Виктор Сидоров - Федька Сыч теряет кличку Страница 30

На другой день Фаддеич с ребятами приступили к ремонту баркаса. Запели рубанки, зазвенели пилы, застучали топоры и молотки. Словно морской пеной, покрылась площадка пахучими стружками и опилками.

Впервые забыл о своем быстром велосипеде Ваня Тузов: оставил его в кладовочке, а сам пропадал у баркаса и помогал Андрюшке: то доску притащит, то гвоздь, то планку подержит.

Работы предвиделось столько, что, казалось, ее не переделать и за год. Все были заняты по горло.

Бездельничала лишь ватага Яшки Коржнева. Яшка чуть мозги не вывихнул, изобретая что-нибудь забавное, чтобы сманить ребят из «Веселого керогаза», но так ничего и не придумал. Он каждый день приходил к мастерской с дружками. Они прыгали, кричали, кривлялись. Яшка снимал с плеча ружье и стрелял во что попало, лишь бы видели и завидовали ребята. Но и это не помогало. Ряды Яшкиной компании не только не пополнялись, но редели. Яшка начал бояться, что даже верный Котька Блинчиков скоро улизнет от него.

Сегодня Яшка задумал играть в индейцев. Но, чтобы быть настоящим вождем, надо знать хотя бы несколько индейских слов, а главное, боевые кличи. Яшка не знал их. Тогда он взял географический атлас и выучил с десяток непонятных, замысловатых слов.

И вот малочисленный Яшкин отряд вышел на пустырь. Яшка сразу преобразился, сделал страшное лицо и дико крикнул:

– Джомолунгма! Я – вождь великих индейцев. И никому не будет пощады! Никарагуа?

Котька тоже заорал:

– Жолобумба!

– Что!? – вдруг обыкновенным голосом произнес Яшка, глядя с жалостью на Котьку. – Жолобумба?! Что за «Жолобумба»?

– Сам крикнул «жолобумба», а теперь пристает.

Яшка страдальчески улыбнулся.

– Не «жолобумба», а «Джомолунгма»! Это мой боевой клич. – Потом обратился к приятелям, показав на высокую полынь. – Видите? Это – колонизаторы. Фашисты, значит. Они – враги. Давайте сразимся с ними?

– Давай! – не очень дружно ответили ребята.

– Тогда берите томагавки!

«Индейцы» беспомощно оглянулись по сторонам.

– А где они?

– Да вот же, вот! – ткнул Яшка пальцем на валяющиеся палки и прутья. – Хватайте, Хваннадальсхнукур!

И пошла великая битва. Ребята с остервенением кромсали толстую и крепкую полынь своими «томагавками», а Яшка палил из ружья. Шум, треск, кряхтенье и дикие крики наполнили поле битвы. Яшка, почти срывая голос, орал:

– Йошкар-Ола! Они отступают! Вперед! Аконгагуа!

Котька, краснея от натуги, тоже кричал:

– Шкарала! Акагуа!

Вскоре игра надоела, и ребята побросали свои «томагавки». Сели на край оврага, задумались, что делать дальше. Жарко, скучно. Все игры давно надоели и опротивели. Великий вождь «Черное крыло» тоже приуныл, не зная, что предложить ребятам.

– Знаете что? – сказал вдруг бледнолицый брат «Черного крыла» Котька. – Айда пошастаем по огородам? Гороху наедимся!

«Индейцы» сразу воспрянули духом. И вот гуськом по глубоким оврагам «Черное крыло», вооруженный «воздушкой», вывел свой отряд на тропу войны. Шли молча. Когда, по подсчетам Яшки, первый забор был уже близко, ребята выбрались из оврага. Оставалось стремительно проскочить пустое пространство, вырвать доску в заборе и – наслаждайся всем, что растет в огороде.

Яшка уже победно выбросил вперед руку, крикнул свой боевой клич «Джомолунгма», и ребята уже готовы были со всех ног кинуться к огородам, как вдруг к ним подошел пожилой человек в пенсне и шляпе. Откуда он появился – никто не мог сказать. Очевидно, занятые своим планом, ребята его просто не заметили.

– Мальчик, – обратился к Яшке человек в пенсне, – это твое такое красивое ружье?

– А чье же? – грубо сказал Яшка и покраснел. Ребята, забыв об огородах, с интересом смотрели на незнакомца.

– Дай я посмотрю, – взволнованно проговорил мужчина. Яшка быстро отвел руку с ружьем за спину.

– Не дам.

– Как же не дашь? Ведь я только взгляну на него.

– А я не хочу, чтобы мое ружье рассматривали всякие… – вызывающе крикнул Яшка. И вдруг стремительно повернулся, кинулся бежать.

Мужчина за ним. Конечно, он не догнал бы длинноногого Яшку, но тот споткнулся и упал.

Мужчина схватил ружье, глянул на приклад и ликующе крикнул:

– Так и есть! Наше ружье! – и, повернув гневное лицо к Яшке, тихо произнес: – Так это ты украл? Так это ты – вор? Посмотри: вот моя пометка!

