Тамара Лихоталь - Здравствуй, сосед! Страница 25

26. Мышегон

Возле ворот детинца кричали продавцы кваса. У ног на земле — высокие глиняные кувшины. В руках — деревянные ковшики.

— Ты какой больше квас любишь — сладкий или кислый? — спросила Алёна Олю.

— И сладкий и кислый, — сказала Оля.

— И я — тоже. Сладкий вкуснее, зато от кислого в носу щекотно. Возьмём ковшик сладкого и ковшик кислого, а пить будем вместе и тот и другой. Только тут не будем покупать. Лучше у Власия.

Во дворе возле лавки Власия толпились женщины. Лавка Власия — такая же изба, как и у других жителей на улице Добрыни. На тёплой половине Власий живёт со своей старухой женой, замужней Дочкой и внучатами. А в сенях стоят кули с мукой, крупой, горохом. Бочка с конопляным маслом и кадь с солью. Постучишься, Власий выйдет в сени и отпустит, что надобно. Он хоть и стар, но проворен. Иная хозяйка ещё не успеет сказать толком, что ей нужно, а Власий уже и отмерил и отвесил. Нечем заплатить? Не беда. Власий поверит в долг. Нацарапает на деревянной дощечке, что куплено и почём, и всё! Рассчитаешься потом. Ну конечно, за каждый день заплатишь лихву. Некоторые говорят, что лихва, которую накидывает Власий, больно велика. Так ведь это дело добровольное. Не хочешь — не бери.

Только ребятам ничего не продаёт Власий в долг. Мало того, хитрый старик сразу видит — есть чем заплатить мальцу или девчонке или просто так пришли поглазеть. И тогда гонит прочь. Не то они бы тут толклись с утра до ночи. Не мука их манит сюда, не конопляное масло. В коробах и ящиках лежат орехи — и обыкновенные, в скорлупе, и очищенные, варенные в меду, крепкие, как камень, тоже медовые — маковки, которые можно грызть или сосать весь день, сладкие ягоды смоквы, привезённые из дальних стран.

Такие лакомства не на что купить ни Оле, ни Алёне. Но ничего, они хоть посмотрят на них, пока будут пить квас.

Сегодня, как обычно в погожие тёплые дни, Власий вытащил весь свой товар во двор.

— Вон мамка моя стоит, — сказала Оля, увидев во дворе Купаву.

Девочки вошли во двор. Власий глянул на них, но ничего не сказал.

— Ты, Власий, вешай как следует, а то кинул гири на чашу, она вниз и пошла, — попрекнула Власия Купава. — За такой вес на торгу бы…

Власий не дал Купаве договорить. Снял с весов гири, ссыпал муку обратно в куль, закричал тонким голосом:

— На торгу, говоришь, так и ступай на торг. Там и покупай чего душа захочет! Только мне сначала уплати всё сполна. Вот сколько всего за тобой записано!

Купава испуганно замолчала. Она уже не рада была, что разгневала Власия. Ведь и вправду, сколько они с мужем задолжали ему. И когда ещё сумеют расплатиться.

Оля тоже испуганно поглядела на Власия. Жалела мать, но подойти к ней сейчас не решалась.

— А тебе чего? — сердито спросил Власий Алёну. — Квасу? Квас в сенях на холодке стоит, сейчас принесу.

Он вошёл в сени и вдруг оттуда послышался крик.

— Ах ты шкода! Адское отродье! Проклятая животина! — Из сеней выскочил Мышегон бабки Сыроеды, махнул через забор и был таков. А Власий продолжал кричать: — Рыбу! Рыбу украл! Середь бела дня! Прямо из дому!

Ещё прошлой осенью притащила бабка Сыроеда однажды невиданного зверя. Величиной с зайца, шерсть короткая. Голова круглая. Усы большие. Кричит: «Мяу». Посмотреть на него сбегались и ребята, и взрослые. Диковинный зверёк тихо-тихо ходил по избе на мягких лапах. То на лавку вскочит и замурлыкает, будто песню запоёт. А увидит пса, спина — горбом, весь напыжится и урчит сердито и грозно: «Не подступайся! Когти как выпущу — все глаза выцарапаю!»

Люди дивились, допытывались:

«Где поймала, Сыроеда, такого чудно́го зверя? Неужто в Зверином монастыре?»

Отвечала Сыроеда, что зверь этот, по прозванью «кот», привезён одним купцом из дальних мест — из греков. Но и там, на родине, рассказывал купец, живёт он не в лесу, а при людях, как, например, пёс.

Вот ей и подарила купцова жена.

Ещё пуще удивлялись соседки:

«Зачем он нужен в дому? Корова или коза — понятно зачем. От коровы — молоко, от овцы — мясо, шерсть. Конь и вовсе первый друг. Ну и пёс, куда ни шло, вора в дом не пустит, хорька или лису лаем от кур отгонит. А этот усатый? Шкуру содрать с него? Так не больно хороша эта шкура. У зайца и то лучше».

