Мария Грипе - Дети теней Страница 24

– Как мило, фру Торсон, что вы устроили ужин в честь Берты! – проворковала она, льстиво посмотрев на Веру. И, хоть она этого не сказала, я догадалась, чего она ждала от меня. Я должна была сделать книксен и учтиво поблагодарить. София задумалась на секунду и спросила:

– Кстати, Берта… Твой брат не поедет вместе с тобой?

Я покачала головой.

– Разве родные по нему не скучают? Мне кажется, он очень давно не был дома.

Я не нашлась с ответом, лишь пробормотала, что Карл сам знает, ехать ему или нет. И тут София выпустила свое жало.

– Значит, ваши родители ничего не решают?

Она окинула меня взглядом с ног до головы и язвительно продолжила:

– Они действительно позволяют детям делать все, что заблагорассудится? Пренебрегать образованием и бездельничать, как Карл?

Она намекала на то, что мои родители – безответственные люди. Арильд пришел мне на помощь.

– Образование – это еще не все, дорогая тетя, – сказал он. – То, что называется развитие, не менее важно.

София издевательски рассмеялась.

– Значит, в замке Карл развивается.

– Да, можно так сказать.

– Ах, вот я бы вам сказала! Но это, слава богу, не мое дело. Мне только обидно за твоих родителей, Берта. Они слишком мягкосердечны. А вообще, пока дети не в состоянии отвечать сами за себя, лучшее, что они могут сделать, – это слушаться своих родителей. Тебе об этом тоже стоит подумать, Арильд. Хотя, что касается брата Берты, то, возможно, родители были просто рады от него избавиться. В таком случае я их прекрасно понимаю. Ну, прощай, милая Берта. Счастливого пути!

Она снисходительно кивнула мне и ушла. Арильд покачал головой.

– Не обращай на нее внимания.

Он достал из кармана конверт и, поколебавшись, протянул его мне.

– Когда я был в Париже, я написал тебе это письмо, но так и не решился отправить. Оно довольно длинное, но я подумал, что…

Он смутился и начал запинаться. А у меня забилось сердце, и я почувствовала, что краснею. Он робко взглянул на меня.

– Ты можешь его не читать… И отвечать совсем не обязательно. Это так, кое-какие размышления. Я не очень хорошо пишу… просто подумал…

Он снова запнулся. Я взяла письмо.

– Спасибо, Арильд.

– Это я должен тебя благодарить.

Мы торопливо попрощались и разошлись.

Сначала я хотела пойти в свою комнату и прочесть письмо, но потом решила, что сделаю это, когда приеду домой. И я отправилась не к себе, а к Розильде. Я покидала замок рано утром и не была уверена, что к этому времени она уже проснется. Она мне обрадовалась. Должно быть, ждала.

Она сразу достала свой блокнот. Там было написано:

«У тебя такие ясные голубые глаза, Берта! Мне бы хотелось смотреть на мир твоими глазами».

Это было приятно, но я смутилась. Поэтому покачала головой и ответила, что мир становится прекрасней, если смотреть на него ее глазами.

Она, конечно, не согласилась. Мы сидели рядом на диване, она была задумчива. Загадочно улыбнулась и написала:

«Когда я рисую, мне нужен чей-то другой взгляд. В Париже самые лучшие рисунки у меня получались, когда я смотрела глазами Карлоса. Я всегда вижу удивительные вещи, когда смотрю на мир так, как он».

Мне нечего было на это ответить. Она немного подумала и добавила:

«Но у него теперь есть Леони!!!»

Тяжело вздохнув, она напустила на себя мрачность. Но я поняла, что это несерьезно: в глубине ее взгляда таилась улыбка.

«Я не слишком переживаю, – продолжила она. – Карлосу необходимо разнообразие. Но я считаю, это хорошо, когда человек понимает, что значат для него другие люди. Иначе легко потерять друг друга».

Когда я вернулась в свою комнату, там меня ждала Каролина. Она кивнула на мою собранную сумку и грустно сказала:

– Ты бы могла остаться еще дня на два!

– И знаешь, что тогда было бы? Мне бы вообще запретили сюда приезжать!

Я достала свой календарь, и она тут же повеселела.

– Сможешь приехать на Троицу?

– Надеюсь. Или ты к нам.

Она предложила проводить меня утром к поезду, но я сказала, что мне очень рано выходить. К тому же я считаю, что проводы – это так мучительно. Стоишь у вагона и не знаешь, что сказать. Потом поезд трогается, а тебе все машут и машут, пока не скроются из виду.

С этим она согласилась.

– А вот когда я снова приеду, тогда пожалуйста, встречай! – сказала я.

Мы пожелали друг другу спокойной ночи. В дверях она остановилась и прошептала наполовину в шутку, наполовину всерьез:

– Значит, оставляешь меня наедине с моими снами?

