Николай Федоров - Сказано — сделано Страница 32

— Ну, дальше, Лапин, дальше! — нетерпеливо сказала Мария Николаевна. — Однажды…

— «Однажды в студёную, зимнюю пору…» — забормотал я, мало что соображая, заворожённо глядя на страшный гвоздь. И в это самое мгновение адское Генкино изобретение пришло в действие: пластилин растаял, гвоздь как бы нехотя оторвался от трубы и плавно, набирая ускорение, понёсся вниз! Я зажмурился, сжался в комок и слегка присел. Но вместо ожидаемого грохота услышал только, как гвоздь слабо звякнул, упав на пол.

— Осечка, — облегчённо сказал я и открыл глаза.

— Вот именно, Лапин. Опять осечка, — сухо сказала Мария Николаевна, доставая из портфеля ручку с красными чернилами. Этой ручкой она любила ставить нам единицы.

С Генкой я не разговаривал три дня.

— За что? — удивился он.

— За светлую мысль, — отвечал я ему.

Телепатия

Трудная попалась задачка. Прямо заколдованная. Уж чего я только с ней не делал! То умножать всё подряд пытался, то делить, то вычитать! Наизусть даже выучил, но так и не решил.

«Наверное, в ответе опечатка», — подумал я.

Каждый раз, когда у меня задачка не получается, я думаю, что в ответе опечатка. Но потом всегда оказывается, что опечатки нет. Прямо невезение какое-то. Бывают ведь в книгах опечатки. Я сам видел, как в конце одной книжки было написано: «Замеченные опечатки».

«Позвоню-ка Генке, — решил я. — Тоже небось сидит корпит».

Только я номер набрал и сказать ещё ничего не успел, как Генка кричит мне:

— Серёга, ты?!

— Я, — говорю. — А что?

— Колоссально! Просто потрясающе! Ведь это я сейчас сказал, чтоб ты позвонил!

— Ничего ты мне не говорил. Я сам взял и позвонил. У меня задачка не выходит. И потом как ты мог мне сказать, если я дома и ты дома.

— В том-то и петрушка! Я тебе мысли свои передал, понимаешь? На расстояние. Сижу сейчас и изо всех сил думаю: «Серёга, позвони. Серёга, позвони…» Пять раз только подумал — и вдруг звонок. Скажи: ты чего-нибудь чувствовал?

— Чувствовал, — говорю, — кое-что.

— А что ты чувствовал? — не унимается Генка.

— Разное, — говорю, — чувствовал. Не помню уже. А задачку ты решил?

— Да погоди ты со своей задачкой. Тут такая телепатия! В общем, сейчас приду.

Через пять минут Генка был у меня.

— Так, — сказал он. — Сейчас буду передавать. Смотри и улавливай.

Генка смешно вытаращил глаза и уставился на меня. Вид у него был такой потешный, что я не удержался и щёлкнул его по носу.

— Ну, Серёга, кончай, — обиделся Генка. — Мы же делом занимаемся.

— А мне показалось, что ты мне такую мысль передал, чтоб я тебя щёлкнул, — сказал я.

— Ничего я такого не передавал. Я хотел, чтобы ты телевизор включил.

— Так рано ещё. Чего его включать.

— Ну при чём тут «рано»! — взвился Генка. — Это же так, для опыта, понимаешь? Давай ещё раз.

Генка снова на меня уставился, и мне опять ужасно захотелось его щёлкнуть.

— Нет, — сказал я, — ничего не выйдет. Ты меня смешишь, когда смотришь. Давай лучше я попробую передавать. А ты на кухню иди, чтоб я тебя не смешил.

— Годится, — сказал Генка. — Только ты смотри, изо всех сил передавай, А я уж уловлю.

«Что бы ему такое передать?» — подумал я, когда Генка ушел. Тут я вспомнил, что на кухне на столе лежит кусок торта, накрытый бумажной салфеткой. Я подумал, что неплохо Генку угостить, и начал передавать: «НУ-КА, ГЕНКА, ПОДОЙДИ К СТОЛУ. ТАК. ВИДИШЬ ТОРТ? БЕРИ ЕГО, НЕ СТЕСНЯЙСЯ. БЕРИ И ЕШЬ. ТОРТ, ГЕНКА, ВКУСНЫЙ. СВЕРХУ КРЕМ, ОРЕХИ И САХАРНАЯ ПУДРА, А В СЕРЕДИНЕ ВИШНЁВОЕ ВАРЕНЬЕ…»

И так я это здорово всё ему передал, что мне самому страшно захотелось съесть кусочек. У меня даже слюнки потекли. «Неужели все смолотит? — подумал я. — Кусок большой, мог бы и оставить».

— Генка, ну как ты, — крикнул я, — улавливаешь?

— Улавливаю, — отвечает он из кухни. А я чувствую: жуёт.

Приходит Генка в комнату, крошки со рта вытирает и говорит:

— Ну, чего ты передавал?

— Передавал, — говорю, — чтобы ты пол на кухне подмёл.

— Я — пол?! Чего это я буду у вас полы подметать?

— Для опыта, — говорю. — Для чего ж ещё.

— М-да, — говорит Генка, — осечка, значит, вышла. У вас там торт лежал. Так я его того… слопал. Мне показалось, ты про торт передавал. Но половину я оставил, ты не думай…

— Тогда другое дело, — засмеялся я. — Я ведь про торт и передавал. А про пол я нарочно сказал. Думал, ты не оставишь.

— Ура! Получилось! — закричал Генка и забегал вокруг стола. На пол полетели мои книжки и тетрадки.

— Постой, — сказал я, поднимая учебник математики. — Ты так и не ответил: задачка у тебя получилась?

— Задачка? — Генка перестал бегать. — Подозрительная что-то эта задачка. Знаешь, Серёга, мне показалось, в ответе опечатка.

— Не может быть! — удивился я. — Я тоже про опечатку думал!

— Ну, я же говорю: телепатия!

Петрарка

— Серёга, ты когда-нибудь любил? — спросил Генка и покосился на меня.

— А как же, — ответил я. — Много раз.

Генка любит загнуть что-нибудь такое. Я к этому привык. То он вдруг спросит, почему обезьяны больше в людей не превращаются, то — отчего лысина блестит.

— А вот скажи, — продолжал он, — ты что-нибудь о Петрарке слышал?

— Вроде слышал. Композитор, кажется.

— Сам ты композитор. Петрарка — это итальянский поэт. Гуманист. Понимаешь, влюбился он в одну девушку. Лаурой её звали. И видел-то он её всего несколько раз, и то мельком. Но так влюбился, что стал с тех пор гениальные стихи писать. Сонетами называются. Так его любовь вдохновила. Не влюбись он — может, за всю жизнь и строчки бы не написал.

— Уж не влюбился ли ты сам? — с подозрением спросил я.

— Нет, — вздохнул Генка. — А стоит попробовать. Представляешь: я влюбляюсь, как Петрарка, у меня появляется вдохновение, и я становлюсь знаменитым поэтом или художником. А может, и учёным. И открываю в её честь новый вирус!

— А если нет?

— Что нет?

— Ну, если влюбишься и не станешь ни поэтом, ни учёным?

— Этого не может быть. Надо только хорошенько влюбиться.

— За чем же дело стало. Давай попробуй, — стал я его заводить. — У тебя кто-нибудь на примете есть?

— Да как тебе сказать… Знаешь учительницу музыки из среднего подъезда? У нее ещё Васька Лапшин занимался.

— Что?! — Я вытаращил глаза. — Так она же старая. Ей лет двадцать пять!

— Двадцать пять — это ещё не старая. А потом мне же только для вдохновения. Вон, кстати, она сама идёт.

И действительно, по двору с нотной папкой в руках шла учительница.

— Генка, — сказал я, — ты заметил, что когда она идёт, то всегда вниз смотрит? Будто ищет чего.

— Ничего она не ищет. Просто она всегда в мыслях. Творческая натура. Я, может, поэтому её и выбрал.

Учительница поравнялась с нами. Я шагнул к ней навстречу и спросил:

— Скажите, пожалуйста: который час?

Она подняла голову и непонимающе взглянула на меня из-под толстых стёкол очков.

— Простите, что вы сказали?

— Времени сколько, не скажете?

Она ответила и пошла дальше.

— Ну как? — спросил я. — Чувствуешь чего-нибудь?

— Вроде чувствую, — неуверенно сказал Генка. — Попробую-ка сегодня стих написать. А потом твоему отцу покажем. Он ведь в газете работает.

На следующий день Генка пришёл ко мне и притащил стих. Вот что у него получилось:

Когда на дальнем крае света,Рассыпав зайчиков в пруду,Исчезнет колесница Фета,Я вновь на пир любви иду.А ты сидишь в ланитах синих,И в пурпуре твои глаза,На длинных ресницах звонкий иней,А по плечу ползёт оса.

Папа прочитал стих, покашлял в кулак и сказал:

— Придется мне, Геннадий, твоё произведение покритиковать. Начнём с колесницы Фета. Допустим, поэт Афанасий Афанасьевич Фет и имел какую-нибудь колесницу. Но при чём она здесь, в твоем стихотворении? Ты, видимо, хотел написать «Феб». Так в мифологии называли бога солнца. Дальше. Твоя героиня сидит в синих ланитах. Ланитами поэты прошлого называли щёки. Так что сидеть в ланитах, да ещё синих, никак нельзя. Потом что это за пурпурные, то есть ярко-красные, глаза? Почему на ресницах вдруг иней, да ещё звонкий? И, наконец, оса, ползущая по плечу. Ты думаешь, это очень образно?

Генка ничего не думал и подавленно молчал.

— Вот что я тебе скажу, Гена, — продолжал папа. — То, что ты стихи пробуешь писать, — это замечательно. Но сейчас я дам тебе один совет: пиши проще, пиши о том, что ты хорошо знаешь и что тебя волнует. И никогда не пытайся подделываться под кого-то.

На другой день в школе Генка целиком погрузился в творчество. Он грыз ручку, чесал затылок и был до того рассеян, что умудрился на своей любимой математике схватить двойку.