«С него шкуру не дерут, — рассказывала бабка Сыроеда, как сама от купца услышала, — кот мышей шибко ловит. Потому и держат его при доме. Где живёт кот, там мышам смерть. Бережёт этот зверь от мышей зерно, крупу и прочий запас».

«А тебе-то что беречь, Сыроеда?» — смеялись соседки. Но Сыроеда знала, зачем принесла зверя. Думала: «Погляжу, как этот зверь — кот — мышей ловит. И ежели правда, что о нём говорят, то продам на торгу». И назвала зверя Мышегоном.

Долго кричал Власий. Но Мышегон ничего не слышал — его и след уже давно простыл. Власию стало обидно. И в самом деле, что толку кричать и ругаться, если тебя всё равно не слышат. И Власий стал ругать уже не Мышегона, а бабку Сыроеду — бродит такая-сякая день-деньской по лесу, с лешим аукается, а за животиной своей окаянной не смотрит.

Но если Мышегон затаился где-то, то хозяйка его таиться не стала. Выползла из избушки, вышла за ворота…

Вот тут-то и началось.

Власий бабку каргой, то есть вороной величает.

А она его — сычом.

— Ах ты кикимора болотная… — начнёт Власий.

А бабка своё поперёк:

— Молчи, жадень! Ты лягушечью икру и ту втридорога продашь…

— Будут тебя черти на том свете в смоляном котле варить! — грозит Власий.

Но Сыроеда только рукой своей сухонькой махнула:

— Смотри, как бы тебя самого не припекло, да не на том свете, а на этом! — сказала, а потом дунула, плюнула и ногой притопнула.

Тут уж всякий испугался бы. Трудно ли ведунье порчу наслать? Замолчал Власий и поскорей убрался домой.

Так Алёна с Олей и не выпили квасу.

27. В тереме у боярина Ратибора

Боярин Ратибор проснулся поздно. С трудом разлепил глаза. Голова была тяжёлая. Видно, много выпил вчера вина и хмельного мёду. Пировали до ночи у князя в его дворце на Рюриковском городище. «Нет, что ни говори, а вина заморские у князя хороши», — вспомнил Ратибор.

На вчерашнем пиру в княжеском дворце собрались лучшие люди города. Это не значит, что там были самые хорошие — умные или смелые новгородские жители. Лучшими людьми именовали себя знатные бояре, богатые купцы в противоположность простому народу — кузнецам, горшечникам, сапожникам, плотникам и прочим ремесленникам, которых «лучшие люди» называли чёрными людьми, чернью. Были вчера в гостях у князя и епископ и тысяцкий — начальник новгородского войска. Не только ели, пили и веселились — за пиршественным столом решали важные дела. Судили и рядили, как жить и что делать Господину Великому Новгороду. Захмелев от крепких вин и медов, кричали именитые мужи князю: «Веди нас в поход!» И опять пили за удачу и победу. Одни клялись биться с суздальцами в княжеской дружине, другие — дать средства на покупку коней и оружия для ополченцев. А он, Ратибор, обещал не только сам идти в поход, но и повести с собой целый полк.

Теперь же с утра, протрезвев, думал боярин о том, что предстоит ему нелёгкое дело. Поднялся с постели, кликнул холопа. Тот внёс серебряный рукомойник. Мальчишка из боярской челяди подал обливной таз, расшитое полотенце. Другой холоп, вошедший следом, держал наготове боярское платье.

Когда боярин спустился по лестнице в трапезную, боярыня с детьми была уже там. Здороваясь, дети подошли к отцовской руке: сначала старший, Борис, за ним — двое младших. Спустилась из своей светёлки и дочь боярина Кукша.

Боярыня жаловалась мужу: нерадивая челядинка разбила блюдо, привезённое из Италийской земли. Все косы повыдрала она дрянной холопке, да, что толку — блюдо по осколкам не соберёшь. А эта негодница и сама, если её продать на торгу, не стоит столько, сколько разбитое блюдо.

— Совсем разленились холопы! Не поглядишь, так и ковры не выбьют и шубы не просушат как следует. За всем приходится самой смотреть. Голова кругом идёт.

А ещё жаловалась боярыня на сына. Вот недавно холоп, которому велено приглядывать за боярским сынком, пошёл за ним в школу, а Бориса — нету. Воротился только вечером. Люди видели его на Козьей Бородке.

— Мыслимое ли это дело — ходить на торг! — отчитывала боярыня Гордята сына, сидевшего потупясь за столом. — Шапку там потерял, — сказала она, повернув голову к мужу, а потом опять принялась выговаривать сыну: — Там, в толчее, и голову потерять недолго. Говорит, хотел посмотреть коней. Надобно ли для этого в такую-то даль тащиться? Своих, что ли, нету? Иди на конюшню и гляди, сколько душе угодно. И другие забавы есть. Хочешь, в мяч с братьями играй, хочешь, крути юлу. Так нет, всё норовит убежать со двора.

— Это он к дружкам своим бегает! — вставила Кукша. — А в друзьях у него кто? Сапожников сын да нашего гончара Данилки и другие такие же холопьи дети.