Сергей Иванов - Бывший Булка и его дочь Страница 32

Он встал, открыл свою тумбочку, взял двушки. Представил себе: вот наберёт номер и спокойно-спокойно, будто ни в чём не бывало: «Попросите Филиппову… Маринчик! Привет, это я…»

Глава 9

Она была совершенно одна и совершенно свободна. Шёл четвёртый день весенних каникул, было довольно раннее утро — для каникул, конечно: девять часов тридцать пять минут.

Полчаса назад она встала. Но ещё не завтракала: пошла в ванную, умылась, почистила зубы да и застряла перед зеркалом.

Чуть прищурившись, она внимательно смотрела на себя, чуть прищурившуюся и с внимательными глазами.

Ей вспомнилась Надя Старобогатова. Когда-то давно, кажется на море, — ну конечно, на море, а где же ещё! — так вот Надя сказала однажды… Они о гаданье заговорили — цыганку встретили и заговорили. Словно все цыганки непременно должны гадать!.. Ну, неважно.

И Надя говорит (причём так серьёзно), что линии на руке одни бывают плохо прочерчены, другие хорошо. Но всё равно по ним узнать кое-что можно.

А Лиде странно сделалось: «Ты разве в это веришь?» Надя в ответ одно плечо неопределённо так подняла…

Теперь, глядя на себя, Лида вдруг подумала — и ей жаль стало, что Наде этого уже не скажешь! — она подумала: а может, лучше гадать по морщинам на лице? Морщины уж не наврут… Она сейчас увидела у себя меж бровями бледный восклицательный знак — морщинку.

Морщины. Считается, их нет у… ну, у детей.

Но они есть!.. Если приглядеться.

Так утро и промелькнуло: в неодетом, непричёсанном хождении по запущенной квартире. И вот теперь ей приходилось торопиться. Она опаздывала на свидание. Вернее, её позвали в кино. Но ведь потом погулять всё равно хоть немного, а придётся. Значит, свидание и есть.

Она торопилась и в то же время ей не хотелось торопиться. Потому что свидание было с тем самым малозначительным типчиком, которому даже имени нет в этой книжке (и который — помните? — преследовал однажды в парке её отца, Бывшего Булку). Но столько раз она его обманывала и унижала, а он, пообижавшись недельку, так преданно продолжал к ней приставать, что, когда он позвонил в очередной, сто тысяч восемьсот сорок девятый раз, Лида наконец сказала, что ладно, хорошо, только ненадолго. Долго она и вправду не могла, потому что ей сегодня надо было идти к батяньке.

Она оделась, последний раз глянула на себя в зеркало — порядок! И даже с некоторым запасом времени, что тоже было совершенно ни к чему, вышла из дому.

Она спускалась по лестнице, сердце подпрыгивало в такт шагам — она немножечко волновалась. И в то же время её тревожила смутная скука. Ну зачем ей нужен этот мальчишка! Доброта иной раз тоже до хорошего не доводит…

Надя…

Сперва она подумала: господи, бывает же так — вылитая Надя Старобогатова… Потом увидела, поверила глазам своим: да это Надя и есть!

Она сидела, уставив на Лиду свои могуче вооружённые, но всё равно слепые глаза. Сидела на подоконнике между первым и вторым этажом, а Лида стояла на пролёт выше.

— Лида, это ты?..

Лида медленно сошла к ней. И остановилась. От волнения она не могла произнести ни слова. Надя как-то слишком осторожно спустила ноги, встала, но тут же шумно уселась на пол. Да ещё чуть не скатилась по последнему пролёту вниз!

На секунду Лида замерла от удивления и страха. Но тут Надя подняла руку — буквально как умирающий гладиатор в балете Хачатуряна «Спартак». Лида невольно улыбнулась и потянула её за эту умирающую руку.

— Осторожнее, пожалуйста, — сказала Надя, — прошу тебя, я замёрзла смертельно!

Да, вот так вот. Оказывается, можно замёрзнуть даже в такую весеннюю погоду. Когда сидишь в подъезде на подоконнике совершенно неподвижно три часа подряд. Ещё слава богу, что у них подоконники деревянные. Лида не помнила, как они поднялись обратно на четвёртый этаж. Почти без спора — значит, представляете, как человек замёрз! — она загнала Надю в ванную, отогреваться. А сама живо поставила чай, отшерлокхолмила заповедную банку малины (не надо бы её брать, раз с матерью такие отношения, да куда денешься!) Чего ещё-то? Аспирину, что ли?.. Прямо как медсестра!

Потом они сидели в Лидиной комнате неудобно, за письменным столом, пили чай. Другие комнаты были в известном нам запущенном состоянии. Только свою Лида убирала, из принципа.

— Ты согрелась хотя бы? Надя! — хотелось сказать: «Наденька». Но это совсем не было принято между ними.

