Дети из квартала «Рядом-с-небом» - Альваро Юнке Страница 3

— Вы были голодны?

— Как стая волков!

Что особенно расположило Клаудио к этому подозрительного вида человеку — это что он говорил ему «вы», а не «ты», как вое остальные. Действительно, почему ему должны говорить «ты», в то время как он говорит «вы» всем без исключения, даже мальчикам его лет. Это приводило его в отчаяние, потому что казалось ему выражением презрения со стороны других.

Он пошел ночевать к новому другу. Тот жил в крошечной каморке на последнем этаже большого дома, заселенного беднотой. Он указал Клаудио на одну из кроватей, стоящих в комнате, и пояснил:

— Будете спать там. Это кровать одного моего товарища. Пока он не вернется! Взяли его. Вчера попался. Годков девять дадут. Так что покуда живите. Тут вам, ясно, не перина пудовая. Но все ж лучше, чем на ступеньках-то, все ж помягче будет…

Несколько дней прожил Клаудио на новом месте. Он готовил на двоих обед и был вполне доволен. Его новый знакомец оказался веселым товарищем и добрым человеком — первым человеком, который смотрел на Клаудио тоже как на человека, на Клаудио, на «Перекати-поле»… Как-то вечером, когда они уже сели за стол, в комнату вдруг ворвалась полиция. И без всякой подготовки:

— Руки вверх! Вы арестованы!

Дула полицейских револьверов неумолимо нацелились в лицо Клаудио и его товарища. Делать было нечего: оставалось положить нож и вилку и поднять руки вверх. Им надели наручники. Клаудио попытался вырваться. Полицейский ударил его кулаком по лицу так сильно, что мальчик чуть не упал. Тогда Клаудио лягнул его ногой, и тут уже все трое полицейских навалились на него. Клаудио отчаянно сопротивлялся. Но его все-таки одолели.

— Выходи, нечего!..

И один из полицейских грубо вытолкнул его за дверь, окровавленного и истерзанного. Его впихнули в полицейский автомобиль. Вскоре туда же тяжело, как мешок, бухнулся его сосед по комнате. Клаудио не понимал, почему их арестовали. Его товарищ объяснил ему: он был вор.

Тюремная камера, допросы, оскорбления, пинки и насмешки — так прошел месяц. Надзиратели безжалостно волокли Клаудио по коридорам и швыряли в угол, как грязный тюк тряпья.

«Вот так они научают человека ненавидеть весь мир!» — думал Клаудио.

Какая ненависть бурлила в его груди! Как грызло его сердце чувство собственного бессилия! Как разъедало его мозг это постоянное унижение!

Как-то вечером его повели к судье по делам несовершеннолетних. Это был высокий человек, еще довольно молодой, но уже с проседью на висках и с какими-то очень чистыми голубыми глазами. Под взглядом этих глаз Клаудио вдруг почувствовал себя спокойнее.

Судья сказал:

— Садитесь!

Он сказал ему «вы»? Как, он сказал ему «вы»? Ведь уже столько времени никто не говорил Клаудио «вы»! Все обращались к нему на «ты», фамильярно и пренебрежительно, словно он был собака или кошка, а не человек, настоящий человек, которому, правда, только четырнадцать лет, но который знает, что такое честь и собственное достоинство не хуже взрослого мужчины. А вот судья говорит ему «вы»! Судья не обращается с ним фамильярно, нет! Он его не толкает и не дает пинка, как полицейские и тюремные надзиратели. Значит, судья вовсе не хочет его унижать? Клаудио взглянул в глаза судье, такие ясные, и, сам не зная отчего, заплакал. Заплакал судорожно, всхлипывая, как совсем маленький мальчик. И жалобно забормотал:

— Я не вор, я не вор! Я никогда ничего не крал!..

Горькая тоска разрывала ему грудь.

Судья заговорил:

— Хорошо. Не плачьте. Расскажите мне все о себе. Почему вы жили в одной комнате с этим человеком? Это известный вор… Вы не знали? Расскажите мне все…

Голос его звучал так тепло и ровно, что Клаудио почувствовал себя утешенным, словно измученный и голодный путник, который после долгих дней странствий заходит в тихий загородный домик, где его поят теплым и сладким парным молоком.

Ненависть и отчаяние, бурлившие в нем, утихли и перестали грызть его мозг своими острыми крысиными зубами. Он начал говорить… Он рассказывал о своей жизни беспризорного мальчишки, который, как сухая трава перекати-поле, катится по воле судеб то туда, то сюда, поминутно натыкаясь на людскую черствость и ударяясь о нее, как о камень на дороге. А он так нуждался в теплоте и ласке!.. Вот уже два года, со дня смерти матери, он не видел ни теплоты, ни ласки, а ведь они так нужны человеку!

Судья терпеливо слушал его.

— Хорошо, мой друг, — сказал он наконец. — Я вижу, что вы скорее жертва обстоятельств, чем преступник. Но то, что вы рассказали мне, истинная правда?

Клаудио взглянул ему прямо в глаза, оскорбленный вопросом. И судья прочел правду в блестящих черных глазах мальчика — она горела в них, такая яркая и непреложная, что не поверить ей было уже просто немыслимо.

— Да, да! Я вижу, что вы сказали мне правду. Хорошо, мой друг, я помогу вам. До завтра! — И судья положил мальчику руку на плечо в знак того, что разговор окончен.

Клаудио вышел от судьи веселый, такой веселый, словно все солнечные лучи этого весеннего дня пролились в его сердце и наполнили его ясным светом. Даже надзиратель — негр, провожавший его обратно в камеру, показался ему менее угрюмым.

«Почему все люди не похожи на этого судью? Почему они преследуют бездомных и несчастных и стараются сделать их еще хуже, чем они есть? Если бы все были такими добрыми, как этот судья, то и бездомные бродяги вели бы себя всегда хорошо!» — думал он.

— Куда ты идешь, осел? Вон туда, ну, живо!

Голос надзирателя прервал размышления Клаудио. Но Клаудио не обиделся. На сердце у него было так хорошо!

Что же это происходит с ним? Клаудио казалось, что все это какой-то прекрасный сон. Разве это могло быть наяву? Неужели счастье наконец улыбнулось и ему, Клаудио, бесприютному бродяге по прозвищу «Перекати-поле»?

Судья взял его помощником садовника на свою дачу. Это означало: есть два раза в день, спать на постели да еще получать каждый месяц двадцать песо жалованья (целое состояние!). Весело, решительно взялся Клаудио за работу. Так прошла неделя. Как плод наливается соком, так наполнялось его сердце благородными стремлениями, так созревало в