Ирина Токмакова - И настанет весёлое утро (сборник) Страница 29

Ивушкин открыл было рот, чтобы объяснить медведю, что такое время, но ничего убедительного ему не пришло в голову. В самом деле: а как скажешь? Время – это всегда тикающий будильник, у которого внутри сидит электрическая батарейка. Время – это когда кончился длинный и интересный день и уже надо ложиться спать, а спать совершенно не хочется. Время – это то, что, по словам взрослых, все без конца теряют, а вот находить никогда не находят. Однажды Ивушкин слышал, как папа сказал: «В главке только тянут время», но это для объяснения Макосейке, что такое время, никак не годилось.

– Время – это то, что всегда проходит, – сказала Луша, но Макосейка из этого объяснения всё равно ничего себе не уяснил.

– Раз вам нужен загорный колодец, значит, надо оказаться за белой горой, – сказал Макосейка.

– Ты такой умный, Макосейка! – сказала Луша. – Ты объясни попроще, как это – оказаться за белой горой?

– Да чего же тут объяснять. У вас же есть ноги!

Выходила какая-то нелепица. Конечно, ноги у них есть. Но ведь до горы, которая едва виднеется, сливаясь вдалеке с облаками, ногами как раз идти далеко. Ноги не заправишь бензином, не включишь зажигание, не нажмёшь на акселератор!

– Подними правую переднюю ногу, – скомандовал Макосейка Луше.

Луша так и сделала.

– Теперь поставь. Подними левую. Теперь правую заднюю. Теперь – левую.

Луша послушно проделала всю эту гимнастику.

А Ивушкин стоял и с удивлением смотрел на Лушу и ждал, что же от этого топанья то одной, то другой ногой произойдёт.

– Что же ты стоишь? – вдруг обратился к нему Макосейка. – Ну же! Правой! Теперь – левой!

И – трудно себе представить! – не успел Ивушкин опустить левую ногу на землю и отпечатать на ней узорчатый след резиновой подошвы своих кед, как исчез из виду и симпатичный бурый Макосейка, и весёлые, улыбающиеся поля красивейшего алого и белого мака. Всё это куда-то подевалось. И оказались они с Лушей у подножия не очень высокой горы, которая была вся покрыта кустами черёмухи. Черёмуха цвела таким буйным цветом, что гора казалась вспенен ной, как будто неведомый великан развёл целую гору мыла и вот-вот начнёт пускать в небеса огромные и прекрасные мыльные пузыри. А пахло как! Точно кто-то только что разбил огромный флакон с хорошими духами. Из черёмуховых зарослей доносилась звонкая соловьиная песня.

Первой опомнилась Луша.

– Ты смотри, Ивушкин, – сказала она, – мы ведь не только горы достигли, мы ведь с тобой уже и через гору перебрались!

– Интересно, хоть кто-нибудь нам дома поверит, когда мы им расскажем? Валька уж точно скажет: «Ты, Ивушкин, опять сказки рассказываешь». Или скажет: «Это ещё пока наукой не доказано». Он всегда так говорит.

– Вот мы и докажем, – сказала Луша.

– Да ведь кто же поверит нам?

– Ладно, Ивушкин, – вернула его к действительности Луша. – Дома оказаться надо сперва. А потом уж и «поверят – не поверят».

Действительно! Что это он, о чём думает! Точно не находятся они оба неведомо где, никому не видимые, для всех потерянные. Точно пасёт он Лушу в селе Высокове на лугу за поскотиной. Эх, Ивушкин!

Вдруг их внимание привлёк звук плещущейся воды. Где-то вода переливалась, тенькала, булькала, напевала. Они обернулись на звук и увидели, что рядом с ними, ну просто в двух шагах, находится низенький колодезный сруб, накрытый чистеньким, гладко обструганным дощатым щитом, а к щиту прибита деревянная ручка, чтоб удобнее открывать.

Ивушкин кинулся к колодцу, поднатужился, стащил с него крышку.

Вода была не близко и не далеко. Она плескалась, качалась, смеялась, выдыхая прохладу.

Луша подошла, опустила голову в сруб. Нет, ни Ивушкин – рукой, ни Луша – мордой дотянуться до воды не могли. И вдруг оба разом поняли, что у них ничего, ну прямо ничегошеньки нет, во что взять воду. Ни чашки, ни плошки, ни фляжки, ни консервной банки, ни даже чайной ложки.

– Погоди, Ивушкин, ты только не падай духом, – сказала Луша, потому что поняла, о чём он подумал.

А подумал он, конечно, о том, что вода им просто до зарезу нужна, что без неё им никогда не узнать, как им быть, и никогда домой не вернуться. А раз воду взять не во что, так и думать нечего, что всё образуется. А надо сесть на траву, прямо тут, возле белой горы, и пропасть в этом сладком вареньевом запахе черёмухи.