Теперь они забрались на диван, укрыли ноги своими шубами. Сидели, касаясь друг друга плечами, как когда-то на мосту через Молочную. Только тогда были поздние вечера, а здесь в окне горело весеннее солнце и можно было даже форточку открыть, если бы Лида не боялась, что какой-нибудь нечаянный холод опять подует на так неожиданно и почти волшебно явившуюся Надю.

— Ты зачем там сидела? Ты мне можешь сказать? На-дя! — Так хорошо было произносить это имя, так хорошо было, что наконец-то она опять не одна.

Ей хотелось стать сейчас необыкновенно чуткой, тонкой! Как в стихах!

И лучше б совсем не узнавать, зачем она там сидела, Надя, и как догадалась прийти. Но отчего-то обязательно надо разузнавать, расспрашивать. Вот она и спросила…

— У тебя, Лид, очень хорошая комната, — сказала Надя, будто не слыша её слов. — Это ведь твоя, да?

— Моя… А почему хорошая?

— Ну такая… удобная. Как-то всё в порядке. Я когда думала… Думаю, какая же у тебя комната?

— Ну и что? — Лида дотронулась до Надиной руки.

— Да я не знаю… — Надя улыбнулась и сняла очки с близоруких глаз. — Ничего хорошего я так и не надумала. А теперь смотрю: вот прямо очень твоя комната! Спокойная, всё на месте.

Надо же, думала Лида, неужели я такая спокойная! Но эту мысль почти сейчас же перебила совсем другая: она помнила обо мне, думала, какая у меня комната…

— Надя! Ты зачем же там сидела? Хотя бы поднялась…

— Я когда отогрелась… ну там, у тебя в ванной, я сама уже думаю: глупо, глупо! — Она покачала головой. И вдруг сказала, как будто бы без всякой связи: — Я очень была на тебя обижена, Лид.

Такие вещи слышать всегда неприятно.

Лида вся сжалась внутри, а брови её, как бы от удивления, поехали наверх.

— Я, Лид, из-за того последнего раза…

Она тотчас вспомнила разговор с матерью, который без конца рвался на клочки и полоски из-за Севкиных звонков, звонков, звонков. Она, может, так и разгрубилась-то в тот раз, так и поссорилась-то решительно, что её доконал этот трезвон. И потом вдруг Надя! Лида хорошо помнила, как она что-то выкрикнула, а вернее — вскрикнула. Будто обожглась. Душой прикоснулась к Надиному голосу… Теперь ей даже казалось, что закричала она не со злости, а с отчаяния. Да разве это объяснишь?

«А чего я вдруг закричала тогда?..» И тотчас вспомнила: она звонила, потому что ей Севка велел! Снова заболело внутри — то прежнее место ожога.

— Ты почему молчишь, Лид? Ты думаешь или обижаешься?

И хотя Лида действительно обижалась, она сразу перестала обижаться. Да это и невозможно, когда перед тобою сидит человек, который так всё понимает — прямо насквозь.

— Я тот месяц, представляешь, Лид, ну буквально опомниться не могла! Какое-то наваждение: то грипп, то ангина, то катар верхних дыхательных путей… — Она покачала головой, словно обвиняя себя. — Лежу-лежу, а только на улицу выйду — опять! Другие рады: свежий воздух, а мне как отравляющее вещество. И вот я один раз думаю… Помнишь, мы долго тогда не перезванивались… И я думаю: ну не стыдно ли мне из-за какого-то мальчишки… — Она покраснела и нахмурилась. — И я целый день: дай позвоню, дай позвоню…

«А меня и дома-то не было», — подумала Лида.

— А вечером… Ну температура поднялась. И мне папа говорит: «Ты, говорит, Надя, как пьяная. Что ты такое всё несёшь?..» А я, понимаешь ли, уцепилась за это: пьяная, море по колено, ничего не страшно! Ну и что? Ну, и я тебе позвонила…

Так произнесены были эти слова, как бы из последних сил.

Она представила себе Надю — лежащую, по обычаю своему, такую неловкую: «Лида, добрый вечер…» Потом картинка дёрнулась и пропала, как в неисправном телевизоре. Но вот снова появилось изображение. Надя, её пустая комната, молчащий телефон. Подруг-то у неё мало. Всё одна, со своими марками да книгами…

«Лида, добрый вечер…»

Она закричала тогда, потому что очень уж боялась, что её обидят, оскорбят. И поэтому — как бы не опоздать! — сама поспешила обидеть. Опередила.

Она попробовала сказать Наде хоть какое-то извинение и не смогла, все хорошие слова вдруг покинули её. Осталась какая-то дрянь, как у той стариковой дочки, у которой изо рта вместо роз выпрыгивали жабы.

Надя, продолжая смотреть ей в глаза, сказала вдруг:

— Да нет, Лид! Вовсе я не умирала. Просто несчастливое совпадение. Я бы, может, в другое время и внимания не обратила…