Равиль Бикбаев - Кундуз-Гардез. Бригада уходит в горы Страница 25

А теперь? Теперь спустя десятилетия после нашего ухода, теперь когда уже в третьем тысячелетии опять почти десять лет идет в Афгане новая война, что мы теперь думаем об этой стране и ее народе? Ну хорошо не мы, за всех не имею право говорить, я что думаю? Так вот признаюсь: сейчас уважаю. Просто уважаю вот и все. Афганцы! Вы сумели выстоять против советской, самой лучшей армии в мире, десять лет вы воевали с нами, у нас один призыв менял другой, а вы оставались без смены и от года к году становились сильнее. Вы и теперь противостоите чужой армии, что вошла на вашу землю. С оружием в руках вы защищаете свое право жить по своим обычаям и законам. Такой народ нельзя не уважать. И еще, желаю вам афганцы и в новой войне одержать нравственную победу.

Но это когда еще будет…, а сегодня шестого сентября одна тысяча девятьсот восемьдесят первого года от места сбора нашей роты мне навстречу бежит довольный улыбающийся Муха и кивая на нашу полную продуктов плащ накидку, кричит:

— Жратвы набрали? Молодцы!

— Афганский брат Жука нас угостил, — хохочет Филон и уклонятся от подзатыльника который ему хочет отвесить разъяренный Жук.

— Жук! — орет идущий за Мухой, Лёха, — А у тебя что тут брат есть?

— Ага! — смеюсь я, — все люди братья, а жуки так они всем братьям братья…

И бросив плащ- накидку убегаю от доведенного до белого каления нашими подначками, Жука.

— Ааааааа, ма…ма….. мамочка как больно… — истошным криком заходится Сёмка Д***.

Не зови маму солдат, не поможет она тебе, там далеко в Союзе молится она за тебя, нет тут твоей мамы, а есть мы твои товарищи, и колет тебе санинструктор уже пятый тюбик промедола, но не снимает он боль в раздробленной разрывной пулей ноге, и ты кричишь:

— Мама! Мамочка… помоги….

Горный массив под Файзабадом, третий день операции, время где-то около полудня. Нашу роту в горах зажали. Солнце вовсю светит, теней почти нет, мы как на ладони, бей не хочу. Пятеро у нас раненых, двое тяжелых. Отстреливаемся мы, да что толку, бьют по нам с господствующей высоты из пулеметов, укрыться почти негде, еще пару часов и все… не будет больше второй роты…. все тут поляжем…

Воет с раздробленной ногой Семка, командир расчета АГС — 17, хрипит раненый в грудь Мишка С*** просит:

— Воды дайте воды!

— Нельзя тебе Миша воды, потерпи, — уговаривает его Юрка Е***.

— Да пошел ты на х. й! — орет Мишка, и задыхается от крика, кровь пузырями изо рта пошла.

Я от них в трех метрах лежу, за камнями голову прячу. Весело тоненько посвистывают пульки. Слушая их посвист машинально отмечаю: не моя, не моя. Давно я уже служу вот и знаю, что свою пулю не услышишь. Раз посвистывают значит не моя. А чья?

— Твою мать! — слышу полное злобы и боли матерное ругательство. Оглядываюсь, ранен Сережка О***.

— Куда тебя?

— В ногу, — хрипит Серега, и тут же, — ты ко мне не лезь сам перевяжу, — советует, — меняй позицию, пристрелялись к нам.

Сил нет вопли и крики раненых слушать, помочь то ничем не можешь, и позицию надо менять, помедлишь, убьют. Извиваясь я быстро переползаю по камням к большому валуну, рвется выцветшее ветхое х\б, на лоскуты расползается. Ничего будем живы зашьем. За валуном устанавливаю на сошках свой пулемет, прикидываю куда стрелять, наметил. Вот он! На противоположенной горке за камнями укрылся. Ну держись бабаек… Прицел пятьсот, огонь! Жри падла! Длинными очередями со своего РПКСа веду огонь. Досыта тебя сука душманская свинцом напою. И он меня заметил, определил откуда огонь ведется. Стал я с духом пулеметчиком в смертную огневую игру состязаться. Кто кого? Все посвистывают и посвистывают пульки. Не моя, не моя, по-прежнему краем сознания отмечаю я. Лучше я стрелял, на полигоне в Гайджунае учился, здесь в Афгане шлифовал стрелковое свое уменье. Вот и загасил я его. Да только не один он был, штук пять пулеметов по нам било, расстояние между горами метров пятьсот, для стрельбы из пулемета самая та дистанция, убойная. А тут еще и душманские снайпера подключились. Прямо скажем хреновые снайпера, только вести огонь все опаснее и опаснее, все ближе и ближе пульки ложатся. Не моя, не моя пока еще не моя, брызгают в лицо каменные крошки, чуть не попал в меня снайпер, совсем рядышком с головой пуля ударила, не моя, вытираю рукавом х/б потное лицо и стреляю. Ствол пулемета уже раскалился, плюнь зашипит, уже три магазина я расстрелял, всего то за пару минут. И страха особого нет, и азарта нет, ничего нет, как оцепенела душа, безразлично на всё смотришь, равнодушно. Прицел! Ловлю в прорези прицела, снайпера. Огонь! Бьет отдачей приклад пулемета. Мимо. Прицел! Огонь! И по мне уже двое стреляют снайпер и пулеметчик. Огонь, сменить магазин в пулемете и опять, огонь. Убьют так убьют, да и х. й с ними, зато больше в караулы ходить не буду. Сверлят слух крики раненых, все свистят и свистят пульки, захлебываются ответным огнем автоматы и пулеметы бойцов второй роты. Не долго нам братцы жить осталось, ох и не долго.

