Геннадий Блинов - Зона действия Страница 24

— Ты что-то хочешь мне сказать?

Антошка почувствовал, как у него запылали кончики ушей, он растерянно улыбался и никак не мог придумать, с чего же начать разговор с этой красивой и чуток надменной женщиной.

— Он очень хороший, — выпалил Антошка.

— Ты имеешь в виду Глеба? — спросила Светлана и горько улыбнулась. — Я знаю, что он хороший человек, мальчик. Но для любви этого, к сожалению, мало. Впрочем, тебе пока этого не понять.

Она легонько кивнула и пошла. Антошка растерянно переступил с ноги на ногу.

— Он плакал, когда вы уехали в город, — тихо сказал Антошка вслед уходящей женщине. — Я видел, как по щекам у него текли слезы.

Но она будто и не слышала Антошку. За ней тихонько стукнула дверь, ведущая в читальный зал.

Антошке стало так горько, что хотелось самому заплакать. «Почему люди не понимают друг друга? — думал он. — Почему они делают друг другу больно?»

Яшка в автобусе разыгрывал в лицах разговор Савелия Ивановича с Кузьминым, по вине которого в Черное озеро сбросили невзорвавшиеся снаряды, прибавлял кое-что от себя, и выходило это у него смешно. Марфуша смеялась, даже Мария Федоровна улыбнулась, когда Яшка назвал Савелия Ивановича геройским командиром красных следопытов.

— Что верно, то верно — пионером-пенсионером окрестили, — поддакнул Комендант.

Антошка смотрел на Марию Федоровну, Савелия Ивановича и думал о том, что они очень добрые люди.

Глава двенадцатая. Марфуша — хороший кулинар. Немного о комсорге стройки. В поселке саперы

Строительство завода ширилось, каждый день прибывали новые люди, их руки были нужны, но не сейчас, а через месяц-второй. Теперь же целые бригады вынуждены были простаивать, потому что не хватало бетона, арматуры, пиломатериалов…

Большая стройка — большие заботы. И Коржецкий чуть ли не сутками пропадал на объектах. Он искренне обрадовался, когда Марфуша привела к нему Яшку: двоим будет веселее. Правда, комсорг не знал, чем кормить мальчика, как и когда стирать ему белье, возникали еще десятки мелких житейских трудностей. Но все эти трудности разрешались сами собой. Ужин Яшке помогала готовить Марфуша, и Коржецкий давно не ел таких вкусных блюд. Он даже иногда подумывал о том, что его Светлане неплохо было бы поучиться кулинарному искусству. Светлана из картошки, например, могла приготовить всего два блюда — сварить ее почищенной или в мундирах и поджарить на сковороде. Но жареную Светланой картошку Коржецкий ел без особой охоты: она обычно пахла горелым, была сухой и безвкусной. А ел ее он только потому, что был как волк голоден и еще потому, чтобы не обидеть жену. Марфушину картошку он уплетал за обе щеки: поджаренные хрусткие ломтики таяли во рту. И вообще, из картошки Марфуша готовила добрый десяток блюд — одно вкуснее другого. Однажды она даже угостила картофельными оладьями. Пропитанные маслом, самый чуток подслащенные сахарком, они показались ему блюдом, достойным любого ресторана. Он был еще крохой, когда мать в первый послевоенный год кормила своих домашних картофельными оладьями. Но тогда их называли «тошнотиками», а готовили такую стряпню из картофелин, пролежавших в поле всю зиму. Весной на поиски оставшейся после осенней уборки картошки обычно выходили десятки людей. Они копали лопатами поля, радовались каждому найденному клубню. Коржецкий любил есть такие картофелины сырыми. Очищенные от кожуры, они хрустели на зубах, и их сладость теплом растекалась по всему телу. Забывшие, а то и не знавшие вкуса конфет и сахара, ребятишки, хвастаясь друг перед другом картофелинами, говорили:

— У меня слаще сахара…

— А у меня слаще меда.

Марфушины картофельные оладьи совсем не походили на те, вязкие, не желающие пропекаться и румяниться кругляши.

От ужина у них обычно что-нибудь оставалось на завтрак, и, разогрев эти остатки на плитке, они запивали еду кефиром и сытыми спешили на стройку.

Коржецкий скучал по Светлане, и если днем среди людей на какое-то время забывал о ней, то ночами только и думал о жене. Она, молодая и красивая, стояла перед глазами, и Глебу порой казалось, что он сходит с ума. И Коржецкий среди ночи выходил на улицу, поднимался по тропке на Маякову гору и оттуда смотрел на редкие поселковые огни в окнах, вспоминал те дни, когда через этот березняк вели высоковольтную линию. Тогда Глеб еще не знал Светланы и жилось ему радостно и весело. Подъемы на Маякову гору успокаивали его, и Коржецкий не только умом, но и сердцем начинал понимать, что нестерпимое чувство потери любимого человека перебродит в нем, что со временем исчезнет эта ни с чем не сравнимая болезнь, и он снова, как и раньше, будет веселым человеком, знающим цену радости. Но Глеб понимал и другое, что это время придет еще не скоро, и что ему никак нельзя распускать нюни и даже с самым отвратительным настроением учиться быть и веселым и энергичным.

