Светлана Пономарева - Боишься ли ты темноты? Страница 3

— Опа! — сказал Денис. — Снежинский проснулся! А он, поди, не хочет, чтобы Вику кто-то, он хочет сам!

— Пошёл ты! — пробурчал Ярослав.

— А она ему не даст, — важно продолжил Денис, — потому что он зелёный.

— Слышь, отличник, а у тебя хоть того, стоит после аварии? — поинтересовался Арнольд.

Ярослав резко вскочил и выбежал из комнаты.

— Побежал проверить, — понёсся ему вслед голос Арнольда.

В коридоре Ярослав огляделся и пошёл в сторону воспитательской. Он не мог объяснить, зачем, но его туда словно тянуло. Дверь была настежь открыта и никого там не было — ни Вики, ни воспитателя. Это должно было бы его успокоить, но не успокоило. Вика добиться своего могла в любой момент. Она вообще была очень взрослая для своих шестнадцати: друзья у неё были взрослые, интересы взрослые. Какие-то чужие парни угощали её сигаретами и дарили косметику, а один раз Ярослав видел Вику в красивой машине с совсем уж седым дядькой. Потом Вика хвасталась, что тот устроит её в театральное училище. Ярослав ей ничего предложить не мог. Ничего, кроме своей любви. Но сказать о ней боялся, потому что любовь Вика тоже понимала не так, как он, а как-то слишком по-взрослому… Видя Вику с мужчинами, Ярослав злился, расстраивался, но всегда её прощал. В конце концов, все эти мужики были где-то там, за пределами детдома, и Ярослав мог убедить себя, что их нет совсем. А Сергей Фёдорович будет всё время перед глазами — не уйти, не скрыться. Ярославу стало совсем тошно. Ну за что ему ещё и это? Почему Вика такая дура! Ведь этот воспитатель, он просто её лапать станет! Без всяких чувств! Какого чёрта он вообще сюда работать притащился? Нормальному мужику это сроду в голову не придёт! И что теперь Ярославу делать? Подраться с воспитателем? Смешно! Исход драки известен заранее. Поговорить? А что сказать? “Отстаньте, я её люблю?” Посмеётся и будет прав! Или вообще сделает так, что Ярославу на белом свете места мало покажется. Воспитателю это не так уж трудно. Ярослав постоял ещё немного, и решил выйти на улицу — до отбоя было ещё время… Как назло у самой двери стоял сам Сергей Фёдорович и разглядывал фикус в кадушке. “Тоже мне любитель флоры”, — скривился Ярослав, в вслух сказал:

— War das denn notwendig! Er mag die Blumen wie die Mдdchen, Vollidiot.

— Bist du sicher?

— Ja. Ich hasse solche Leute wie Sie.

— Welche Leute?

— Die einem die Hand brechen kцnnten, als ob sie sich die Nase putzen.

Ярослав развернулся, чтобы уйти и тут же понял, что произошло. Что воспитатель тоже говорит по-немецки. И всё, что он только что сказал, было понято. Он почувствовал, как бледнеет, и поспешил в спальню. Сердце лихорадочно стучало. Ярослав захлопнул за собой дверь, сел на кровать, испуганно озираясь. Что-то случилось. Что-то ужасное и непоправимое. Почему в комнате никого нет? Ушли в умывалку? Курят? Лучше бы пацаны были здесь… Пусть бы смеялись, болтали, только не было бы так тихо и страшно… Ярослав лёг, вжался в постель, как будто собирался в ней исчезнуть… Исчезнуть стоило. Это был самый лучший выход. Ведь он так привык к тому, что никто не понимает, что он говорит. Когда становилось совсем плохо — можно было поругаться по-немецки или по-испански. Вера Ивановна в таких случаях злилась, наказывала, но Ярославу всё равно становилось легче. И впервые его поняли. Но откуда этот прапорщик знает немецкий? Ярослав поискал глазами, куда бы спрятаться, но в комнате таких мест не было: пять кроватей, пять тумбочек, шкафчик с одеждой, стол, стул, кресло в углу. Не под кровать же лезть! Да и не будет его сейчас Сергей Фёдорович искать. Он с ним может спокойно разобраться ночью. Выставит раздетым в коридор, а то и на улицу. Нет, за то, что Ярослав ему наговорил, такого наказания мало. Ярослав сжался. Неужели этот тип его будет бить? Может, убежать? Прямо сейчас уехать к бабушке. До деревни не так уж далеко — сто пятьдесят километров, доберётся на попутках. Глупо… Всё равно вернут, и потом станет ещё хуже. Так говорил Денис. А ему Ярослав верил…

Он провалялся до отбоя, не слушая, о чём болтали вернувшиеся пацаны. Нужно было убедить себя, что всё в порядке, всё хорошо. Но не получалось. Наоборот, он ясно понял, что вот только сейчас и начинаются настоящие проблемы, а всё, что было до этого — детский сад. Потому что ни вечно злой и не выспавшийся Арнольд с его привычкой походя пинать всех, кто слабее, ни Вовка Иванов по кличке Краб, которому ничего не стоило схватить табуретку и чуть ли не при воспитателях избить того, кто на него не так посмотрел, конечно, не сравнятся со взрослым мужиком…

Наконец, Ярослав почувствовал, что его трясут за плечо, и увидел над собой Юру Шнайдера. Юра поправил очки и тихо спросил:

— А ты спать одетый будешь?

