Анна Саксе - Сказки о цветах Страница 3

Фаризода сделала все, как ее научила Турсуноя. Охмелевшие стражи не заметили подкравшихся девочек. Изрезав стеклом ноги, девочки распахнули окно и тихо позвали Форстериану. Та выпрыгнула в окно и, больно поранив ноги, даже не вскрикнула. Ее подружки по несчастью последовали за ней, так же отважно терпя страшную боль.

Девочки врассыпную бросились к склону. Трудно было им бежать, болели ноги, но беглянки не проронили ни стона, боясь выдать себя и потерять свободу, добытую такой дорогой ценой.

Девочки уже взбегали по каменистому, еще покрытому снегом склону, когда услышали цокот конских копыт.

— Хамид за нами гонится! — воскликнула Форстериана, поторапливая подружек. — Девочки, бегите скорей!

Девочки бежали, словно их нес ветер, но Форстериану начали покидать силы. Она отстала от сестер и подружек. За ее спиной уже храпел конь Хамида. Неужели она опять окажется в плену ненавистного богача, не увидит больше солнца и гор?

«Нет, лучше умереть на свободе, чем зачахнуть в неволе!» — И Форстериана бросилась коню под ноги. Конь растоптал ее подковами, но и сам оступился и сломал ногу. Разъяренный Хамид поплелся домой, поклявшись рано утром погнать всех слуг за беглянками.

Форстериана, окровавленная, поднялась, но, сделав несколько шагов, замертво упала на снег.

Поутру на заснеженную возвышенность пришел Хамид с толпой слуг, и взору их открылось невиданное зрелище: на белом снежном покрове расцвели бесчисленные красные цветы.

— Такова моя история, вот почему меня зовут Форстерианой, — закончила свой рассказ Форстериана и замолчала.

Молчал и Подснежник.

У меня по спине пробежал озноб, и я встала. Укутавшись в платок, я вышла в сад.

Вот так диво — когда же успел выпасть этот мягкий снежок и застелить сад белым покрывалом? А на цветочной клумбе, возле стены дома, пылал красный цветок Форстерианы. Я наклонилась и увидела крупную прозрачную слезу, примерзшую к поникшему колокольчику Подснежника.

БЕЛОКРЫЛЬНИК

На болотистых лугах и травянистых трясинах среди леса вы, наверное, замечали странный цветок. Он цветет на толстом водянистом стебле, у него один-единственный лепесток, который, точно белое крыло, обнимает желтый, похожий на заскорузлый кулачок, початок. В деревне его называют белокрыльником, а в городе, где цветок этот выращивают в горшках, — каллой. Вот какую сказку про этот цветок рассказал мой дед.

Жил-был мальчик, звали его Янит. Был он румяный и веселый, как все ребята, пригретые ласками солнца и матери. Славный парень вырос бы из него, если бы злая болезнь не свела в могилу его мать.

Суровой стала жизнь к Яниту, когда он лишился материнского крыла. Отец привел в дом мачеху — злую зеленоглазую женщину, одного взгляда которой Янит пугался.

Мачеха привела с собой в приданое целое стадо свиней — черных и белых, пестрых и пятнистых, и Янит пас их от восхода до заката, от зеленой весны до серой осени. На краю пастбища была глубокая грязевая яма, куда свиньи в жару повадились ходить валяться. За ямой лежало картофельное поле. Одна из пятнистых свиней своим пятачком вынюхала там что-то лакомое. Точно воровка, она обычно кралась по трясине к картофельному полю, и Яниту не раз приходилось месить грязь, чтобы прогнать ее оттуда. По вечерам он возвращался домой весь в грязи, а мачеха не давала ни капли теплой воды, чтобы вымыть руки и ноги. Они потрескались и заскорузли, как старые коряги.

Раньше у Янита было много друзей по веселым играм. Теперь дети сторонились грязного, оборванного свинопаса. Он издали глядел на беспечно игравших ребят и насвистывал «Солнышко бегом бежало». Однажды, задумавшись, он не заметил, как свинья с поросятами перелезла через яму и принялась рыться в картофельном поле. Дети мачехи увидели это и, не сказав Яниту ни слова, побежали к матери жаловаться. Свинопас очнулся от удара розгой по спине. Испугавшись, он кинулся по топи, выгнал свиней, но, бредя назад, оступился на осклизлой коряге и во весь рост растянулся в грязи. Когда он, с ног до головы измазанный, выбрался на берег, мачеха снова исхлестала его розгой. Однако куда больнее были издевки других детей. У извозившегося в грязи Янита остался чистым один бок, похожий на белое крыло.

— Белокрыльник! Белокрыльник! Смотри, белокрыльник, — визжали дети, подпрыгивая от восторга. Кличка эта прилипла к Яниту крепче черной грязи. Теперь никто иначе не называл его, словно у него никогда и не было другого имени. Даже отец, гладивший иной раз, тайком от мачехи, сына по головке, трепал его теперь за ухо и смеялся:

— Ах ты, Белокрыльник, срамишь ты меня да и только!

