Тэцуко Куроянаги - Тотто-тян, маленькая девочка у окна Страница 27

В пьесе Ёсицунэ, чтобы усыпить бдительность началь­ника заставы, смиренно выдерживает все побои и изде­вательства, которым подвергает его Бэнкэй. Тогаси уже понял, что здесь что-то нечисто, но, видя самоотверженность Бэнкэя, который с болью в сердце вынужден дурно обращаться со своим благородным хозяином, пропускает их через заставу Атака. Вот почему сопротивление Ёси­цунэ – Тотто-тян сводило на нет весь замысел. Это-то и пытался учитель Маруяма разъяснить Тотто-тян. Но та упорствовала: «Пусть только Сайсё-сан попробует меня тронуть, сразу получит сдачи!» Так что они никак не могли сдвинуться с этой точки.

Сколько ни повторяли сцену, Тотто-тян каждый раз ожесточенно отбивалась, хоть и сидела в неудобной по­зе – на корточках. Наконец учитель Маруяма не вы­держал:

– Мне очень жаль, но придется отдать роль Ёсицунэ Тай-тяну.

Такое решение вполне устраивало Тотто-тян: получать безответные удары оказалось ей не по нраву.

– Сыграй странствующего монаха, – предложил учи­тель Маруяма.

И вот уже Тотто-тян стоит в шеренге «монахов», правда, позади всех.

Учитель Маруяма и ученики решили, что теперь уже все будет в порядке, но не тут-то было. Давать Тотто-тян длинный посох, с которым странствующие монахи ходили по горным тропам, явно не следовало. Вскоре ей наскучило стоять на одном месте, и она стала «развлекаться»: то ткнет посохом в ногу стоящего рядом «монаха», то по­щекочет другого, стоящего впереди, под мышкой. А еще хуже – она попыталась дирижировать им, это было не только опасно для окружающих, но и вообще лишало всякого смысла сцену спора Бэнкэя с Тогаси.

Таким образом, Тотто-тян осталась и без этой роли.

Зато Тай-тян в роли Ёсицунэ вел себя мужественно. Стиснув зубы, он стойко выдерживал любые оплеухи, поэтому тому, кто наблюдал со стороны, становилось иск­ренне жаль его. Между тем без Тотто-тян репетиция пошла без сучка без задоринки.

Оказавшись не у дел, та вышла на школьный двор. Она сняла туфельки и принялась исполнять свой оригинальный танец в «духе Тотто-тян». До чего же приятно танцевать, давая волю безудержной фантазии! То ты белая лебедь, то ветер, то какое-нибудь странное создание или даже дере­во. Одна на опустевшем дворе, она танцевала и тан­цевала.

И все же где-то в глубине души таилась мысль: «Хо­рошо все-таки было бы сыграть Ёсицунэ…» Но если бы ей вернули роль, она все равно не дала бы спуску Айко Сайсё.

Вот так, к сожалению, и получилось, что Тотто-тян не смогла принять участие в первом и последнем любитель­ском спектакле в «Томоэ».

Мел

Ученики «Томоэ» никогда не рисовали на за­борах и на тротуарах. Все это можно было делать в самой школе.

На музыкальных занятиях в актовом зале директор вручал каждому по мелку. Затем дети усаживались, а некоторые даже ложились на пол, где им понравится, и директор начинал играть на рояле. Слушая музыку, дети изображали на полу ее ритм нотными знаками, обозна­чающими протяженность звука.

Писать белым мелом на гладком светло-коричневом полу было огромным удовольствием. В классе Тотто-тян всего лишь десять учеников, а места в просторном зале сколько угодно, поэтому рисовали ноты размашисто, не рискуя залезть на чужой участок. Не было нужды и в нотных линейках, пбскольку обозначался только ритм. Причем в «Томоэ» ноты имели свои, особенные названия. Посовещавшись с директором, ученики придумали их сами. Вот такие:

– прыжок (под этот ритм хорошо получаются легкие подскоки то на одной, то на другой ноге, с последующим переходом на высокий прыжок);

– флажок (знак, похожий на флаг);

– флаг-флаг;

– двойной флаг;

– черный;

– белый;

– белый с точкой;

– кружок (целая нота).

Легко и просто запоминались такие ноты, поэтому все очень любили эти уроки.

Идея писать мелом на полу принадлежала директору. Он считал, что раз для нот маловато места на бумаге и черных досках, то лучше превратить пол в актовом зале в огромную классную доску. Тогда, говорил он, «дети получат свободу движений» и «смогут записывать ритм, даже самый быстрый, знаками любой величины».

Но главное, конечно, заключалось в том, что дети без помех слушали музыку. Если же от урока оставалось время, они просто рисовали: самолеты, куклы – словом, все, что вздумается, подчас так крупно, что залезали на территорию соседа и соединяли свои рисунки – и тогда на полу в актовом зале возникала огромная картина.

