Вероника Кунгурцева - Ведогони, или Новые похождения Вани Житного Страница 28

Пленко ухмыльнулся:

— А хоть бы и так! Тебя что — завидки берут?!

— Да плевать я хотел! — бросил Кузнецов подмастерье и воскликнул: — Смотрите‑ка — Заря–заряница, вон и Смеян стадо гонит, а мы галдим да галдим! Всё–ко: пора в Деревню возвращаться!

Но Пленко зачем‑то подозвал пастушонка к тлеющему костру и со смехом стал говорить, дескать, всё ты проспал пастушок, ведь тут ночью тако–ое было! Змей о трех головах прилетал!

Смеян зевал да в носу ковырялся.

— Отстань уж ты от него! — одернул соперника Поток и ласково кивнул пастушонку: — Иди, иди, Смеянко… А‑то коровы–те разбредутся, не соберешь…

Глава 5. Убийственная ночь

— А вдруг Змей‑то не пришлый, — говорил Ваня, — а свой, деревенский… — На обратном пути ребята постарались отстать от остальных.

— Если кто‑то из деревенских является Змеем, — подхватила десантница, — об этом должны знать его родичи. Такое не скроешь! А значит, родственников должно быть немного, может, только отец и мать… Мне кажется, если б были братья да сестры, тетки да дядьки — тайну сохранить не удалось бы…

— И еще, — предположил Ваня, — чтоб сохранить тайну — Змей должен жить в стороне ото всех…

— Мельница и кузня! — воскликнула девочка.

— Пленко или Поток?! — подхватил мальчик.

— О–ё–ёй! Ты их в башне видел до петушьего крика, вспомни?

Ваня покачал головой.

— Я только в подземелье их увидал… А петухи перед этим уж вовсю орали! А ты, когда за подмогой‑то бегала, звала, что ли, их? Как они в башне‑то оказались среди родичей Колыбана?

— Не знаю. Я к речке не бегала. Я их тоже только в подземном ходе встретила — и того, и другого!

— Ничего себе! Может, один из них там и прятался всё это время в образе Змея, а после обернулся человеком — и к остальным присоединился…

— Точно! — воскликнула десантница, но подумала подумала и головой стала качать: — Нет, не выходит… Почему же Соколина замуж за них не пошла, вернее, за одного из них, а как в башню ее засадили, так слюбилася с ним…

— Да–а, — почесал Ваня в голове и, хлопнув себя по лбу, воскликнул: — Знаю! Это Змей отомстить ей решил, дескать, ты меня в человеческом образе отвергла, так полюбишь в змеином!..

Тут ребят прервали: навстречу им спешила Златыгорка, дескать, где вы пропадаете‑то, Колыбан уж вас обыскался.

Старик встречал гостей, стоя на высоком крыльце. Бабушка Торопа сиротливо жалась в сторонке. Колыбан, сверху вниз глядя на пришлецов, сказал, спасибо, де, что спасли мою дочь от неминучей смерти… Известно, что бывает с девушками от любви Змеев — высыхают они, как травы в палящий зной. Ясно, что присушил Змейко Соколину, а то разве бы слюбилася она с ним?! И сейчас еще змеиная присушка действует, палит огнем, сушит ее изнутри. Потому и не может девушка забыть того, кто жизнь из нее высасывал. А пригласил он их, чтобы попросить о великом одолжении. — Ребята насторожились: что опять… — Все уж поняли, — продолжал старик, — что люди вы не простые, хитромудрые, ежели сумели прознать про Змея, который сколь времени посещал девушку, а никто про то и не ведал. А потому, дескать, просьба у него: разделить Соколину и Змейко! Ведь только тогда дочь его перестанет сохнуть — и он сможет наградить их, как обещался…

Ваня глянул на бабушку Торопу и вспомнил, как она, зажмурившись, показывала, что бывает с теми, кого постигнет неудача, ну и с теми, видать, кто откажется выполнить просьбу Колыбана… Правда, сейчас бабушка не жмурилась, а стояла, навострив ушки. Но он уж понял, что делать, спасибо другой бабушке — Василисе Гордеевне за науку, и кивнул согласно. Десантница только покосилась на него. А неумолимый старичина крикнул им вслед, только, дескать, разделить их надо нынешней же ночью, а то как бы поздно не было… Ваня со Стешей переглянулись — и мальчик вынужден был согласиться.

По дороге домой бабушка Торопа всё старалась вызнать, как они будут разделять полюбовников. Все молчали, на Ваню поглядывали. Мальчик сказал, на каждую, де, присушку есть отсушка. Старуха кивнула, ну ладно, дескать, ежели так… Только ведь в Деревне и свои знахари‑то есть, и травники, и облакопрогонники, известно им, как отсушки‑то делать, но ведь на Змея особые травы действуют, и особые слова, ежели их не знаешь — так и не выйдет разделить двоих люб…

— Ничего, — отвечал мальчик, — вечер утра мудренее.

