Николай Егоров - Утреннее море Страница 27

Пауза меж молниями была такой долгой, что подумалось — гроза закончилась. И вдруг бело-синий свет мгновенно и беззвучно раздвинулся, размыв тени, сделав, бело-синим все, что оказалось в поле зрения: ветку с жесткими листьями, наклонно падающие нити дождя, лоснящийся бок скалы, по которому сбегала прозрачная пленка воды. И тут же сомкнулась какая-то пещерная, тьма, в которой оглушающе раскатился близкий гром. А в глазах графично еще светились те же картинки: ветка, наклонные нити дождя, пленка воды на боку скалы. Вода стекала по рукам, по лицу, по всему телу, отяжелевшие брюки липли к коже и сковывали движения. Заливало глаза и рот, мешало дышать; думалось, что вот-вот захлебнешься в студеном и пресном водопаде.

Впервые он позволил себе посмотреть вниз. Там, в клубящемся и гудящем мраке, мелькали огоньки — должно быть, фонарики. Слышались металлические крики — в мегафон кричали, а что — не разобрать.

— Олег! — снова позвал Виль. — Олег! Чернооов!

Ни звука в ответ.

Он подвинулся вправо, достал закоченевшей рукой ствол деревца над головой, подергал — вроде держится крепко! — и полез, потянулся, пополз вверх. Скоро ему удалось лечь животом на узловатый комель, он передохнул, подул на зудящие руки, отжался и сел, нащупал чуть выше большой выступ.

Тьма состояла из обильной холодной воды и множества звуков. Выл ветер. Совсем по-зимнему стучали ветки, густо шелестел дождь; под ногами клубилась и отдаленно ревела чернопенная мгла; над ущельем, угрюмо вынашивая новый гром, тянулись отекшие и грубо распоротые тучи.

Где ты сам? Где Олег?.. Сколько же можно лезть, лезть, лезть?

Виль устал и озяб, локти и колени остро ныли, саднило грудь. Он осторожно откинулся, щурясь, всмотрелся — вдруг удастся различить Олега, вдруг уже близко этот искатель приключений? Хотелось подать голос: вдруг все-таки отзовется он — сейчас же, если жив, если не обмер со страху, если не сорвался с кручи в какую-нибудь черную щель. Виль подумал так, отталкивая жуткое чувство опасения и беспомощности. Знал, что при таком буйстве погоды недолго чему угодно стрястись и с четырнадцатилетним безумцем, и с ним самим, да не верилось в худшее, не допускал он мысли о худшем — такая мысль, если сосредоточишься на ней, и накликает несчастье. Но страшная мысль пробивалась в мозг, и от предчувствия было больно на сердце, до сих пор не знавшем, что такое боль. Как вернешься без него, если не найдешь, не спасешь? Нельзя вернуться одному, вернуться живым без этого птенца, противоестественно вернуться без него!.. Надо крикнуть ему, надо погромче крикнуть! Но рта раскрыть не успел — снова раздвинулся бело-синий свет, потом, через миг, нахлынула, сомкнулась тьма и рухнули слитные удары грома. Они еще грохотали по ущелью, в чернопенной мгле, а снизу, словно сильный и встревоженный всплеск, донеслось девчоночье, Лидии-Лидусино:

— Вилюууурыч!

И сразу же сверху, чуть глухое, как эхо, и обрадованное, мальчишеское:

— Вилюууурыч!..

«Ну, молодчина, жив!» — обрадовался Виль. Ломким от благодарности голосом крикнул:

— Здесь я! — И предупредил, почти что попросил и почти что потребовал: — Жди, слышишь? Жди-и!

Чуть погодя, еще попросил-потребовал:

— Слышишь, на месте оставайся!.. На месте!.. Слышишь!

— Слышу!

Жив, а, жив! И отзывается! В голосе нет боли, стона нет — жив и цел, а?

Хотелось что-то говорить и что-то делать, этакое счастливое обалдение нашло. А надо было держать себя в руках. И надо было обойти выступ. Но как? Вправо брал Олег или влево? Ведь и ему, если он проделал именно этот путь, пришлось огибать выступ!

Справа стена была ровной. Ровной была она и слева. Тупик? Виль обшарил ствол и наткнулся на сук, явно свежий, в лохмотьях молодой коры, — остаток ветки, которую сломал Олег. Кто же еще мог сломать, кроме него, Олега? Больше некому, кроме него. Был он тут, был!