Ответа она не ждала и, помахав рукой, растворилась в темноте коридора.

Я устала, но спать мне не хотелось, поэтому я подошла к столу и сделала огонь в лампе поярче. Это время прошло не совсем так, как я ожидала, но все равно я была довольна. Я сделала все, что могла.

Я обвела взглядом комнату. Завтра я покину ее, и после меня не останется даже следа. От этого мне стало грустно.

Почему мне всегда хотелось оставить за собой след?

Я испытывала это желание с самого детства. Почему для меня это было так важно?

В комнате, где перебывало столько разных людей, со временем должно накопиться множество следов. И постепенно одни следы стирают другие. Люди сидят на одном и том же стуле, кладут руки на одни и те же подлокотники, истаптывают ковры примерно в одних и тех же местах. Я поднялась и придирчиво осмотрела стул, на котором сидела. Массивный стул со спинкой, обитый тканью с золотисто-фиолетовым узором. Сиденье было истерто по внешнему краю, но не тронуто ближе к спинке.

Большинство стульев в замке выглядели точно так же. Может быть, оттого, что здесь на стульях не отдыхали. Присаживались только на самый краешек, чтобы немедленно подняться. Как будто для того, чтобы быть готовыми сбежать. Почему?

Я взяла лампу и обошла комнату, следя за тенями, которые, как загнанные звери, метались по стенам. Спасаясь от света, они забивались в углы.

Потом я не помню, что делала. Наверное, мне захотелось спать, и я легла. Даже не знаю, как объяснить то, что случилось. То ли я проснулась, то ли мне приснилось, что я уже не сплю. Впрочем, не так уж важно, приснилось мне это или произошло на самом деле. Я все видела и чувствовала по-настоящему.

Внезапно я очутилась в незнакомой комнате.

За мной послали. Кто-то, с кем я была знакома, но не знала, кто именно. Мне сказали, что я должна опознать «пропавшего» человека. «Умершего?» – подумалось мне…

И вот я вошла в комнату, в которую меня позвали. Она была пустой. В ней не было ни того, кто за мной послал, ни того, кого я должна опознать. Я устала, едва держалась на ногах и огляделась вокруг – можно ли куда-нибудь присесть.

В глаза сразу бросилось большое окно – или, возможно, зеркало. Различить было сложно: за стеклом была тьма. Комната, кажется, была большой. Скорее это был какой-то зал. Он тонул в сумраке, и лишь когда мои глаза привыкли к темноте, стало понятно, какого он размера. Я подумала: даже если это окно, а не зеркало, то вряд ли сюда когда-либо проникает дневной свет. В углах был кромешный мрак, и свет только усилил бы эту тьму. Так что я не стала зажигать лампу, которую принесла с собой.

Постепенно я стала различать предметы один за другим. Мебель была накрыта белыми покрывалами. Я обратила внимание на овальный стол, покрывало на котором было усыпано засохшими лепестками белых роз. В сумраке они слабо мерцали.

Я не знала, сколько мне придется ждать. А для того чтобы куда-нибудь сесть, мне нужно было снять с мебели чехлы. Но я не решилась. Комната была слишком похожа на покойницкую, и неизвестно, что скрывалось под этими простынями…

Но тут я увидела стул, который не заметила раньше. Он стоял посреди комнаты, повернутый к зеркалу – или окну. Покрывала на нем не было. Я подошла к нему и села. Откинувшись на спинку, я затылком почувствовала вмятину, продавленную в мягкой обивке. До меня на этом стуле сидело множество людей.

Не знаю, сколько прошло времени – может, минута, а может, целая вечность. Мне оставалось только ждать. Напротив меня было черное зеркало – или окно, и теперь я увидела, что перед ним стоит ваза с белыми розами. Они выглядели свежими, как будто их только что срезали.

И прямо перед вазой я вдруг увидела руку, лежащую на полке – или подоконнике. Значит, рядом должен был кто-то стоять. Но я видела только ладонь и часть руки. Точнее, темного рукава. Тело было спрятано за гардинами – или, может, за складками драпировки, обрамлявшей зеркало.

Темнота в стекле начала бледнеть, и показалось чье-то лицо. Это был юноша, но я не могла разглядеть его черты. Я не знала, знаком ли он мне. И знает ли, кто я такая. Возможно, он вообще меня не заметил. Сейчас, во всяком случае, он на меня не смотрел. Он был целиком поглощен тем, что происходило в зеркале.

Словно туман над озером, темнота в зеркале рассеялась, тени исчезли, и в глубине показалась узкая дверь, которая начала медленно открываться. Я увидела женщину в белом. Она неподвижно стояла в дверном проеме и оглядывала зал.