Лия Симонова - Круг Страница 27

«Поднадзорные» скоро обнаружили слежку и, в свою очередь, не спускали с них глаз. Взгляды были недобрые, и Оля Холодова струсила, увидев, что один из незнакомцев преследует ее до самого дома.

Приближались летние каникулы. Посовещавшись, девочки успокоили себя, что летом они разъедутся и приключение прекратится.

Летом часть ребят, в том числе и Оля Холодова, отправились в поход с учителем географии. Вечером, не успели они разбрестись по палаткам, кто-то совсем близко подошел к их стану. Географ выскочил, но вокруг была тишина. В другой раз они не нашли топора. Отправились за ним в лес, думая, что оставили топор там, и вдруг увидели, как мелькнула в кустах фигура знакомого незнакомца. Девчонки всполошились. Киссицкая утверждала, что «шпионы» топором заманивают их в лес…

Преподаватель географии прочитал в глазах девчонок испуг. Допытывался, в чем дело. Пришлось рассказать ему «церковную историю». Географ приказал всем быстро собраться и переместил стан на далекое от прежнего место. Утром, оставив всех на попечение двух пап — Славы Кустова и Валерика Попова (кто-то из родителей всегда ходил с ними в походы), — географ поехал в город. Вернулся расстроенный, и они быстро собрались домой.

Занятия в школе начались без географа. Пронесся слух, что «министерша» убрала его из-за «истории с церковью». Родители попытались выяснить, что же все-таки случилось? Толком ничего не узнали. «Министерша» кратко пояснила, что люди, появлявшиеся у церкви, «вредные сектанты». Хорошо, что их выявили, но это не детское дело.

Родители возмутились: что за порядки в школе, если руководство не знает, чем заняты дети? Куда смотрят пионерские вожатые? Директриса тут же во всем случившемся обвинила старшую вожатую, которую якобы за плохую работу и прогнала, а заодно и учителя географии, хотя он-то ровно никакого отношения не имел к происшествию. Кто-то должен был быть виноватым. Кого-то полагалось наказать, чтобы районное начальство не сомневалось, что меры приняты. Так они лишились и учителя географии, к которому успели привязаться.

Новая старшая вожатая ко всему, что сделано было до нее, относилась безразлично. Музей боевой славы ее не интересовал. Собранные в походах материалы растащили, разбросали, и стены их прекрасного некогда музея опустели. С тех пор Холодова раз и навсегда отошла в сторону от всех «очень важных мероприятий».

Нет, она не отказывалась вести политинформацию и всегда тщательно готовилась к ней, потому что считала такую информацию полезной для малышей, а все, за что она бралась, она дала себе слово делать хорошо, не для видимости и отчета, а для явной и конкретной пользы. Она не позволяла себе больше суетиться, болтать, тратить попусту время на ненужные споры и веселье с «дружбанами». Занималась делом.

2

Сидя под чердачной лестницей на корточках, обхватив острые колени руками и уперев в них подбородок, Оля Холодова дожидалась звонка, чтобы тут же отправиться в «оружейку» к Анатолию Алексеевичу.

— Я очень прошу… пойдите со мной к Надежде Прохоровне, — попросила она классного руководителя тоном не таким решительным, как обычно. — Подумайте, что я скажу в ансамбле? Почему мне не дают характеристику?..

— Расскажешь в ансамбле, как вы себя ведете, — холодно пояснил Анатолий Алексеевич.

— Но характеристику же дают не всему классу… — необычно робко попробовала настаивать Холодова.

Анатолий Алексеевич не ответил, поднялся и двинулся к двери. Холодова покорно потащилась вслед за ним по лестнице вниз к директору. Но по какому-то невероятному закону подлости на пути у естественного хода событий возникает камнем преткновения коварный случай. В кабинете Надежды Прохоровны оказалась завуч, Виктория Петровна. Отступать было поздно. Не успел Анатолий Алексеевич рта раскрыть, завуч вздорно выкрикнула:

— Нет, нет и нет! И не просите! Я категорически… вы слышите? Категорически протестую… Я буду говорить с райкомом комсомола…

Оля почувствовала нарастающую внутри себя бурю. Она упорно воспитывала в себе подчеркнутую сдержанность, но в этот миг поняла, что теперешней черной бури ей не унять.

— Нет, это я пойду в райком комсомола, — внешне невозмутимо и вполне вежливо пообещала Холодова, и шея ее покрылась пятнами. — Да, да, точно. Я обязательно пойду в райком комсомола и, может быть, даже в райком партии. И расскажу обо всем, что здесь творится. Мало ли насмотрелась я тут за все эти годы?.. — Глянула на всех взрослых по очереди колючими глазами и быстрой, уверенной походкой пошла прочь. Но все же успела еще услышать вдогонку вопрос Надежды Прохоровны: «Кстати, кто ее родители?»