Утвердив ногу, стал на ствол и второй ногой, не выпуская из правой руки сук, уперся теменем в выступ и левой рукой нащупал трещину, сунул в нее пальцы. Согнутый в три погибели, подвинул по стволу и вторую ногу. В любую секунду он мог потерять равновесие и рухнуть в клубящуюся мглу, но ничего другого не оставалось, и Виль понемногу, затаив дыхание и скользя лицом по выступу, выпрямился и положил на мокрый стылый камень подбородок. Вытащил из щели пальцы, обнял выступ, выпустил из правой руки сук и поймал ею ветку другого дерева. Отлично! Теперь он не сорвется, а сорвется, так повиснет, должен повиснуть. Пока же надо переместиться на это надежное дерево — шершавая кора ветки показывает: хоть и невелико дерево, а в годах, набрало силы и прочности. И опять полез, потянулся, пополз Виль, лег животом на комель, отжался, сел, не давая себе поблажки, — Олег ждет! Цепляясь за трещины, поднялся, утвердил ноги на стволе, начал медленна выпрямляться и наткнулся на обрывки корней и грязь — размоченную почву, вытекавшую из щели. И тут был Олег — куст или деревце не выдержало… Но жив он, значит, успел за что-то зацепиться.

— Оле-ег!

— Вилюрыч, — сипло отозвался Олег — был он совсем близко.

— Как ты там?

— Надо мною карниз… На выступе стою… Чтоб дальше пойти, не за что взяться!

— И хорошо! Не иди дальше, не иди, слышишь?.. Вниз можешь?

— Не могу. Там куст вырвался. Я опирался на него, а он вырвался…

— Давай вниз — руку подставлю. Там, где корни. Только осторожно. По миллиметру в секунду! Сможешь, по миллиметру в секунду?

— Лягу вот и попробую.

Долго не было слышно его, потом он сообщил:

— Лежу… Свешиваться?

— Ага, приступай!

Ощутив в руке рифленую подошву — Олег был в кедах, — Виль похвалил:

— Молодец, все правильно. Посмелей, посмелей!

Он приседал под тяжестью и сигналил:

— Смелей!.. Осторожней!.. Еще немного! Еще!

Виль сгибался до ломоты в ребрах и позвоночнике, до тумана в голове, но не выпускал ногу Олега, пока она не прижала руку к стволу.

— Ты ж мне пальцы раздавишь! — охнул весело. — Выпусти!

Олег стал на ствол, лицом в стену. Виль распрямился и обнял его. Парнишка мелко и часто дрожал.

— Ты в одном свитерке!

— Хотел, чтоб быстрей и легче!

— Садись, на ствол садись.

Виль помог Олегу, сам устроился рядом, стянул с себя куртку:

— Надевай! Не совсем, верно, сухая…

— Ни за что!

— Надевай, говорю! По шее дам! — голос аж дрогнул от сознания того, что Олег — вот он — и можно ему по шее дать.

Олег подчинился.

— Пяток минут перебудем еще, сил поднакопим и начнем спускаться, — Виль поправил на голове Олега капюшон, проверил, до предела ли застегнута молния. — Там нас ждут, там нас обогреют…

— Пока поднимался, тепло было, — стуча зубами, пожаловался Олег. — А как застрял…

— Молчи, силы береги, — Виль прижал Олега к себе, спросил: — Гроза где тебя застала?

— Чуть ниже. Там тоже дерево.

— Знаю… Чего ж ты не вернулся сразу?

— Была мысль. Но решил идти до конца.

— Что поделаешь, раз карниз помешал, — утешая Олега, сказал Виль. — И взяться не за что было!.. А так, если идешь, иди до конца, тут я тебя понимаю!

Кто понимает, тот рассудит: не проступок свершил Олег, а поступок — до конца шел! Как наметил, так и шел, за это — молодец! Отфыркиваясь и стирая воду с лица, Виль как бы отсек от себя торопливые мысли и распорядился деловито:

— Я — первый, а ты — за мной…

Виль про себя позабыл — про холод, про то, что саднит грудь, про то, что зудят сбитые руки и колени, — одно помнил: надо живым, целым и невредимым спустить Олега к подножию скальной стены.

В расселине они сделали остановку, и здесь нашел их Геракл Кузьмич:

— Травмы есть?

— Нету травм, — за двоих ответил Виль.

Бормоча что-то злое, Геракл Кузьмич набросил веревочную петлю на каменный зуб. Виль ругнул себя: «Чего ж не догадался взять моток? Всполошился, аж память отшибло!»

— Дуристы! — внятно произнес Геракл Кузьмич, убедившись в том, что веревка намертво охватила камень. — И как назло на базе только доктор, завхоз и я. Самому, вишь, пришлось мокнуть!

— Обсохнете! — Виль чувствовал, что и Геракл Кузьмич, злясь, радуется — все живы, целы, невредимы.

— Давай, скалолаз задрипанный, — приказал Геракл Кузьмич Олегу. — За мной давай, не бойся, не выроню роскошь этакую!

Виль спускался за ними, до конца расселины натыкаясь на веревку, натянувшуюся, как струна — двух человек держала. Когда она вдруг ослабла, понял — Олег и Геракл Кузьмич — на осыпи. Негнущимися пальцами взялся за нее, заплел ногами.

— Сам справишься? — окликнул снизу Геракл Кузьмич.

— Иду. Все нормально!

Над последней ступенью сунул ногу в нишу, а она скользнула, и веревку повело, а руки обожгло — дерануло о скалу. Виля кинуло боком на наклонный уступ, пальцы, не задержавшись, скребанули по камню.