Константин Сергиенко - Дни поздней осени Страница 27

22.30. Окончилось все так, как начиналось. И на губах осталось только малость. Да, на губах осталось. Губы его до сих пор ощущаю. Теперь я знаю, каким был тот первый поцелуй. Он был мягким и осторожным. Он упал в меня наподобие холодящего мятного шарика и блуждает внутри до сих пор. То к самым губам подкатит, то сердце тронет, и тогда оно сильно бьется. Поцелуй живет во мне сам по себе. Иногда начинает мучить и жечь, требовать повторения. Но повторить его невозможно. Я не хочу любить, не хочу. Я поняла, что это ужасно. Только к малой любви судьба благосклонна. К большой — никогда. Почему в настоящей любви не бывает благополучия? Кончается все трагично. Зачем же любить тогда? Чтобы погибнуть, как Ромео с Джульеттой? Как Глан и Гетсби, как Жюльен Сорель и Анна Каренина? Надо жить, а значит, любить не надо. Целуйтесь, флиртуйте, играйте в любовь, но гоните прочь Любовь Настоящую. Она вас погубит, отравит, сведет в могилу. Я знаю, что ничего в моей жизни больше не будет. Только это лето. А мне ведь всего шестнадцать. Вот вам большая любовь...

10 сентября. Понедельник

Был урок на летнюю тему. Нина Петровна читала отрывки из сочинений. Одни написали хохму, другие глупость, третьи добросовестный отчет. На перемене Нина Петровна подозвала меня:

— Подожди после уроков, вместе пойдем домой.

Как она модно одета. Еще молода и красива.

Мне нравится Нина Петровна. У нее черные как смоль волосы и глаза черные тоже, что называется, жгучие. Лицо тонкое. И вся она тонкая, изящная, высокая.

Пошли на бульвар, посидели на лавке. Она отдала мне тетрадь с сочинением:

— Как понимаешь, читать я его не могла.

Вытащила сигареты, закурила:

— Ты знаешь, Маша, мне всегда была интересна ваша семья. Книжки твоего деда читаю, слог хороший. Он мог бы писать романы.

Помолчали.

— Одного не понимаю, чего ты хотела добиться этим пассажем?

— Сама не знаю... — пробормотала я.

— Прочел бы еще кто-то. Можешь себе представить?

— Могу...

Молчание.

— Пользы от этих выходок нет. Если что-то случилось, лучше в себе пережить, не трепать нервы ближним.

Она курила быстрыми, нервными затяжками.

— Меня не это сочинение беспокоит. Когда увидела тебя, поразилась. Ты так переменилась за это лето. Где прежняя Маша? У тебя отчужденный вид, тоска в глазах. Что же случилось?

— Не надо, — быстро сказала я. — Не расспрашивайте, Нина Петровна.

— Иногда легче выговориться.

— Не надо, — твердила я, а из глаз уже слезы катились.

— Хочешь закурить? — внезапно спросила она. — Это успокаивает.

И я курила крепкую сигарету, правда, в себя не вдыхала. Она засмеялась, показав красивые ровные зубы:

— Вот бы увидел директор! Учительница с ученицей покуривают на бульваре.

— А почему вы не уехали за границу? — спросила я.

Она только махнула рукой:

— Мне и ехать-то совсем не хотелось.

— Но там интересно.

— Да, интересно... — Больше объяснять не стала.

Поговорили немного о школьных делах. Из класса ей больше всех нравятся Виталик Панков, Лена Корф и Лиза Потехина.

Сидела и думала, что я дрянь. Ведь понимала, что дальше Нины Петровны сочинение мое не пойдет. Тоже мне бунт. Ничего другого, кроме хорошего разговора с понимающим человеком, не ожидала. А внешне целая фронда. Увы, на истинную фронду я не способна.

Внезапно спросила:

— Вы любили кого-нибудь?

Она пожала плечами:

— Почему же нет.

— А сейчас любите?

Она сделалась серьезной. Вытащила еще одну сигарету, щелкнула зажигалкой.

— Я знаю, почему вам не хочется отвечать на этот вопрос.

— Почему?

— Потому что сейчас не любите. Любили, разочаровались, а теперь никого не любите.

Она посмотрела на меня внимательно:

— Уж не влюбилась ли ты?

— Нет, — ответила я.

— А на мой счет ты ошиблась.

— Вы любите? Тогда, разумеется, мужа.

Молчит, улыбается, смотрит мне прямо в глаза:

— Мне кажется, и ты любишь, Маша. Тех, кто любит, можно узнать по глазам.

— Вы счастливы, Нина Петровна?

Она вздохнула:

— Что же тебе сказать? Я счастлива и несчастлива... Терпи, Маша, все будет хорошо. Ты очень юна. Все будет хорошо, Маша...

