Лора Инглз Уайлдер - Долгая зима Страница 31

— Похоже, что так оно и есть, — подтверди Рой.

— И в довершение всего, если к началу апреля поездов не будет, люди всё равно помрут с голоду. Даже если они съедят всю мою пшеницу.

— Так к чему ты клонишь?

— К тому, что кто-то должен привезти пшеницу, которая лежит на том участке южнее города.

Рой медленно покачал головой.

— Никто туда не поедет. Никто не станет рисковать своей жизнью.

Альманзо вдруг повеселел. Он пододвинул стул к столу, положил себе на тарелку дымящуюся стопку оладий и полил её патокой.

— А почему бы не попытать счастья? Чем чёрт не шутит!

— Сорок миль! Поехать в эти прерии искать иголку в стоге сена? Двадцать миль туда и двадцать обратно? Ты же сам знаешь — никто не может сказать, когда эта буря настигнет человека. С тех пор как она началась, ещё ни разу не было двух ясных дней подряд. Самое большее, что было — это полдня ясной погоды. Ничего из этого не выйдет, Манзо. С таки же успехом можно поиграть в снежки с преисподней.

— Кто-то должен это сделать, — рассудительно возразил ему Альманзо. — Я же тебе ясно доказал.

— Так-то оно так, да что толку?

— Убедись, что ты прав, и действуй, — повторил Альманзо слова отца.

— Поспешишь — людей насмешишь, — парировал Рой любимой поговоркой матери.

— Послушай, Рой, ты же лавочник. А фермер рискует. Он иначе не может, — отвечал Альманзо.

— Альманзо, — торжественно произнёс Рой. — Если я позволю тебе, дураку этакому, пропасть в этих прериях, что я скажу отцу и матери?

— Ты им скажешь, что ты тут ни при чём. Я свободный белый человек, и мне двадцать один год... или почти двадцать один. У нас свободная страна, и я свободен и независим. Я поступаю так, как считаю нужным.

— Не действуй сломя голову, — убеждал его Рой. — Сперва хорошенько подумай.

— Я уже подумал, — сказал Альманзо.

Рой замолчал. Братья спокойно сидели в комнате, согретой ровным теплом угольной свечки, под ярким светом лампы с жестяным рефлектором. Стены слегка подрагивали под ударами ветра, который завывал под стрехой, натыкался на углы дома и, ни на минуту не умолкая, ревел как водопад. Альманзо взял себе вторую стопку оладий.

Внезапно Рой положил нож и отодвинул тарелку.

— Одно мне ясно, — объявил он. — Ты не можешь пускаться в такую безумную поездку один. Если ты твёрдо решил ехать, я поеду с тобой.

— Да ты что! — воскликнул Альманзо. — Нам нельзя уезжать вдвоём!

Передышка

Следующее утро выдалось тихим. Ярко светило холодное солнце, и в пристройке, где работали Мэри с Лорой, слышался только скрежет кофейной мельницы, ровный шум ветра и хруст сена. Девочки быстро замерзали. Скрутив два или три жгута, они мчались в кухню погреть руки над плитой.

Поддерживать огонь в печке удавалось с трудом — накрутить сразу столько жгутов, чтобы осталось время для стирки, у девочек не хватало сил. Поэтому мама решила отложить стирку, надеясь, что на следующий день потеплеет. Она стала помогать Мэри и Лоре, чтобы они могли по очереди сменять Кэрри у кофейной мельницы.

Папа вернулся только к концу дня и сел за стол, где его ждал кусок хлеба с чаем.

— Да, денёк выдался холодный, — заметил он.

В этот день он смог привезти только одни сани с сеном. Стога утонули в сугробах, и папе пришлось выкапывать сено из-под огромных снежных завалов. Свежий снег засыпал старую колею и до неузнаваемости изменил всё болото. Дэвид поминутно проваливался в скрытые под снегом ямы.

— Ты не отморозил себе нос, папа? — с тревогой спросила Грейс.

Чтобы отогреть нос и уши, папе пришлось натирать их снегом. Папа притворялся, будто от мороза нос у него становится всё длиннее и длиннее, а Грейс притворялась, будто она этому верит. Это у них была такая игра.

— Сегодня он у меня замерзал раз пять или шесть, — говорил папа, осторожно ощупывая свой распухший красный нос. — Если весна не скоро наступит, у меня вырастет такой же длинный нос, как у слона. И уши тоже.

Грейс весело засмеялась.

После еды папа накрутил побольше жгутов, чтобы хватило до позднего вечера. Животных он сегодня накормил пораньше, когда ставил Дэвида в хлев. Ещё не совсем стемнело, и он сказал, что сходит в лавку Бредли поглядеть, как играют в шашки.

— Конечно, сходи, Чарльз. А почему бы тебе и самому не поиграть?

