Геннадий Михасенко - В союзе с Аристотелем Страница 32

— Юрк, — проговорил Аркадий, — а вдруг не «не захотела», а мать не пускает? Вдруг ей очень хочется, а мать — нет! — и все?

— Не знаю, — сказал Юрка.

— А я уверен, что именно так. К кому-кому, а к тебе-то Поршенникова не сразу отпустит дочь. Я подумывал об этом.

Юрка взглянул на брата и тотчас сообразил, о чем он сказал. Да, ведь они с Валеркой первейшие враги Поршенниковой, и, разумеется, к ним она не отпустит Катьку… Мало того, она, может быть, смеется над приглашением, издевается, выставляя его во всяких унизительных видах; сидит на табуретке и хихикает, блестя рожей… Юрке неожиданно захотелось сказать этой женщине что-то злое, желчное, чтобы передернулось у нее лицо и чтобы вся она так и обмякла.

— Валерк, сбегаем, а? — проговорил он.

— Давай.

— Молодцы! — проговорил Аркадий.

Мальчишки спешно оделись и выскочили. От холодного воздуха Валерка закашлялся и стал глубже прятаться в ворот.

— Ты без шарфа?

— Без.

— На мой.

Солнце закатывалось в одну из труб тепловой станции, которая громоздилась на ближайшей окраине Нового города. Начинало смеркаться. Ребята шли быстро, но молчаливо. Валерка не знал, что будет говорить, столкнувшись с Поршенниковой, и поэтому побаивался встречи, но ведь «надо поступать так, как поступать боязно». И мальчишка не отставал от друга. Юрку же подобное борение чувств не одолевало — он был полон решимости.

Юрка открыл калитку, и они пересекли двор. Однако на двери висел замок. И замок этот моментально уравнял мальчишек в их чувствах: оба они с одинаковым растерянно непонимающим видом переглянулись. Юрка несколько раз повернул замок с боку на бок и даже зачем-то дернул его. И вдруг в сенях скрипнула дверь, и кто-то спросил:

— Это ты, мам?

— Катьк! — крикнул радостно Юрка. — Это мы с Валеркой.

— Ребята? — поразилась девочка. И через миг мальчишки услышали ее голос прямо за досками двери, даже парок сквозь щель пробился. — Вы за мной, да?

— Конечно.

— Ой, а я закрыта. Мама ушла еще во втором часу. Посиди, говорит, я скоро, а все нет и нет. Я надела пальто и сижу возле плитки — у нас холодно.

— А ты отпрашивалась? — спросил Юрка.

— Отпрашивалась. Она сказала: посмотрим, а потом ушла.

— Хм, интересно…

— Что будем делать? — спросил Валерка, все озираясь и к чему-то настороженно прислушиваясь.

Юрка вновь подергал замок и проговорил:

— Пошарь-ка в карманах, нет ли чего острого.

— Зачем?.. Вот гвоздь, только погнутый.

— Еще лучше. Ну-ка… — И Юрка принялся ковыряться в скважине.

— Вы хотите меня открыть?.. Не надо, Юра, не надо. Мама ругаться будет! — испугалась Катя, поняв действия мальчишек.

— Не бойся… Этот замчище не гвоздем открывать, а ломом, — вздохнул Юрка и вдруг задумался: «А что бы произошло, если бы замок случайно открылся?» — и сам понял, что скреб гвоздем не с целью чего-то добиться, а так, непроизвольно, толкаемый неопределенным чувством. — Да-а… Замерзла? Иди в избу.

— А вы?

— Что — мы? Мы пойдем домой. Чего тут бесполезно торчать.

Но никто не двинулся с места.

— А окна у вас открываются? — спросил Юрка.

— Открываются, но только летом. А сейчас они заклеены и между рам вата.

— У нас тоже вата, — сказал Валерка.

— Вообще-то в этих сенках дважды два доску выбить, — заметил Юрка. — Хорошенько ногой садануть — и все. — Мальчишка даже для пробы несколько раз не сильно ударил валенком по гулкой пристройке.

— Эй-эй, кто там шарашится? — раздалось вдруг от калитки, и, обернувшись, ребята увидели большую фигуру Поршенниковой. Они молча и неподвижно следили за ее приближением. — А-а, это вон кто, — проговорила та с половины дороги миролюбиво. — Давненько вы у меня не были, давненько, вон с каких пор. — Поршенникова поставила на снег бидончик и достала из-за наличника ключ. — Не выказывайте, где прячем. Ключ — это все, вся жизнь, все счастье. Видите, как я вам доверяю.