И спать завалился. День с ночью у него совсем перепутались: днем спит, ночью дела решает. Да и остальные вповалку полегли рядом с ним, даже птички сели на вздымавшиеся вершины Златыгоркиных грудей и головки под крылышки засунули. Один лешачонок не спал, учил Забоя выть, как Ярчук.

Перед вечерней зорькой бабушка Торопа пробудила засонь, дескать, на закате спать — не к добру, закатитесь, как солнышко же… Ваня встал с тяжелой головой, Стеша тоже, а посестрима ничего смотрела — бодро.

Мальчик передал с бабушкой распоряжения для Колыбана на эту ночь, ежели тот хочет, чтоб они справились с заданием‑то… А сам и есть не стал, да и Стеше не дал, пойдем, де, по траву–мураву. Лешака опять не взяли — потому как Березай с хортом хотел идти: еще потопчут заветные травы–те… Златыгорка же, извиняясь, сама отказалась, дескать, пойду–ко в чистое поле, в широкое раздолье, давно что‑то лук свой не натягивала, пернатые стрелки не пускала, как бы не разучилась… И пошла в противоположную от ребят сторону. Птички, конечно, на хозяйке поехали.

— А какие тебе травы‑то нужны, а, Вань? — спрашивала десантница.

— Там увидишь, — отвечал мальчик.

— А куда мы идем?

— Не мешай ради Бога, — осердился Ваня, — и так не знаю — найду, нет ли травку‑то…

— Я только помочь хотела…

Миновали пшеничные нивы, овсы кончились, льны пошли, вот и в чистое поле вышли, в стороне остался полусгнивший Змеегорск, над которым вороньё скучилось, — только Ваня к их крикам не стал прислушиваться.

Девочка повалилась в траву, наблюдать стала за божьей коровкой, которая по стебельку ползла, к небу подвигаясь. Потом сорвала, в рот потянула, Ваня подлетел к ней — и вырвал с воплем: «Горечавка! Горечавка!» — «Чего ты орешь?» — Стеша вздохнула. — «Так я ищу, ищу ее, а ты чуть не сгрызла». И мальчик тонкую травку под свитер себе спрятал. Потом еще пижму нашел, донник отыскал. А Стеше велел фиалки вынюхивать. Она нашла, пахли–и! Но бессердечный Ваня отобрал их у девочки — и туда же, за пазуху себе спровадил, чтоб грелись подле живота‑то.

— Пошли теперь к речке, за мать–мачехой, она в сырых местах растет, — распорядился мальчик.

— Гляди–ко, стадо! — воскликнула Стеша. — А вон сопливый Смеян…

— У него хронический ринит, — сказал Ваня, большую часть своей жизни проживший в больнице средь медперсонала и лихо ставивший диагнозы. — А может, и гайморит…

Пастушок лежал под одиноким дубом, из листа лопуха шапку себе спроворил. Ребята подошли к нему. Пастушонок сел, высморкался, на рожке поиграл, Стеша похвалила. Смеян спросил, насовсем, дескать, уходите из Деревни‑то? — Не–ет, — отвечала Степанида Дымова, — мы просто травы сбираем. — А Ваня на ногу ей наступил, дескать, вот болтуша, а еще десантница!.. Когда для такого дела травы сбираешь — языком не трепли.

Время близилось к полуночи: Деревня как вымерла. Костер развели на горе, подальше от забора. Златыгорка принесла воды из колодца, уверяя, что в ней отразилось созвездие Волосожары[47]. Ваня достал чародейные травы, положил в новую сковороду, залил звездной водой, накрыл решетом… Стеша посмотрела на часы и махнула рукой, пора, де, двеннадцать часов — и мальчик поставил вещу на огонь. А потом велел девочке переобуться в желтые лапти да накинуть на голову белое полотно, десантница поворчала–поворчала, но кроссовки да берет сменила — и совсем стала похожа на девчонку из Деревни. Ей надо было помешивать вещу и время от времени причитывать: «Пойду я в поле… Навстречу мне бежит Вихорь из чистого поля со своею негодною силою, с моря на море, через леса дремучие, через горы высокие, через долы широкие; и как он бьет травы и цветы ломает и бросает, так бы Соколина–дева била–ломала и бросала Змея лютого и до себя вплоть не допущала». Стеша бормотала заговор, хотя всё это казалось ей весьма сомнительным — неужто слова эти такие сильные, что зелье подействует и Соколина разлюбит того, кто ей мил?!

Процедил Ваня зелье сквозь брошенное колесо, десантница взялась за ушки котла, зажмурила разные глазки — и мальчик повел ее к башне. Хорошо, что идти‑то недалече. Как Ваня и велел, меж собой они не разговаривали, дескать, ежели хоть словечко промолвишь — всё насмарку. Ежели сплеснешь вещу — тоже пиши пропало…

Включил мальчик фонарик — и ведет Степаниду Дымову под ручку, где какая кочка или выбоина, щипками предупреждает… И вдруг соловей слетел Ване на плечо и зачивиликал: