Ксения Шнейдер - Радости и горести (повесть в письмах) Страница 3

Ирочка, попроси, уговори, скажи, Климовы все приглашают. Они меня все жалеют, боятся, чтобы я не скучала в деревне.

Мы лошадь за тобой пошлём и в бричку много сена положим. От станции тридцать два километра. Феликс за тобой поедет. Я той дорогой уже три раза ездила. Последний раз, когда домой после операции ехала. Это уже в августе было.

Дорога сначала ровная, шоссейная, потом на просёлочную сворачивает, всё лесом и лугом, потом через речку, у моста брёвна прыгают, и опять лесочком.

Там есть одно место, как горелую пустошь проедешь, сразу лес тёмный и папоротники растут огромные. Здесь Феликс каждый раз говорит: «Куда ты завёл нас, не видно ни зги, — Сусанину с сердцем вскричали враги». Феликс нарвёт папоротников, я уж знаю.

А если дождь пойдёт, Феликс тогда из-под сиденья кожан вынет и тебя укроет, и дождь будет по тебе стучать, а не промочит.

В Марьино приедете, уж темно. Наш дом пятый от края. Ребята прибегут, скажут: — едут! А у нас уже всё готово, самовар кипит, в печке всё поспело.

Потом за стол сядем. Тётя Настя угощать начнёт, варенец подаст, знаешь, такая простокваша с коричневыми пенками? Потом свинину жареную поставит с картошкой, после чай с мёдом и ватрушками. Все едят, а тётя Настя станет у печки и смотрит. А если скажут — вкусно, она скажет: «Ну, уж какой вкус!» Потом мы пойдём спать в нашу горенку и будем разговаривать, потом заснём, а потом будет уже утро.

Я тебя, Ирочка, ещё за то люблю, что ты простая и не гордишься, и про себя даже говоришь, как ты другой раз ленишься или не так делаешь. А я знаю, что лучше у меня нет и никогда не будет подруги.

Вот ведь я ещё и не думаю, кем буду; раньше говорила, в балерины пойду — очень танцевать любила, а теперь уж какой там балет! А у тебя уже сейчас есть специальность. Я никогда ни одной такой девочки не знала во всю жизнь.

Приезжай, Ирочка, пожалуйста! Ты только сама захоти, неужели тебе папа и мака откажут?

Целую тебя. Твоя ЛЮСЯ.

От Ирины Алдан — Люсе Климовой. 22 апреля.

Дорогие друзья, Люся и Феликс! Ура! 2 мая в 19 часов 20 минут слушайте радио. Я буду играть скрипичную сонату Грига.

И пусть Феликс непременно послушает нашего виолончелиста Володю Бирюкова, это прекрасный музыкант. Лена будет играть первую часть концерта Мендельсона. Сейчас за стенкой выколачивает октавый этюд Черни — технику набивает. Её тоже стоит послушать. Остальное мало интересно. В первый раз в жизни жду с нетерпением выступления по радио, прямо себя не узнаю, волнуюсь ужасно. Это всё потому, что вы будете меня слушать. Непременно напишите мне оба, как понравилось. Честно напишите. Ну вот, Лена перестала греметь, надо скорее браться за скрипку.

До свиданья. Ваша ИРА.

От Люси Климовой — Ирине Алдан. 30 апреля.

Дорогая Ирочка! Только что получила от тебя письмо, а тут Феликс с ребятами прибежал. Я им сказала. 2-го все придут тебя слушать. Ты не сердись, что опять тайны не получилось, но всем же интересно.

Завтра 1 Мая. Наши все готовятся, школу уже украсили, и везде разноцветные лампочки повесили. Ребята пойдут к сельсовету, там у нас всегда по Праздникам собираются. Они мне расскажут, как всё было. Почему ты не пишешь, приедешь или нет? Неужели тебя не пускают? Уговори, Ирочка, чтобы пустили. А может, ты сама не хочешь приехать, боишься — скучать будешь?

Больше писать нет времени, надо ещё дошить одной девочке костюм. Она будет выступать китаянкой.

Целую тебя. Твоя ЛЮСЯ.

От Люси Климовой — Ирине Алдан. 2 мая.

Дорогая Ирочка! Что же это случилось? Почему ты не играла? Мы все собрались: тётя, Настя, тётя Дуня, дедушка и мы с Феликсом. Его ребята из оркестра пришли и ещё две девочки. Полная изба набилась. Объявили, что учащиеся школы-десятилетки Ленинградской консерватории. После каждого номера Феликс говорит: «Сейчас Ирину Алдан объявят». И всё нет и нет. Феликс, тот всё равно слушает, ему всякая музыка интересна, а я и слушаю, да не слышу. Жду и жду. А тут ещё ребята пристают: «Где же твоя Ира?» А мне и сказать нечего. Вышло, будто я нахвалилась, что у меня такая подруга. Уж не захворала ли? И на мое письмо не ответила, где в Марьино зову, и нынче по радио не играла.

У нас всё благополучно. Выступали вчера ребята хорошо. Я-то не видела, а наши рассказывали, им здорово хлопали. Завтра ещё праздник, а потом начнут к экзаменам готовиться. Меня освободили. Ребята мне завидуют, а я им. Дали бы костыли, я бы и думать не стала, пришла бы в школу и за парту села — спрашивайте.