Выдалось знойное лето. Трава выгорела, хлеба увяли. Грязевая яма высохла и затвердела, как каменная, мухи и оводы донимали свиней, которым больше негде было поваляться. Пыхтя и сопя, они сновали по голому пастбищу и рвались в лес, где на заросшем озере еще можно было найти влагу. Там, где было озеро, теперь простиралась трясина, только на самой ее середине зияло черное окнище, в которое даже не смотрелось небо.

Жара и засуха все усиливались, высохла и трясина. Лишь окнище, точно черный глаз, коварно пыталось завлечь какого-нибудь искателя прохлады. Издалека обходили окнище звери, с криком пролетали над ним изнывающие от жажды птицы. И только глупый поросенок из стада мачехи, измученный жарой, бросился туда купаться. Окнище злорадно схватило его в скользкие объятия и не отпускало. Поросенок начал тонуть. Перепуганный Янит побежал домой за помощью. Но глаза мачехи загорелись, такие же зеленые и злые, как окнище на трясине. Она схватила Янита за ухо и потащила к трясине.

— Ты сам вытащишь мне оттуда поросенка!

Несчастный паренек кинулся в окнище, над которым только виднелось белое поросячье ухо. Янит ухватился за него, но жуткое окнище засосало и пастушка. Лишь свиное ухо да заскорузлый кулачок паренька торчали на поверхности.

— Вот и оставайся там, Белокрыльник, — прошипела мачеха.

На другой день высохло и окнище, а на его месте вырос цветок, похожий на белое крыло.

— Белокрыльник, смотри, Белокрыльник! — воскликнула проходившая мимо девочка. И по сей день этот цветок называют Белокрыльником.

НАРЦИСС

Даже богам не всегда удается воспитать своих детей так, как это им хотелось бы.

Когда у речного бога Кефиса и нимфы Лаврионы родился сын Нарцисс, они не могли нарадоваться на прелестного, здорового младенца.

— Белолицый ты мой, ясноокий, кудрявенький, — ласково говорила Лавриона мальчику.

Когда сын подрос, Кефису, хоть он по-прежнему оставался богом и повелителем реки, дома приходилось довольствоваться более скромной ролью — богом и повелителем тут стал Нарцисс.

— Ах, какой красавец! Какое прелестное дитя! Вот будет сердцеед! — восхищались собиравшиеся у Лаврионы нимфы.

— А какой он добрый и умный! — добавляла к похвалам подруг счастливая мать.

Но у богов, как и у людей, тоже есть свои недоброжелатели и завистники, которые не выносят удач и успехов ближних. Рыбы, плывшие с востока на запад, разнесли слух о красоте и уме сына Кефиса и Лаврионы. Узнала об этом и Медуза Горгона. Горгона, сын которой был уродлив, зол и глуп, прослышав о достоинствах Нарцисса, так разъярилась, что змеи, покрывавшие вместо волос ее голову, поднялись дыбом и зашипели. И Горгона прохрипела, перекосив рот:

— Пусть твоя красота погубит тебя, ты влюбишься в собственное отражение, ты будешь добрым только ради тщеславия, а мудрым ради высокомерия. Пусть тот миг, в который ты увидишь себя в зеркале, станет началом твоей гибели.

Рыбы, плывшие с запада на восток, принесли весть о проклятии Медузы и в реку, где царствовал Кефис. И бог приказал разбить в своем дворце все зеркала, а осколки выкинуть на берег. Нарцисс, который с самого детства только и слышал о своей красоте и своем добром сердце, считал, что ему и на самом деле надо быть добрым и умным, хотя давалось ему это порою совсем нелегко. Когда дети других нимф оставляли часть своего завтрака или обеда, чтобы покормить рыбок, то и Нарцисс, не желая прослыть скупым, кидал кое-что от своей еды. При этом он был уверен, что, урывая от себя хоть кусочек, делает добра гораздо больше, чем другие, ибо жертвует не простую пищу, а божественную. Но потом он умудрился не отрывать от себя ни крошки, а брать еду из кладовой матери, восхищая остальных нимфят своей щедростью и самоотверженностью.

Быстро бегут годы даже у сыновей богов. Еще недавно Нарцисс играл с рыбками, собирал ракушки, украшал себя водорослями, но вскоре незаметно вырос в статного юношу. Выросли и нимфята, вместе с которыми он кормил когда-то рыбок, и стали развлекаться по-другому. Каждый из них старался блеснуть умом и ловкостью. Они читали друг другу стихи собственного сочинения, пели сложенные самими песни или же состязались в том, кто проворнее прыгнет на спину дельфину и дальше уплывет, сидя на нем верхом. Нарцисс тоже сочинял стихи, но вскоре понял, что кое-кто из сыновей нимф превосходит его в этом искусстве, и, отказавшись от поэтических соревнований, принялся поносить каждого, кто декламировал свои сочинения. И всем казалось, что Нарцисс и в самом деле лучше других разбирается в законах поэзии — а то разве мог бы он так умно судить о том, как следует сочинять стихи? Он упрекал и певцов, доказывая, что песни их звучат не так, как надо.