Леонид Фролов - Полежаевские мужички Страница 26

Вовка Воронин в кино идти не собирался, но все равно проклинал доярок: «Тоже мне, барыни выискались, — ворчал он, поглядывая на запотевшие окна клуба. — Из пустого в порожнее наверняка переливают там, языки чешут, а трудящиеся люди из-за них понапрасну время теряют…»

Он, воровато ежась, сидел в канаве, чуть не доверху запорошенной палым березовым листом, и всякий раз, хотя в темноте его было уже и не углядеть, уныривал вниз, прятал голову в воротник пиджака, если кто-то проходил по тропинке. Собственно говоря, доярок Вовке можно было бы и не ждать: не они его занимали. Людей же, интересовавших Вовку, он видел собственными глазами: с полчаса назад в клуб прошествовали и заведующий машинно-тракторными мастерскими Степан Кузнецов, и тракторист Микулин. Вовка был уверен, что они не выйдут из клуба, пока фильм не закончится. Но никогда не мешает подстраховаться: а вдруг у Степана Кузнецова не хватит терпения, и он, изнурив себя ожиданием, устанет от духоты и гомона, выскочит из зала на улицу? Степан по характеру домосед. На обычную-то картину его на аркане не затянуть. А тут сказали, что фильм называется «Выстрел в спину» — и звать Степана не надо, всем семейством Кузнецовы явились. Смешно вспомнить, но «Степь» показывали — не какая-нибудь чепуха, по произведению великого русского писателя Чехова снято, — так не пошел, «Белое солнце пустыни» привезли — уж там и в спину и в грудь стреляют — тоже отсиделся дома, название, видите ли, не завлекло… Зато на «Выстрел в спину» прибежал, ног под собой не чуя. Вовка так и предполагал.

С минуты на минуту пришлепают с фермы доярки, в клубе погаснет электричество — и тогда, можно сказать, все Полежаево упрется взглядом в киноэкран. Вовке полная волюшка.

Ночи стояли уже по-осеннему темные, заволочные; звездные сполохи не тревожили неба, и светло было только у клуба под окнами, уронившими на землю скособоченные, вытянутые прямоугольники неестественной желтизны, перечеркнутые черными переплетами рам.

Вовка зябко ежился. С берез начинала капать ночная роса. Она прожигала холодом пиджачишко, покрывала жухлые листья в канаве дождливой слизью, так что невозможно стало пошевелиться: сдвинулся с насиженного места — и штаны уже мокрые.

Нет, этих барынь, видно, и самому черту не пересидеть. Вовка выскочил из укрытия и чуть не напоролся в темноте на доярок. Они возвращались с фермы, гогоча, как гусыни.

Вовка перемахнул через канаву и присел, опасаясь, что на бегу мокрые штанины захлопают по ногам и женщины по хлопкам услышат: по дороге кто-то бежит. Он никому в этот вечер не хотел мозолить глаза. Конечно, надо было бы… для алиби, что ли, показаться в клубе, но мало ли среди ребят прилипал — привяжется тот же Славка Соколов, попробуй потом от этого хвоста отцепиться — репьем пристанет. Нет уж, Вовка будет действовать без свидетелей.

Он, ни разу не споткнувшись в темноте, по памяти вылетел на бугор, с которого днем видно всю деревню, поле за ней и лес, а сейчас, предсентябрьской ночью, хоть глаза коли, не понять, где земля, где небо. Лишь одинокой звездочкой горело под бугром окно Митьки Микулина. «Усадили опять с Николой нянчиться, а сами в кино усвистали», — осуждающе подумал Вовка о родителях своего приятеля и обернулся назад, туда, откуда пришел: чернота слизнула уже прямоугольники света из-под окон клуба, а по самим стеклам, перемещаясь, слоились сейчас фиолетово-оранжевые блики. Фильм, по всему понятно, начался.

Вовка достал из кармана электрический фонарик, «жучок», и, загудев динамиком, высветил под ногами пятно дороги. Луч скользнул из-под ног вперед, нащупал отворотку в поле.

Да, время действовать. Если и услышит кто рокот трактора, так это Митька Микулин. Но и то вряд ли: ему с неугомоном братом возни по самые ноздри — избу на буксир бери, и то вряд ли почувствует.

Вовка, настороженно прислушиваясь к тишине, повернул в поле. Под ногами асфальтом лежала набитая машинными колесами твердь. Правда, от росы она начинала покрываться слизью, и ему невольно приходилось смирять шаг, не торопиться.

Перед воротами, преграждающими дорогу в поле, Вовка испуганно замер, всем нутром ощутив, что из темноты кто-то сверлит его взглядом. Вовка неловко переступил, не зная, попятиться ему или все же идти вперед, и, поскользнувшись, потерял равновесие. Он с трудом устоял на ногах, а когда выправился, из подворотни, шурша омертвелым репейником, взметнулся на изгородь живой ком. Вовка, потея, навел на него луч фонарика. На изгороди никого не было. Луч судорожно скользнул вдоль дороги, ощупывая ее уже по ту сторону ворот, и наткнулся на фосфорический отблеск кошачьих глаз. Кот выпрыгнул из пучка света, неслышно исчез в траве.