— Понимаешь, эти холостяки всю зиму только и делают, что играют в шашки и в карты, — отвечал папа. — Я с ними тягаться не могу. Поэтому я только наблюдаю, и по правде говоря, нет ничего занимательнее, как следить за хорошими игроками.

Вскоре папа вернулся и сказал, что из-за холода в шашки сегодня никто не играет. Но зато есть новости.

— Альманзо Уайлдер и Кэп Гарленд едут за той пшеницей, что находится к югу от города.

Лицо у мамы застыло, а глаза так широко раскрылись, словно она увидела что-то очень страшное.

— А это далеко? — спросила она.

— Никто точно не знает, — отвечал папа. — И никто точно не знает, где этот участок находится. Есть только слух, что какой-то поселенец где-то там в прошлом году вырастил пшеницу. Никто никакой пшеницы в городе не продавал. Если он жив и если у него была пшеница, значит, она ещё там. Фостер говорит, что кто-то рассказывал ему, будто этот поселенец зимует на своём участке. Ребята хотят попытаться его найти. Лофтус дал им денег, чтобы они купили столько, сколько смогут увезти.

Грейс возилась у папы на коленях, стараясь залезть повыше, чтобы пальчиком измерить его нос. Папа рассеянно поднял её, но даже маленькая Грейс поняла, что сейчас не время для шуток. Она испуганно посмотрела на папу, потом на маму и притихла.

— Когда они выезжают? — спросила мама.

— Завтра утром. Сегодня они сделали сани для Кэпа Гарленда. Уайлдеры хотели ехать вдвоём, но потом решили, что одному надо остаться на случай, если второй попадёт в пургу.

Некоторое время все молчали.

— Надеюсь, всё будет в порядке, — сказал папа. — Если ясная погода продержится, ничто не помешает им ехать. А такая погода вполне может продержаться дня два или три. Впрочем, никто точно не знает.

— В том-то и беда, что никто не знает, — заметила мама.

— Если всё пойдёт хорошо, до весны нам пшеницы хватит. Конечно, если она там есть и если они её найдут.

Ночью Лора почувствовала какой-то толчок, потом завыла пурга. Передышка длилась всего один короткий день. Завтра никто не сможет поехать на поиски пшеницы.

Ради хлеба насущного

На третью ночь Альманзо разбудила тишина. Буря прекратилась. Он протянул руку за жилетом, висевшим на стуле, достал часы, зажёг спичку и увидел, что уже почти три часа.

Холодными и тёмными зимними утрами ему всё ещё недоставало отца, который дома приходил его будить. Теперь он должен сам вылезать на холод из-под тёплых одеял. Должен сам зажигать фонарь, размешивать в печке уголь, разбивать лёд на поверхности ведра с водой, и сам решать — позавтракать или оставаться голодным. Зимой в три часа утра его ничуть не радовала мысль о том, что он свободен и независим.

Впрочем, стоило ему встать и одеться, как раннее утро начинало нравиться ему больше, чем любое другое время суток. Воздух был свежий, на востоке низко над горизонтом сияла утренняя звезда. Температура была двадцать три градуса ниже нуля, дул ровный ветер. День обещал быть ясным.

Когда он проезжал на санях по Главной улице, солнце ещё не взошло, но утренняя звезда померкла в поднимавшейся кверху волне света. На фоне бесконечной заснеженной прерии чернел дом Инглзов. За ним, на Второй улице стояли два хлева с сеном. Рядом с домами они казались совсем маленькими. Ещё дальше теплился огонёк в кухонном окне домика Гарлендов. На санях, запряжённых Гнедым мерином, выезжал со двора Кэп Гарленд.

Кэп помахал Альманзо, и тот в ответ с трудом поднял руки в толстых шерстяных рукавах. Лица у обоих были закутаны шарфами. Разговаривать было не о чем. План они составили ещё три дня назад, до начала последней пурги. Альманзо, не останавливаясь, поехал вперёд, и Кэп на своём Гнедом свернул на Главную улицу вслед за ним.

В конце короткой улицы Альманзо повернул к юго-востоку, чтобы пересечь горловину Большого Болота в самом узком месте. На холодном бледно-голубом небе вставало солнце. Земля до самого края далёкого горизонта была покрыта снегом. Сугробы с одной стороны отливали розовым, а на другой их стороне лежали голубоватые тени. Дыхание лошади окутывало ей голову облачком белого пара.

Слышались лишь топот подков Принца по твёрдому снегу и скрип саней. На волнистом снегу не было ни единой санной колеи, ни единого отпечатка кроличьей или птичьей лапки. Не было никаких следов дороги; никаких признаков того, что хоть одно живое существо когда-нибудь проходило по этим обледенелым снежным полям, которые казались чужими и незнакомыми. Ветер избороздил снег крошечными волнами. На склоне каждой волны синела тонкая бледная тень, а над каждым твёрдым гладким гребнем роились лёгкие облачка снежной пыли.