Было время, Оля Холодова страшилась и вся сжималась, словно перед ударом, когда ей в стенах этой школы задавали вопрос: «Кто твои родители?»

У большинства ее одноклассников родители были художниками, артистами, журналистами, переводчиками, торгпредами или, по крайней мере, инженерами, врачами и учителями. А у нее — отец токарь, а мать ткачиха. Как теперь она ненавидела себя ту, маленькую, растерянную девочку!

Когда ребята подросли и главным в оценке товарищей стали уже не физическая сила и отчаянность в играх и затеях, а ум, интеллектуальность и начитанность, Холодова задумалась. Природа не обделила ее умом, и она быстро смекнула, что проигрывает рядом с теми, кто быстро и без хлопот получает в своем собственном доме лучшие книги и уверенные рекомендации, что посмотреть в театрах и на выставках, что прочитать в журналах, и не мучается выбором, не теряется в оценках прочитанного и увиденного.

Повзрослевшая Холодова угрюмо молчала на переменах, а в компаниях забивалась в угол. И вдруг, неожиданно для всех, воспрянула духом. Поклялась себе, что всего достигнет сама. И с настойчивостью сильного характера принялась за дело. Ей повезло. В библиотеку при домоуправлении пришла работать старушка пенсионерка, которая хорошо знала, любила литературу и искусство и не жалела времени для Оли. Видя жадный интерес девочки к окружающему миру, старушка библиотекарша старалась давать ей первой новые журналы, хорошие книги и, как умела, развивала ее страсть и способности к литературе. Библиотекарше, единственной, показывала Оля свои стихи, небольшие рассказики и наброски наблюдений, неизменно встречая поддержку, одобрение.

Отец и мама никогда не отказывали Оле в деньгах. Со временем они стали безропотно подчиняться ее указаниям, на какие журналы и газеты подписываться, какие покупать книги. Иногда вместе обсуждали они нашумевшую повесть или новый кинофильм, но оценки ее родителей не всегда совпадали с теми, которые из дома приносили в класс некоторые ее одноклассники, и проигрывали по сравнению с ними. Оля это понимала.

Все более ожесточаясь, до полного отрешения сосредоточиваясь на том, что обдумывала, Оля пыталась всем и всему противопоставить свое собственное, непохожее мнение. Она и на балалайке захотела учиться играть из протеста против общей привязанности к пианино или гитаре.

Маленькая Оля Холодова ревниво следила за тем, чтобы все вокруг любили ее отца и мать. Теперь ей все это кажется телячьими нежностями, хотя и сейчас с родителями она вполне ладит. Времени нет выяснять отношения, все заняты и видятся не часто.

Мама обслуживает не то в два, не то в три раза больше станков, чем положено, и пятилетку выполняет чуть ли не на год раньше намеченного срока. Ее постоянно избирают делегатом, депутатом, представителем и еще кем-то, и домом ей заниматься недосуг. А папа и вовсе взлетел высоко. Он был отличным, уникальным токарем. Но с тех пор как его избрали членом райкома партии, а потом и членом бюро горкома, он возвращается домой только спать. Маленькая сестренка — зачем они произвели ее на свет? — постоянно остается на попечении Оли — не бросишь же родную сестру…

Родители отдалились от нее, и она к этому привыкла. Она была благодарна им за то, что своими превосходными успехами на производстве и в жизни обеспечили ей вполне благополучное существование и немало упрочили в ней чувство уверенности в себе и защищенности от внешнего мира.

Правда, иногда Оле Холодовой кажется, что отец и мать потеряли что-то живое, близкое, домашнее. Превратились в некий образец примерности и положительности, который надо выставлять на всеобщее обозрение для подражания и поклонения, но что-то мешало ей подражать и поклоняться.

Становясь старше, Оля-Соколя все меньше понимала, зачем устраивать шумиху вокруг простых вещей? Зачем постоянно суетиться и перевыполнять планы, а не создать их сразу такими, какие под силу честно работающему человеку? И стоит ли уж так бурно восторгаться честным трудом? Разве это не норма порядочности?

Летом она уезжала с сестренкой в деревню к бабушке и там подолгу сидела или лежала в кустарнике, чуть поодаль от проселочной дороги, где на высоком холме стоял памятник всем деревенским, кто не вернулся с войны. Издалека, чтобы никто не захватил ее врасплох, разглядывала она этот высокий памятник и тут впервые ощутила свою связь с прошедшим.