Ярослав встал и начал медленно расстёгивать рубашку, как будто ещё размышлял — не убежать ли ему.

— Лысый, расскажи чего-нибудь, — скомандовал Краб с кровати, — а ты, придурок, ложись, не отсвечивай!

Ярослав посмотрел на Дениса, размышляющего, какую очередную пошлость рассказать народу, и лёг. Голос Лысого раздался почти сразу. Юра, сидя на тумбочке, сворачивал покрывало и ему никак не удавалось сделать это ровно. Наверное, из-за того, что очки он уже снял, а без них практически ничего не видел. Ярославу на минуту стало жаль Юру, потому что тот, как и сам Ярослав, был круглым сиротой, только жил тут уже не то два, не то три года, и за это время Краб с Арнольдом успели его так запугать, что он стал неестественно тихим, говорил чуть слышно, и передвигался по детскому дому незаметно. Драться Юра не мог, так как в любой драке ему тут же разбивали очки. И заступиться за него было некому. Однажды Юра сказал Ярославу, что у всех пацанов есть где-то тётки, дядьки, бабки, отцы, а то и матери, а у него не осталось даже друзей. Ярослав посочувствовал ему, но не сильно — его положение было не намного лучше. Теперь Юру жалеть, пожалуй, не стоило вообще: с приходом нового воспитателя жизнь Ярослава грозила превратиться в сплошной кошмар… Юра, наконец, справился с покрывалом и улёгся. Через минуту для вечерней проверки явился Сергей Фёдорович.

Ярослав подавленно смотрел на него, но тот вёл себя мирно: прочитал по тетрадке фамилии, уточнив, кто есть кто, подёргал запоры на окне, и направился к двери, пожелав всем спокойной ночи.

— Только, это самое, как его, совсем не закрывайте, — попросил Денис. — Чтобы сюда свет из коридора попадал, а то Снежинский темноты боится. Неохота слушать, как он орёт.

— Правда? — воспитатель подумал секунду, внимательно глядя на Ярослава, потом улыбнулся: — So, gut, schlдfer sie.

До темноты было ещё далеко. Пацаны тихо перешёптывались, похохатывали над хохмами Дениса, у которого они, казалось, никогда не кончатся. Потом Арнольд захрапел, и Лысый с Крабом замолчали. Ярослав лежал, не шевелясь, и ждал чего-то страшного. Он был абсолютно уверен, что так просто ему его выходка не сойдёт. Время шло, на улице стремительно темнело, и старый тополь, росший под окнами, начал казаться не просто деревом, а каким-то загадочным потусторонним чудищем с множеством рук-веток. Ярослав отвёл взгляд от тополя и стал смотреть на приоткрытую дверь, в которую проникал свет ночника из коридора. Полоска света была неяркая, жёлтая, как скатерть у бабы Вали на столе. Ярослав смотрел на неё, и его глаза постепенно закрывались. Сил бояться и ждать больше не было…

Маленькая чёрная собачка пришла к нему. Она приходила каждый раз, когда было очень страшно. Жалобно повизгивая, она принималась хватать куски снега. Чёрного от крови снега. Ярослав ничего не мог сделать. Он молчал. Он не мог шевелиться. Он боялся повернуться. В одном миге от его жизни был острый кусок железа, в одном миге от его мира был острый кусок стекла. Всё это застывало в чудовищном сплетении, дававшем жизнь, но хищно отнимавшем всё остальное. И была кровь. Она сочилась из-под машины, и её глотала собачка. Она делала всё равнодушно, как будто происходившее никоим образом не касалось её. Во сне она была рада даже этому подарку судьбы. Странному, взявшемуся ниоткуда подарку судьбы, возникшему из скрежета, ударов и жутких криков. Вокруг стояла обычная для морозного дня тишина, которую нарушало только чавканье собаки. Это было ужасно. Это был даже не сон, это было воспоминание. Жуткое воспоминание, приходившее по ночам и делавшее беспомощным. Глаза наполнялись слезами, которые застывали на щеках холодными кристалликами, во рту появлялся вкус крови, который Ярослав запомнил на всю жизнь. Потом приходил человек. Он шёл медленно, как будто заранее готовя себя к худшему. Никогда Ярослава не боялись, но этому человеку явно было страшно. Сквозь слёзы Ярослав видел этого человека, но никогда не видел его лица, потому что он не подходил близко, всегда останавливаясь чуть в стороне. Может, это был Арнольд, может, отец Ярослава. Сейчас казалось, что это Сергей Фёдорович смотрит на то, как беспомощен Ярослав. Его взгляд пугал. Они оба боялись друг друга. Сергей Фёдорович знал, что-то знал о Ярославе, что было скрыто покорёженным “Жигулёнком”. От этого становилось необъяснимо жутко, и Ярослав закрыл глаза. Затем оставалось только знание того, что рядом никого нет. Даже собаки. Даже самого Ярослава. Только далёкий воющий звук, похожий на сирену. И привкус крови во рту. Потом вой сирены стал сильнее и сильнее и, наконец, достиг нестерпимой силы. Когда вой переходил границы разумного, Ярослав просыпался…