— Ребята! Вертушки!!!

Голубое небо, безоблачное, от яркого, жаркого слепящего глаза афганского солнца три точки летят. Закладывая вираж выходят на боевой разворот вертолеты, а мы красными сигнальными ракетами направление им задаем, да по рации ротный наводит вертолеты на душманские пулеметы. Духи на них огонь переносят, бьют навстречу нашим пилотам огненные трассеры. Не ссыте ребята! Мы зажмурив глаза и схоронив за камни головы прятаться не будем, мы вас с земли огнем прикроем. Потом сочтемся. Безостановочный ведем мы огонь по позициям духов, даже раненые кто шевелиться мог, и те за оружие схватились, не даем мы им сукам головы поднять, не даем сбить наших ребят. Все реже интенсивность стрельбы с их стороны.

Даже с нашей позиции слышно как с ревом моторов рассекая винтами воздух пикируют на духов вертушки. Первый заход — ракетами! Так их братцы! Задайте им! Второй заход — из авиационных пушек и пулеметов. Будите знать сучары душманские как мы воевать умеем!

Подавили вертолеты огневые точки, с землей с железом с огнем со свинцом смешаны позиции духов. Некому там больше стрелять.

Приземлились вертушки, забрали убитых и раненых наших товарищей. Спасибо вам братцы! От всей роты спасибо! За то, что спасли вы нас, за то, что увидели мы своих матерей. Не полегла в том бою наша рота, дальше по горам пошла.

Может больше и не придется, так я здесь…. Еще и еще раз скажу. Спасибо братцы! От десантуры спасибо и от пехоты, от всех. Не бросали вы нас, товарищи вертолетчики, огнем закрывали, раненых спасали, убитых вывозили, ни своей совести, ни нас, ни разу не предали. А броня у вас на вертушках хреновая была, насквозь эту броню пуля из ДШК пробивала. Сбитые, заживо горели вы в своих машинах, погребальным кострами догорали на земле. Не мёд и у вас служба была. И уже через десятки лет, после той войны, еще раз говорю Вам: «Спасибо Братцы!!!»

А мы дальше по горам поперли. Горка ваша, горка наша. Эх под такую мать! Марш-марш десантура, вперед первый «горнокопытный» парашютно-десантный батальон, шевели «копытами» вторая рота, шире шаг третий взвод. Сколько нас осталось? Немного. Только приказ никто не отменит. Вперед ребята, шире шаг.

Ночью в горах на привал встали. Дураков, по ночам в чужих горах бродить, нет. Окопались. Отрыл я окопчик для стрельбы лежа, застелил его плащ-накидкой, камешками бруствер обложил, вот и готово солдатское ложе, и для боя и для отдыха. Распределили дежурства. Залито оружейным маслом и вычищено оружие, снаряжены пять пулеметных магазинов у каждого емкость по сорок пять патронов. А жрать ребята так охота, аж желудок сводит! По горам набродились с рассвета, сухпай давно съели, да и сухпай говно был. Чего в него входило то? Банка рыбных консервов «Минтай в масле» и пакет с черными сухарями. Разве это еда?

— Саш?! — из своего окопчика уже под утро перед рассветом окликаю я командира взвода лейтенанта П*** и спрашиваю, — а можно я с ребятами в разведку схожу?

— Можно Машку за ляжку и козу на возу, — отвечает злой и такой же как и мы голодный П***. Его окоп от моего всего в четырех метрах, можно разговаривать не напрягая голос.

— Товарищ лейтенант! — меняю форму обращение я, — разрешите разведку местности провести?

— Да на кой вам это надо? — лениво интересуется не выспавшийся и продрогший за ночь П***. Ночью в горах холодно, а у нас у всех одно х\б.

— Утром и так все увидим, — продолжает он, — я еще вечером все обсмотрел. Тут только одна тропа по ней с утра и потопаем.