— Ух ты… — расслабленно выдохнул Вовка, ноги у него сделались ватными. Он еще раз посмотрел в сторону клуба.

Там было по-прежнему тихо, лишь фиолетовыми отсветами играли видимые отсюда окна.

— Ну ладно же! — угрожающе прошептал Вовка. — Смотрите свой «Выстрел в спину».

Слева за воротами открывалось поле, справа начинались колхозные гаражи, а впритык к ним прижались машинно-тракторные мастерские — вотчина Степана Кузнецова.

С утра у их ворот стоял неисправный трактор Микулина, с которым Вовка больше недели пахал зябь. Какая удивительная неделя была, а этот охламон Степан все испортил: не подпускает Вовку теперь к микулинскому трактору, и баста.

— Не положено, — говорит, — нет семнадцати лет.

Да какие семнадцать лет! Вовка целую неделю на тракторе работал, никто о годах не спрашивал.

— Для меня ты хоть в космосе эту неделю отлетай, я тебя все равно к технике не подпущу, — уперся Степан. — У меня инструкция есть, закон… Понятно тебе?

— Да я же с Микулиным, с Матвеем Васильевичем, зябь пахал…

— Хоть с председателем колхоза паши… Они инструкцию нарушают, я за них отвечать перед законом не собираюсь.

Микулин сидел у окна на скамейке, хмурился, кусал сухой стебелек мятлика.

Степан не обращал на него никакого внимания, ходил перед Вовкой в засаленной фуфайке, растопырив выпачканные в мазуте пальцы.

— У меня, видишь вон, мотор от колесника висит, — показывал он на подтянутый на стальных тросах чуть ли не под потолок двигатель. — Сорвется ненароком — да на тебя… Я отвечай? Да?

— И на вас может сорваться.

— А у меня что, головы нет? Зачем я под него полезу?

Микулин сидел невозмутимо. Хоть бы слово в разговор вставил. Так нет. Молчал, как воды в рот набрал. А сам же Вовку и зазвал в мастерские. У трактора правый фрикцион вышел из строя — гусеница руля не слушается. Только влево и можно поворачивать, до мастерских-то еле-еле добрались. Пока ехали, Микулин все объяснял Володьке: фрикцион — это, говорит, такое устройство… Когда рулевой рычаг тянешь на себя, фрикцион там к чему-то прижимается, и гусеница стопорится на месте, а другая, свободная, знай себе идет. Но поскольку застопоренная не дает ей ходу, держит, будто на привязи, свободная движется по кругу. Таким образом трактор и разворачивается. Правый фрикцион вынимаешь — трактор идет направо, левый — налево. А вот уж если оба фрикциона выйдут из строя, тогда машина становится неуправляемой.

— Ну, я тебе принцип действия фрикционов покажу в натуре, когда будем ремонтировать, — пообещал Микулин.

И вот на тебе — показал! Словечка в защиту не выдавил. Вовку его молчание больше всего и бесило. Ну, этот летает с растопыренными, как куриные лапы, руками — дивиться нечему. Перестраховщик! Но Матвей-то Васильевич хорош! Ехали, говорил: «Молодец, Володя. За практическую езду хоть сегодня можно пятерку ставить, теперь еще изучишь устройство — и можешь досрочно сдавать экзамены на права».

— Ты ведь в седьмом будешь нынче?

— В седьмом.

— Ну вот видишь, а трактористом, считай, уже можешь работать. Так что профессией обеспечен. Осталась одна формальность — сдать на права.

Вовку прямо-таки распирала гордость. Шутка ли, тринадцать лет, а он уже тракторист. Другие и после десятилетки в технике ничего не смыслят, а его сам Микулин, лучший механизатор колхоза, в пример ставит, в напарники к себе брать не отказывается: «Молодец, Володя!» Еще бы не молодец. Микулин Вовку и одного оставлял в поле — без подсказок управлялся С трактором. Да если бы хронометраж провести, кто за эти семь с половиной дней больше за рычагом просидел — Микулин или Володька, так еще неизвестно, чей верх оказался бы.

— Вот что я тебе скажу на прощание, Воронин, — явно подытоживая разговор, насмешливо произнес Степан. — Ты в мастерскую лучше не заходи. Ни мне нервы не порть, ни себе. До свидания, дорогой, — он протянул Вовке испачканную мазутом руку.

— Сначала с мылом отмойте, а потом уж протягивайте. — Вовка отстранился от мазутной руки и двинулся к выходу.

Степан побледнел, суетливо полез в карман за сигаретами: