Евгения Яхнина - Разгневанная земля Страница 31

Поздно в ту ночь не ложился спать Янош.

Свеча давно оплыла, а Янош всё писал. Кругом него на верстаке, где он примостился, валялись клочки бумаги, а он снова и снова переписывал письмо к Каталине.

Пока он рассказывал о том, как повстречал карету Кошута, о его помощи, о товарищах столярах, о жизни в Броде, встречах с Танчичем, дружбе с ним, вдруг прервавшейся из-за его неожиданного ареста, всё шло как по маслу. Но, как только Янош переходил к главному — к самой Каталине, он становился в тупик. В сущности, он не знал ни одного факта, порочащего Франца, но не мог отделаться от неприязненного чувства к нему.

«Помни, Като, — писал он, — ещё моя мать наказывала тебе: нельзя доверять молодым барам. Мало ли чего они наговорят! Они так и вертятся возле красивых девушек!..»

Янош вдруг сконфузился. Никогда ему в голову не приходило говорить Каталине, что она красивая, — он ведь не Франц Калиш!

Слово «красивых» он тщательно зачеркнул, вместо него написал «бедных».

На душе у Яноша стало легче, когда он запечатал конверт и крупными буквами написал на нём: «Вена. Фабрика Франца Калиша. Каталине Нереи».

Часть вторая

Глава первая

В паутине интриг

Новогодний приём у австрийского канцлера князя Кле́менса Ло́тара Ве́нцеля Меттерниха на этот раз был особенно пышный.

Как и всегда, среди приглашённых были не только члены иностранных посольств, но и австрийские магнаты, владельцы богатых поместий. Присутствовали важные чиновники министерств, промышленники и банкиры.

Те, кто из года в год бывал на приёмах у Меттерниха, отметили, что на этот раз убранство гостиных отличалось особой пышностью, а выбор яств и вин поражал изысканностью. На столах красовались хрустальные вазы со свежей земляникой. За каждую ягоду в это время года платили двадцать пять гульденов. Точно такую сумму получал подросток за двенадцать месяцев тяжёлой работы на венских фабриках.

Казалось, и гости, встречая 1848 год, пожелали отличиться друг перед другом изысканными туалетами. Среди блестящих военных мундиров мелькали фраки штатских гостей и парижские наряды придворных дам.

Недавно приехавший из Парижа французский дипломат Анри́ де Мире́й впервые присутствовал на торжественном приёме у министра иностранных дел и фактического главы австрийского правительства.

По сравнению с Меттернихом Мирей был ещё молодой дипломат.

В 1830 году он приобрёл известность своими выступлениями в печати и публичными лекциями, в которых пропагандировал идеи утопического социализма, почерпнутые у Сен-Симона и Фурье. Мирей волновал слушателей горячими словами протеста против эксплуатации человека человеком, говорил о необходимости улучшения жизненных условий для неимущих. Однако он не призывал бедняков к борьбе против богачей, а увещевал богатых прийти на помощь «бездомным братьям».

Вспыхнувшее в 1831 году первое рабочее восстание в Лионе ошеломило Мирея. Для него было неожиданностью, что рабочие не хотят ждать, пока он и его единомышленники — утопические социалисты — уговорят капиталистов поделиться с бедняками захваченными благами. Растерянный и удивлённый, Мирей писал в газете крупных промышленников «Журна́ль де деба́»:

«Лионское восстание открыло важную тайну: в обществе между классом имущих и классом, который ничего не имеет, происходит внутренняя борьба. Этому населению пролетариев плохо… Оно пытается найти самостоятельный выход из своих затруднений. Вот где опасность для современного общества».

С этой поры Мирей отказался от участия во внутренней политической жизни страны и охотно принял предложение министра иностранных дел Франции Гизо́ посвятить себя внешней политике, наивно полагая, что одно не связано с другим.

На дипломатическом поприще Мирей преуспевал, и ему поручали неофициальные ответственные переговоры с иностранными представителями. В Вену Мирей приехал также неофициально, в качестве знатного путешественника.

Законодательница мод мадам Жозефина немало потрудилась над туалетом его жены. Это было сложное сооружение из шёлка, кружев, цветов и тюля. И госпожа Мирей не сомневалась, что на её платье будет обращено всеобщее внимание.

Но, когда на балу показалась княгиня Мелани́ Меттерних под руку со своим величественным мужем, госпожа Мирей с грустью констатировала, что та затмила её своим туалетом. Белое атласное платье жены канцлера было расшито крупным жемчугом; гладко зачёсанные и спускавшиеся на лоб чёрные волосы перерезала нитка такого же крупного жемчуга.

На несколько минут настроение жены дипломата было испорчено. Но блеск и пышность приёма и чарующие звуки вальса быстро вернули ей утраченное было радостное возбуждение. Она поделилась с мужем своими впечатлениями.

— Эта расточительность и изобилие, — язвительно заметил в ответ де Мирей, — напоминают мне пир вовремя чумы!

— О нет! — заявила мадам Мирей. Глаза её блестели от неподдельного удовольствия. — Я буквально отдыхаю здесь после Парижа. Теперь я понимаю, почему Вену называют городом вальсов!

— Для столицы Австрии очень лестно услышать такой отзыв от парижанки! Однако сами австрийцы прекрасно знают, что, в то время как в одной части Вены танцуют вальсы, в другой раздаются стоны голодающих. К тому же в Вену приходят беспокойные вести из провинции. Крестьяне теряют терпение, участились бунты.

— Как всё это скучно! Чего же хотят эти крестьяне?

Снисходительная улыбка скользнула по губам де Мирея.

— Того же, что и крестьяне во Франции. Они утверждают и не без основания, что голодны…

Мирей умолк. К ним приближался князь Меттерних, всё ещё статный, несмотря на годы — ему было за семьдесят. Голубые, слегка навыкате глаза, удлинённое лицо с правильными чертами, прямая, немного суховатая фигура не выражали ничего, кроме обычного радушия воспитанного светского человека, привыкшего скрывать свои мысли и чувства.

Меттерних подошёл к чете Мирей.

— Что слышно в Париже? — спросил он, и его губы сложились в улыбку, точь-в-точь такую, какой следовало одарить прибывших из Парижа путешественников, чья роль была ещё не вполне ясна старому дипломату.

— Не знаю. Уже третий день, как я оттуда, а по нынешним временам для Парижа это большой срок… А что слышно в Вене? — в тон Меттерниху спросил, в свою очередь, Мирей.

— О Вене вы имеете возможность судить лично…

Меттерних обвёл равнодушными, ставшими совсем непроницаемыми глазами гостей, группировавшихся в роскошно обставленной гостиной. Одни сидели в креслах и на диванах, за круглыми и овальными столиками, другие парами гуляли по залу или оживлённо беседовали, стоя у белых мраморных колонн.

— Должен сказать, что на взгляд приезжего и Париж кажется самым весёлым и беспечным городом в мире, — сказал Мирей, чуть приметно наклонив голову в знак почтения.

— А на самом деле? — спросил Меттерних. Он понял намёк посла и принял вызов.

— На самом деле, если хорошо прислушаться, можно услышать гул под почвой французской столицы.

— Такова Франция! С некоторых пор ваши короли только и делают, что примеряют красные колпаки…

— Фригийский колпак[26], так полюбившийся французам, не их изобретение. Когда-то в Греции и Риме его надевали на рабов в знак их освобождения. А представьте, совсем недавно мне показали карикатуру, которая будто бы была расклеена на улицах Кракова в прошлом году. На ней изображён венский купец, который кроит из красного сукна фригийские колпаки. Под карикатурой подпись: «Единственное средство распродать залежавшийся товар».

На холёном, всё ещё красивом лице Меттерниха не отразилось ни недовольства, ни удивления, хотя слова французского дипломата попали прямо в цель.

Карикатура, о которой упомянул французский дипломат, намекала на патриотическое движение галицийских поляков, бойкотировавших товары австрийского происхождения.

Продолжая беседу в том же непринуждённом, светском тоне, Меттерних ответил:

— Карикатура не лишена остроумия, но обнаруживает невежество автора. Он плохо знает Австрию, которая не похожа на Францию. Сто́ит пожару вспыхнуть в Париже, как дым от него окутывает все французские города. Если Париж охвачен лихорадкой, то лихорадка охватывает и всех вас. А народы Австрии чужды друг другу и не заболевают одновременно одной и той же болезнью. Они не понимают и ненавидят друг друга. От их взаимного нерасположения рождается порядок, из их вражды — общий мир. В Вене, благодарение богу, всё прочно стоит на своём месте. И вы, господа, имеете возможность преспокойно наслаждаться здесь всеми радостями жизни.

— Благодарю вас, князь. Мы охотно воспользуемся вашим любезным советом.