Яшка вдруг тонко-тонко заплакал и жалобно забормотал:

– Дядя, отпустите меня… Дядя, это не я… Я купил это ружье… Если оно ваше – берите… Дядя…

Ребята, пораженные происшедшим, молча смотрели то на Яшку, то на мужчину.

– Ты глянь, – прошептал кто-то, – а говорил, что ружье из Тулы прислали…

Яшка продолжал униженно умолять, чтобы его отпустили, но мужчина крепко взял Яшку за руку и повел к домам.

– Показывай, маленький негодяй, где ты живешь. Мне надо повидаться с твоими родителями.

Притихшие «индейцы» медленно двинулись за своим полоненным и плачущим вождем. «Черное крыло» был жалким. Он понимал, что ждет его дома и что больше никогда ему не верховодить ребятами.

ГЛАВА 26

Сыч только что приехал с Селиваном Епифановичем из больницы. Щека хоть и не болела, но швы еще не сняли, и лицо было забинтовано.

Крепко полоснул Генка бритвочкой. Почти всю левую щеку раздвоил. Чтобы стянуть рану, хирургу пришлось наложить шесть швов. Операцию Сыч перенес геройски: ни одной слезинки не уронил. Хирург похвалил:

– Молодец. Из таких растут сильные люди.

Сычу хоть и было больно, но после этих слов он и морщиться перестал.

Сыч досматривал журнал, когда зазвонил телефон. Селиван Епифанович снял трубку.

– Слушаю… Ах, это вы! Я жду вас. Заходите, заходите. Конечно. У меня! – Селиван Епифанович улыбнулся Сычу: – Ну, дружок, поздравляю… Тебя ждет большая радость…

Сыч не успел еще ничего спросить, как дверь широко распахнулась, и в кабинет вскочил Андрюшка. Сыч хотел было кинуться к нему, но внезапно остановился: в дверях стоял широкоплечий военный с большими глазами, точь-в-точь как у мамы…

– Дядя Боря! – крикнул Сыч и бросился к военному. Тот на ходу подхватил Сыча под мышки, приподнял и крепко прижал к груди.

– Ах ты, малыш мой… – взволнованно повторял дядя Боря. – Ах ты, малыш…

Сыч заплакал. Плакал от радости, оттого, что все кончено с прежней жизнью, что теперь он может открыто смотреть людям в глаза, что рядом с ним будет всегда дядя Боря, с такими родными, большими серыми глазами. Селиван Епифанович обнял Сыча.

– Спасибо, Федя, за помощь, которую оказал нам. Будь счастлив… А я как-нибудь на днях загляну к вам. Можно?

Сыч ничего не сказал, а только крепко прижался к Селивану Епифановичу…

Сколько вдруг новых друзей – и ребят, и взрослых – появилось у Сыча! Разве он думал об этом когда-нибудь или мечтал? И сердце мальчика, давно не знавшее ласки, вдруг потянулось к каждому человеку, открылось для доброй дружбы. Он понял, что вокруг него живет много людей умных, заботливых и отзывчивых.

Он радостно шел с дядей Борей по улицам города, шел к себе домой, твердо, не оглядываясь, не пугаясь милицейской формы.

Через неделю Сычу сняли швы. Розовый шрам пересек щеку. Он, этот шрам, остался единственным напоминанием о прежней жизни, страшной и стыдной.

Как-то раз Сыч возвращался с рынка. Он накупил молодой картошки, зеленого лука, огурцов и яиц; дядя Боря давно хотел поесть окрошки. И вдруг, совсем неожиданно, столкнулся лицом к лицу с теткой Варварой. Остановились, поздоровались. Лицо ее осунулось, глаза глядели печально.

– Ты совсем большой, Федюнька, – тихо и ласково сказала тетка Варвара. – И шрам. Нелегко, поди, жилось?

– Нелегко, теть Варя, – ответил Сыч. – Теперь с дядей живем. Из армии он приехал. Шофером работает. Вчера койку купили и стол…

У тетки Варвары влажно затеплели глаза.

– Хороший, значит, человек?

– Хороший, теть Варя.

– И слава богу. Авось и счастье свое найдете.

– А вы как? Все у сестры?

Тетка Варвара вздохнула, отвела потускневшие глаза.

– Нет, сыночек, не ко двору пришлась ей. У соседки пока устроилась. – И потом жалобно, будто взрослому: – Ох, доля моя горькая! Ни крыши, ни теплого слова! Трудно, Федюнька, жизнь-то построить…

И слеза крупная и светлая покатилась по ее щеке. Сыч остро вспомнил тот вечер, когда уходила тетка Варвара из их дома. Как это было давно! Она и тогда плакала, и слезы тепло падали на его руку. Тогда впервые, после мамы, он услышал это ласковое слово «Федюнька». Никто его больше так не называл, никогда. И как тогда, у него вдруг запершило в горле, невольно в уголках глаз закипели слезы.