Ночные прогулки успокаивали Коржецкого, придавали ему бодрость, чувство безысходности проходило, и он утром опять, еще с большим натиском, занимался делами стройки — спорил с начальниками строительных управлений, защищая интересы молодежи, помогал бригадирам выбивать кирпич, проводил собрания.

Создание комсомольского штаба забот прибавляло. Штаб был еще младенцем в пеленках, но строители его уже заметили, то и дело шли в вагончик с жалобами, предложениями, надеясь встретить там помощь и поддержку. Коржецкий помогал, как умел, но помочь всем он не мог — не хватало ни сил, ни времени, ни власти. Анализируя свои дела, он стал, понимать, что распыляет силы штабистов, а надо браться за самое главное. Но самым главным казалось всё: и забота о питании строителей, и рейд по проверке загруженности бригад во вторые смены, организация воскресников на строительстве поселкового клуба. Все эти и еще десятки других задач нужно было решать, и все они были главными. Даже сигнал о том, что в Черном озере остались снаряды, а может быть, и мины, разве второстепенный для него, комсомольского вожака, сигнал? Разве он имеет право не заметить тревожного блеска ребячьих глаз? Не понять романтического настроя ребят, значит — оттолкнуть от себя, лишиться толковых помощников и, вполне возможно, завтрашних строителей. Придут ли сегодняшние мальчишки и девчонки через пять-семь лет на стройку — это будет во многом зависеть от него, Коржецкого, от того, как он поведет себя с ребятами сейчас.

Глеб сидел за столом и делал записи в дневнике, который стал вести после того, как от него ушла Светлана. Вперемежку со своими чувствами, мыслями и настроениями он делал рабочие записи — о нуждах бригад. Солнце уже пряталось за Маякову гору, и Коржецкий то и дело выглядывал в окошко на дорогу — не появятся ли ребята? Он ждал результата их поездки в Новокузнецк. Если в Черном озере в самом деле «хоронили» снаряды военных времен, то надо немедленно связываться с воинской частью.

Была у него и еще одна тайная надежда: узнать о Светлане. И теперь, с приближением вечера, Глеб не находил себе места.

Сначала Коржецкий увидел Яшку. Тот ловко соскочил с подножки МАЗа и заторопился к вагончику. Яшкино лицо сияло. И Коржецкий понял, что ребята съездили в город не зря.

— Чем обрадует разведка? — спросил он, когда ребята перешагнули порог.

— Боевое задание выполнено! — отчеканил Яшка и по-военному приложил руку к виску.

— Ну, ну, — улыбнулся Коржецкий. — Вообще-то у нас в армии сержант говорил: к пустой голове руку не прикладывают.

— Вас понял, товарищ командир, — не обиделся Яшка.

Ребята, перебивая друг друга, стали рассказывать о встрече с бывшим начальником, отправившим снаряды на Черное озеро.

— Не зря хлеб едите, — серьезно сказал Коржецкий, выслушав мальчишек. — Будем связываться с военным округом. Видимо, саперов и водолазов придется просить.

Уже когда все вышли на улицу, Глеб остановился около Марфуши и тихо спросил:

— Вы-то где были с Марией Федоровной?

Девочка стала ковырять босоножкой землю. Коржецкий опустил голову и взялся за руль мотоцикла.

— Может быть, она еще вернется, — чуть слышно сказала Марфуша.

Антошка видел, что Марфуша говорит неправду. Она ведь прекрасно знает, что жена Коржецкого никогда в поселок больше не приедет. Антошка был уверен, что жалеть человека нельзя — жалость унижает его. Пусть Глебу будет трудно, но он должен знать правду.

— Не вернется она, — сказал Антошка. Коржецкий потупился, его плечи вздрогнули. Он хотел что-то сказать, но Антошка почувствовал, что ему надо сейчас, как можно быстрее, рассказать о разговоре со Светланой, иначе он никогда этого не сделает.

— Не вернется, — повторил он. — Это она мне сама сказала. И нечего ее жалеть.

Глеб тихо сказал:

— Поживем — увидим, братишка.

Коржецкий и Яшка уехали домой на мотоцикле, а Антошка с Марфушей стояли на обочине дороги и ждали попутную машину. Марфуша молчала, и Антошка чувствовал, что она на него сердится, и не совсем понимал, в чем же он провинился? Неужели из-за Коржецкого?