Ивушкину представился их дом и маленькая банька, которую мама топила по субботам. Она звала их с папой: «Мужики, париться!» И ещё вспомнил он маленькие мосточки на Мере, и как они с папой стояли на этих мосточках на закате и ловили рыбу на ручейника, и как он, Ивушкин, ещё совсем недавно поймал серебристую рыбку, которая смешно называется «уклейка». Ну зачем, зачем, зачем надо было писать эту шипучую, змейскую диссертацию?

А Луша вспомнила своё уютное стойло на дворе, и как Иван Филиппович, бывало, чистил её щеткой, и было приятно и щекотно, казалось, что хозяин её любит и что хорошей и доброй жизни не будет конца.

– Ивушкин, – сказала Луша печальным голосом, – ты послушай меня. Ты только духом не падай.

– За каким лешим ты мне всё это говоришь?! – завопил Ивушкин в полном отчаянии.

И вдруг рядом трава зашелестела, из неё со вздохом послышались слова:

– Ох, нет, нет, не надо браниться, пожалуйста!

И из травы показалась мордочка. Чья бы, вы думали? Мордочка старого доброго енота.

– Как ты тут оказался, Нотя?! – воскликнул Ивушкин.

– Дружеские чувства, что поделаешь… – вздохнул енот. – Мне здесь не приходилось бывать. Я с большим трудом вас отыскал. Никто не мог мне толком сказать, куда вы пошли. Я бы и не нашёл, если бы не Вихроний. Он мне всё рассказал. Вы хорошие ребята, – добавил он, помолчав. – Светлина так счастлива!

– Недотёпы мы, вот кто, – сказала Луша. – Воду-то нам зачерпнуть нечем. Взять нам её не во что.

– Я за этим сюда и пришёл, – заметил енот и протянул им маленькое, весело расписанное ведёрочко на шёлковом шнурке. – Подарок от Ноти, – сказал он скромно. – С ним я к вам и спешил.

– Ну и молодец же ты, Нотя! – обрадовался Ивушкин.

Но енот, которому надо было неотлучно быть при своей стирке, не дожидаясь их благодарности, вдруг так же неожиданно исчез, как и появился.

Черёмуха пахла, вода в колодце весело булькала, и было уже не страшно ни Ивушкину, ни Луше.

– Хватит верёвочки, как ты думаешь, Ивушкин? – спросила Луша озабоченно.

– А сейчас попробуем.

Ивушкин залез на сруб и опустил туда ведро на шнурке. Ведро воду не задело.

– Луш, не хватает!

– А ты не спеши, – сказала Луша. – Спешить – это неправильно. Надо придумать. Надо исхитриться.

Ивушкин улёгся животом на край колодца. Перегнулся туда весь. Луша головой прижала его метнувшиеся в воздух ноги. Если бы не она, мог бы Ивушкин рухнуть в колодец! Теперь ведёрко коснулось поверхности воды, легло набок, пустило по воде круги и стало погружаться в студёную весёлую прохладу. Ивушкин потянул шнурок кверху. Сначала ведёрко пошло легко, потом он ощутил его тяжесть, ухватился ещё и второй рукой, потом сполз на землю и поставил ведро.

Вода в ведре поплескалась, потом успокоилась. И тут настала для Ивушкина и Луши настоящая радость. Потому что дальше было так.

С поверхности гладкого водяного зеркала глянуло на них молодое весёлое девичье лицо. Оно всё светилось доброй, ласковой улыбкой. Не было сомнений, что улыбка эта предназначалась именно им.

– Кто это? – спросила Луша оторопело. Но Ивушкин даже никакой догадки не успел высказать, потому что девушка, а вернее, её отражение в воде обратилось к ним:

– Я рада, что вы не упали духом и сумели меня найти! Я – сестра Летница.

– Но где же ты? – спросила Луша. – Ведь не можешь же ты быть в ведре с водой?

Сестра Летница улыбнулась ещё ласковее.

– Нет, конечно. Я не могу сказать вам, где я. Я буду ждать вас в своём доме, а приведёт вас ко мне весёлый мак.

– Мак?! – изумился Ивушкин.

– Мак, – подтвердила она.

– Как же это может быть? – не поверила Луша.

– У вас есть головка весёлого мака?

– Есть.

– Вот и возьмите её и бросайте маковые зёрнышки на землю. А как зёрнышко покатится, бросайте второе. А потом – третье. И идите, глядите только на него.

– А с водой что делать?

– Ничего. Выплесните её назад в колодец.

– И мы… и ты… – заговорил Ивушкин, сбиваясь. – Ты не поможешь нам?

– Помогу, конечно, – сказала сестра Летница. И она опять ласково улыбнулась.

После этих слов поверхность воды в ведёрке погасла, как экран телевизора, когда кончились передачи.

В душе у Ивушкина и у Луши, как рыбка в пруду, плескалась весёлая надежда.

Ивушкин разломал маковую головку, вынул зёрнышко и бросил его на землю, пристально на него глядя, боясь потерять из виду. Зёрнышко покатилось. Они двинулись вслед за ним. Зёрнышко весело бежало по земле, потом останавливалось. Тогда Ивушкин кидал следующее. И оно вновь катилось.