже не смогла ничего сказать в свое оправдание, так шокировал ее услышанный разговор. Химичка ушла, а Константин Викторович сел за стол.

— Проходи, Инна.

Она не могла оторвать от него глаз, но не от восхищения, как раньше, а от ужаса. Теперь идеальный директор предстал перед ней совсем в ином свете. Ваня упоминал, что он бабник, но она об этом как-то очень быстро позабыла…

— Инна, полагаю, ты знаешь, почему я тебя вызвал, — не глядя на нее, произнес Константин Викторович.

Инна не успела обдумать все, что сказала Светлана Юрьевна, но ясно поняла, речь пойдет о чьих-то записках.

— Из-за каких-то записок?

Он резко взглянул на нее:

— Не каких-то записок, а твоих!

— Моих?! — Инна непонимающе заморгала. — А где они?

Директор вздохнул и мрачно изрек:

— К превеликому моему счастью, кроме Светланы Юрьевны, их никто не видел. Инна, я тебя считал более дальновидной девочкой! Кто же подсовывает записки в журнал? А если бы он попал к какому-нибудь другому учителю? Ты хоть себе представляешь всю серьезность…

— Да-да, я все понимаю, только я ничего не писала!

Взгляд директора стал раздраженным.

— Давай говорить серьезно: все вышло не так, как ты ожидала, поверь, я бы рад проигнорировать все это, но ситуация выходит из-под контроля, поэтому…

— Да не писала я их! Дайте хоть посмотреть на эти записки!

— Хорошо, хочешь упираться — давай. — Он открыл ящик и бросил на стол два листочка бумаги.

Инна взяла их и быстро пробежала глазами по напечатанному на компьютере тексту. От бумажек так и разило резкими духами.

— Это не мое! — ошалело воскликнула она, когда прочла.

— А чье? — саркастически осведомился Константин Викторович. — Я себе сам записки, по-твоему, пишу?!

— Нет, но ведь и я не писала!

— Инна, что тебе стоит признаться, я ведь не собираюсь тебя ругать…

— Не-ет, — она вскочила, — у вас не получится повесить на меня эти дурацкие записки!

— Сядь!

Инна подчинилась.

— Я не писала их!

— Мне хотелось бы тебе поверить, но ведь глупо отрицать, — он поморщился, — прецедент с тобой уже был…

Инна поняла, о чем думает директор, и он понял, что ей все ясно, поэтому он сказал:

— Вот видишь, отрицать просто не имеет смысла.

Стало невыносимо стыдно, то злосчастное стихотворение все-таки ей аукнулось! Инна не знала, как отпираться, лишь пробормотала:

— В записках столько ошибок.

Он нахмурился:

— Да, я заметил, действительно это не очень характерно для тебя.

Оба умолкли.

Константин Викторович забрал записки, проворчав:

— Отвратительные духи!

— У меня таких нет!

— Значит, ты продолжаешь утверждать, что не писала их?

— Да. Я их не писала.

Директор поднялся.

— Хорошо, ты не писала, тогда вспоминай: кому ты за последнюю неделю насолила? Кто мог написать это за тебя?

— Я… ну… да вроде никому… — Инна как могла напрягала память, но последняя неделя казалась какой-то смутной, ее мысли в это время занимал Артем. — Меня многие недолюбливают, это мог быть кто угодно.

— Ну а что было вчера?

— Вчера… да вроде бы ничего. — Рассказывать о своем свидании с Артемом она посчитала излишним.

— Совсем ничего?

— А-а, я слышала, что старшеклассник вас искал…

— Ну и что?

Инна вдруг вытаращила глаза:

— Вспомнила! Это же Кристина сказала!

— Что сказала? — уточнил директор.

— Что Светлана Юрьевна уволится! Она еще что-то там о моем настроении спрашивала, в общем, злорадствовала.

— Это все, что она сказала?

Инна помолчала, а потом все-таки призналась:

— Сказала, что вы, бедный, не знаете, куда спрятаться, и я вас… преследую.

Константин Викторович снова сел за стол.

— Я тебя последнее время и не вижу… Ладно, Инна, ты можешь идти, и все-таки… если это ты писала, найди в себе мужество признаться, может, не сейчас, так хотя бы потом.

Она молча покинула директорский кабинет. На душе скребли кошки. Все складывалось из ряда вон плохо. Константин Викторович ей не поверил. Будь она на его месте — сама бы не поверила. Ведь она бегала за ним, написала стихотворение — что еще можно подумать, особенно после того, как он сам начал уделять ей внимание и вроде бы дал повод на что-то надеяться? В жизни плохо разделяют грешника и покаявшегося грешника. Перед лицом общественности это все тот же грешник. Стоит лишь раз ступить не на ту дорожку, и если не всю жизнь, то очень долго после этого можно ловить на себе подозрительные взгляды.

О записках Инна говорить никому не хотела, но Ваня прицепился как репей, чтобы узнать, зачем ее посреди урока вызвал директор, пришлось рассказать. Друг долго молчал, потом отругал Инну за глупость со стихотворением, оказавшимся весомой уликой против нее, но больше ничего не сказал. Посоветовал выкинуть все из головы и радоваться жизни. Радоваться ей не хотелось, да и выкинуть из головы чьи-то записки никак не удавалось.