Напиши скорей, здорова ли и приедешь ли в Марьино?

Твоя ЛЮСЯ.

От Люси Климовой — Ирине Алдан. 6 мая.

Дорогая Ирочка! От тебя всё нет письма. А у меня такая радость! Мне дали костыли! Приехала к нам в Марьино новая докторша, молодая и очень хорошая. Долго меня осматривала, потом говорит: «Согни ногу». А мне никак. Докторша сама взяла да стала мне ногу сгибать в коленке. Тётя Настя растревожилась, говорит: «Ой, не нужно, повредит она себе!» А докторша смеётся: «Не повредит». Потом встать велела, под руку меня взяла и давай со мной по комнате ходить. А ногу мне всё равно не согнуть, ставлю её, будто деревянную. Потом докторша меня оставила и отошла. Я и села прямо на пол. Смеху было! Она говорит: «Ты трусиха, тебе давно ходить пора». Я бы рада, говорю, да костылей не дают. «Будут тебе костыли». С тем и ушла.

Тётя Настя сердится. Я, говорит, отступаюсь, пусть мать решает, когда приедет.

И вдруг приходит Маруся — санитарка — и приносит мне костыли, хорошенькие такие, жёлтенькие. Я схватила и давай вышагивать. Дедушка кричит: «Ты ступай, ступай на ногу-то!» А тётя Настя рукой махнула и в сени пошла.

Вот я теперь с костылями. И на экзамен со всеми пойду, пусть как хотят.

Теперь слушай, что дальше было. Ты любишь грозу? Я люблю. Ну вот. Дедушка ещё утром сказал: «Парит, гроза будет». И верно! Только отобедали, она и началась. Сперва ветер поднялся, всё погнал по улице: пыль, солому, у кур перья дыбом, собаки как-то боком бегут. Тётя Дуня кинулась окна закрывать, причитает чего-то; тётя Настя побежала бельё снимать. Вот, пока все суетились, я со своими костылями вышла и на зады пошла, где огород, грозу глядеть. Только до бани дотащилась, как громыхнёт! Я — в баню. Дверь из предбанника открыла, сижу, смотрю. Туча поползла, молнии проскакивают. А потом дождь полил, да такой проливной, что сразу ручьи потекли. А баня у нас низко врыта, и вода хлынула. Ну, я дверь закрыла, и на крючок, а то она отходит, и в самую баню пошла. Там окошечко маленькое, насовсем вделано: его дождём заливает, не видно ничего. Вдруг слышу — в дверь барабанят. Ну, думаю, тётя Настя за мной. Открываю, а это Феликс. Он сразу за костыли схватился — как да что, да чтобы встала, да чтобы пошла. А потом он мне, знаешь, что рассказал?

Нет, не буду писать, скоро ты сама всё узнаешь. Очень интересный секрет.

Целую тебя. Твоя ЛЮСЯ.

От Ирины Алдан — Люсе Климовой. 2 мая.

Дорогая моя далёкая подружка!

Сейчас пятнадцать минут восьмого. Через пять минут начнётся радиопередача. Вы с Феликсом уже приготовились слушать Ирину Алдан. А она, эта самая Ирина, сидит в скверике и как попало строчит тебе письмо. Я не играю сегодня: меня сняли с выступления. Виноват в этом мой враг. Теперь ты понимаешь, как это серьёзно? Разве такое выбросишь из сердца?

Я убежала сюда, подальше от всяких радиоприёмников и репродукторов, чтобы ничего и никого не слышать. А вот сейчас вдруг больше всего захотела быть там, в радиостудии, в этой тихой комнате, где стены и пол затянуты сукном, где люди, уже входя, говорят тихонечко, а когда включён микрофон, всё замирает и объясняться можно только знаками. И спокойный, ровный голос диктора. Какое это всё-таки чудо — радио! Мы привыкли и не думаем. Я поняла это по-настоящему только сегодня, когда меня этого чуда лишили.

Ну, а теперь другое. Люсенька, родная моя! Я не поеду в Марьино.

Так надо. Наша дружба должна остаться такой же далёкой, какой была до сих пор. Только не думай, что меня не пускают. Нет, мама и папа были бы даже рады, сказали бы: — вот такой друг и нужен Ирине. Потому что ты ведь чудесная девочка, Люся, и они это сразу увидели бы, если бы прочли хоть одно твоё письмо. Но они ничего не знают! Во всём Ленинграде ни один человек не знает о нашей переписке. Так что мама и папа тут ни при чём. Это я сама отнимаю у себя огромную радость, потому что знаю, чувствую — иначе не сберечь нашу дружбу. Береги и ты её. Не спрашивай ни о чём, не огорчайся, не жди меня. А если можешь, пиши мне по-прежнему и хоть немножко люби свою далёкую

ИРУ.

От Люси Климовой — Ирине Алдан. Письмо, привезённое Феликсом собственноручно.

Ну вот и секрет. Вот и Феликс. Это из нашего района отличников премировали поездкой в Ленинград. Он хотел к тебе неожиданно явиться, потому и просил не писать. Хорошо получилось?