В паузах на уроке музыки директор спускался со сцены и проверял, как кто записал ритм. Он говорил: «У тебя все правильно». Или делал замечание: «Здесь я играл „прыж­ки“, а вовсе не „флаг-флаг“.

После того как дети исправляли свои ошибки, директор возвращался на сцену и снова проигрывал ту же мелодию, чтобы каждый мог проверить себя. И как бы ни был он занят, он никогда не доверял другим учителям уроки музыки. И ученики тоже любили уроки директора, с ним так интересно!

Но вот убирать в зале после уроков музыки было делом нелегким. Сначала каждый стирал свои ноты, потом все вместе тщательно протирали пол с помощью швабры и мокрой тряпки. Словом, трудиться приходилось до седь­мого пота. Зато каждый в «Томоэ» знал, как хлопотно избавляться от всяких надписей, поэтому ребята не мазали стен и не писали на них карандашом или мелом. Им было вполне достаточно двух веселых уроков музыки в не­делю.

Ученики «Томоэ» были большими знатоками мела: ка­кой мелок лучше, как его держать в руке, как лучше им рисовать, как сделать так, чтобы он не ломался.

Смерть Ясуаки-тяна

В первое утро после весенних каникул дети собрались на школьном дворе. Директор Кобаяси стоял перед ними в своей обычной позе – заложив руки в кар­маны. Какое-то время он молчал, а потом вынул руки и оглядел ребят. Лицо его было грустным, казалось, он вот-вот заплачет.

– Ясуаки-тян умер… – медленно проговорил учи­тель. – Сегодня мы все пойдем на похороны. Я знаю, вы все любили Ясуаки-тяна. Такое горе… Мне так жалко его… – Учителю было трудно продолжать, на глазах вы­ступили слезы.

Дети стояли потрясенные, никто не произнес ни слова. Каждый вспоминал Ясуаки-тяна. Скорбная тишина воца­рилась на школьном дворе: такой глубокой печали он еще не знал.

«Отчего он умер так быстро? – подумала Тотто-тян. – Ведь я даже не дочитала до конца „Хижину дяди Тома“, которую он дал мне почитать перед каникулами. Сам предложил…»

Тотто-тян вспомнила его изуродованную полиомиели­том руку, в которой он держал книгу, – это была их последняя встреча перед каникулами. Вспомнила его за­стенчивую улыбку, его добрый, мягкий голос, свой нелепый вопрос: «Почему ты так ходишь?» Он не рассердился и просто ответил: «У меня полиомиелит». А их общий секрет – приключение прошлого лета, когда они сидели на дереве!.. Хоть и тяжел он был, но все-таки она втащила его… Ясуаки-тян был старше Тотто-тян, но доверился ей. Наконец, именно он, Ясуаки-тян, рассказал ей, что в Америке появилась такая штука, которую называют теле­видением.

Тотто-тян любила Ясуаки-тяна. Они всегда были вместе – и на переменках, и на обеде, и на станцию после школы шли вместе. Ей так будет недоставать его…

Но Тотто-тян знала: раз Ясуаки-тян умер, он никогда больше не придет в школу. Вот и цыплята: сколько она их ни просила, они так и не ожили.

Прощание с Ясуаки-тяном должно было состояться в церкви. От Дзиюгаоки шли молча, вытянувшись длинной цепочкой. Тотто-тян, которая не могла обычно ходить спокойно, не озираясь по сторонам, на этот раз всю дорогу шла понурив голову. Теперь она испытывала иные чувства, чем в первый момент, когда директор сообщил печальную весть. «Не могу поверить! Бедный Ясуаки-тян!» – думала она тогда. Ей отчаянно хотелось еще разочек встретиться с живым Ясуаки-тяном и перемолвиться с ним в последний раз.

У входа в церковь, убранную белыми лилиями, стояли одетые в черное близкие Ясуаки-тяна: его мама, красавица старшая сестра, родственники. Завидев Тотто-тян и ее од­ноклассников, они заплакали еще горше, утирая слезы платочками. Впервые в жизни Тотто-тян присутствовала на похоронах и сразу же осознала, какое это грустное со­бытие. Тихо и печально звучал орган, в скорбном молчании стояли люди. Внутри церковь была залита лучами солнца, но это лишь обостряло чувство печали. Человек с траурной повязкой на руке вручил каждому ученику «Томоэ» по белому цветку и объяснил, что входить в церковь надо поодиночке, а подойдя к гробу, где лежит Ясуаки-тян, следует положить цветы рядом с ним.

Ясуаки-тян лежал, усыпанный цветами. Хоть и мерт­вый, он казался таким же добрым и серьезным, как при жизни. Тотто-тян опустилась на колени и положила цветок к руке Ясуаки-тяна. Потом тихонько коснулась ее, той самой дорогой ей руки, за которую она столько раз дер­жала мальчика. По сравнению с чумазыми ручонками Тотто-тян, его иссиня-белые руки с длинными пальцами, казалось, принадлежали взрослому человеку.