Эта встреча немножко меня оживила. Я потом еще прошлась по бульвару, разглядывала старушек, детей, собак. Удивительные все же существа старушки, собаки и дети. Вот старенький пудель схватил в зубы дырявый мячик и, счастливый, семенит за хозяином. Старушка сидит с вязаньем. Бросит взгляд на испещренную солнечными пятнами дорожку, улыбнется и снова вяжет. А детишки, те и вовсе бессмысленно копаются в песке, но довольны, веселы. Так мало всем нужно! И вот уже весь бульвар налит до краев довольством и покоем. Щебечут птицы, щебечут дети, воркуют старушки, собаки радостно лают. А ты, Маша Молчанова, бредешь со своею тоской, со своим несчастьем. И сколько это продлится, боже ты мой...

11 сентября. Вторник

Нужно поехать на дачу. Вдруг он вернулся туда? Что-то случилось, на встречу прийти не смог. Телефон Потехиной потерял. Погода теплая, и он вполне мог туда заглянуть, оставить хотя бы записку. Завтра попробую совершить вояж. Опять надо врать, придумывать. Но отношения с домашними сейчас таковы, что любое вранье неуместно. Все ходят с мрачными лицами, осуждающе смотрят, хотя, вероятно, в «верхах» принято решение оставить меня в покое. Решение весьма уместное. Разговоры сейчас ни к чему. Дима звонил и обещал прийти в гости. Я, впрочем, не слишком усердно звала. Он, кажется, понял, но Аня выхватила трубку и уговорила прийти. В школе подошла ко мне Лена Корф и спросила: «Маша, что с тобой происходит?» И Лена туда же.

12 сентября. Среда

Снова Панков приснился. Такой теплый сон. Мы с ним гуляли по парку, катались на лодке. Он держал меня за руку и что-то ласково говорил. Я хотела ему рассказать, пожаловаться, но стала плакать. Так и проснулась в слезах. Теперь у меня все время глаза на мокром месте. Днем я креплюсь, а ночью лягу в постель и тотчас извергаю потоки слез. Правда, это облегчает. Что-то размягчается внутри, вытекает вместе со слезами. У меня проблема с платками. Приходится брать полотенце. Через полчаса рыданий, сморканий оно превращается в мокрую тряпку. И смех и грех! Пробуждение по-прежнему самый тяжелый момент. За ночь страдание накапливается и утром разливается по всему телу, по комнате. Смотрю вытаращенными глазами в потолок и не понимаю, зачем мне вставать, куда идти, что делать. Все кажется бессмысленным.

Я говорила:

— Знаешь, Виталик, как трудно. Если бы ты знал, Виталик.

А он меня успокаивал и руку сжимал.

Боже мой, кто только не снится. И Томас Глан, и Владимир, и Виталий Панков, а он еще ни разу не приходил в мои сны. Это, конечно, означает одно: он забыл обо мне, разлюбил и ночной ветерок не влечет его думы в бедную мою обитель. В бедную мою обитель. Ха! Я теперь понимаю, почему уходили в монастырь. Там находили успокоение. А где найти успокоение мне?

13 сентября. Четверг

Сегодня была на даче.

Не стала ничего придумывать, просто села в электричку и поехала. А в школу не пошла. Так в школьной форме с портфелем и отправилась.

К даче подходила, ноги дрожали. Но там его не было. Открыла пустой дом, вошла. Запах совсем нежилой. Да, конечно, с тех пор не появлялся. Господин Блютнер подремывал в углу. Не стала его будить. Села в кресло и так просидела час, глядя в окно невидящим взором.

Что же делать? Решилась на смелый шаг. Пошла в дачную контору, нашла сторожиху тетю Фросю. Она весьма удивилась:

— Чего приехала?

Стала врать, что забыла книги. Поговорили о погоде и «видах на урожай». Тетя Фрося извлекла бутылку портвейна.

— Небось не пьешь.

— Пью, тетя Фрося.

— Ну так... — налила мне в стакан.

Я сделала глоток, завела разговор про Черную дачу:

— Кажется, летом кого-то видела.

— Окна забиты, на двери замок, а ключи у Палыча — ответствовала тетя Фрося. — Кого ты видала?

— Человек жил на даче, там и сейчас дверь открыта.

— Ни черта! — сказала тетя Фрося. — На что я тут поставлена?

Мы с ней заспорили и отправились проверять. Каково же было мое изумление, когда на двери Черной дачи обнаружился здоровенный замок, а ставни были закрыты.

— Ну, — говорит тетя Фрося, — на что я тут поставлена?

Стою ни жива ни мертва, лоб покрылся испариной.

Кое-как распрощалась и бежать. Что это значит? Он был только что, успел закрыть, ставни и дом запереть? Помчалась на станцию, вдруг догоню? Но электричка с воем уносилась от платформы. Упала на лавку обессиленная. Решила вернуться, оставить записку, вдруг еще раз наведается. Еле доплелась, вхожу на участок, приближаюсь к дому и, боже ты мой, еще издали вижу, что ставни опять открыты, на двери нет замка!

Ломала себе голову, осматривалась. Как же так? Что происходит? Или я с ума сошла, или дом этот спятил, если сам по себе может открыться, закрыться, на небо взлететь...