И как же певуче-добр был ее тон, как же он, исполненный сердечности, приглашал мальчишек к миру, к душевному разговору! Но они, мальчишки, молчали. Юрке, наоборот, приторным, нахальным казался ее голос и ее слова, они злили его, потому что он знал настоящую Поршенникову, грубую, безжалостную, лживую.

Молчала и Катя, так что Валерка подумал, что она, верно, ушла в избу. Но, когда распахнулась дверь, она оказалась в сенях.

— Ишь ведь, и мамзель готова, — сказала Поршенникова. — Так кто ж чего справляет? — Она посмотрела почему-то на Валерку, очевидно понимая, что от него проще дождаться ответа.

И он ответил, опустив глаза:

— Юрка. День рождения.

— Юрка? У-у!.. И сколько же тебе лет будет?

— Десять. — Юрка наклонился, подцепил горсть снега и попробовал сделать снежок, но снег был сухим и рассыпался.

Ему не хотелось разговаривать с Поршенниковой вот так покорно-вежливо. Надо бы ответить не «десять», а «двадцать с хвостиком» и еще что-нибудь съязвить, но Юрка опасался, что, рассердившись, Поршенничиха не отпустит Катьку. И без того неизвестно, отпустит ли.

— Самый шалопутный возраст, — заметила женщина. — И опять же — вся жизнь впереди.

— Ну что, пошли, Катьк? — сказал Юрка.

— А может, я не разрешу. Может, вы мне не поглянулись, чтобы разрешать.

Тут Юрка не выдержал, вспылил:

— Значит, вы ее нарочно заперли, да?

— Ладно, идите, — со вздохом махнула рукой Поршенникова. — А то опять чего-нибудь наплетете на меня, не приведи господь! Хорошие вы хлопцы, только уж больно норовистые. «Нарочно»!.. Есть мне время с вами в прятки играть! — Она взяла бидончик, спустилась вниз, в сени, и только там проговорила: — Иди же, а то кавалеры за горло меня возьмут.

Катя медленно поднялась к порогу, боясь, что мать сейчас окликнет ее и вернет, медленно переступила порог и вздрогнула — Поршенникова ее действительно окликнула:

— Куда же ты, кулема? Идешь к людям, на праздник, по приглашению, а где подарок?

— Так ведь… — начала было Катя.

Но мать ее перебила:

— На вот. — Из-за борта фуфайки женщина вытащила что-то завернутое в бумагу и протянула дочери. Та взяла. — А теперь ступай.

И все трое медленно направились к воротцам, и лишь хлопок дверцы точно разбудил их — они посмотрели друг на друга и улыбнулись.

А Юрка чуть присел, хлопнул себя ладонями по бедрам и задорно крикнул:

— Бежим!

И они понеслись по белой дороге.

Гайворонские радостно распахнули им навстречу дверь. Юрка как увидел улыбающегося отца и уловил его пытливый взгляд, брошенный на Катю, так моментально сообразил, что он, по своему обыкновению, сейчас же начнет интересоваться, кто у Кати родители, да где они работают, да как сама она, и так далее. Бросив пальто и шапку в угол, мальчишка утянул Петра Ивановича в горницу и прошептал, грозя пальцем:

— Смотри, пап, ни о чем не расспрашивай Катьку! А то начнешь свое «как» да «почему» — нельзя!

— Вы что, с Аркадием договорились? Тот нам с матерью наказал строго-настрого молчать и ничего не объяснил, и ты… Что это за такая за девица?

— Тайна! Вообще лучше не расспрашивай. Молчи, и всё.

— Странные порядки в родном доме.

— Ладно, пап, пошли.

Василиса Андреевна поставила на середину стола большую сковородку и пригласила «присаживаться». Юрка первым занял место у окна, рядом примостился Валерка. Аркадий, наблюдавший это размещение с особым вниманием, подал брату несколько знаков жестами и мимикой, мол, Катю-то не забывай, но Юрка этих знаков не заметил и уже нетерпеливо тыкал вилкой в сковороду. Тогда Аркадий, сокрушенно покачав головой и громко сказав: «Темнота!» — сам устроил девочку. Петр Иванович, несколько сбитый с веселого настроения сыновьими наказами, опустился возле Аркадия.

— Ну, вроде все ладно, — проговорила Василиса Андреевна, обозревая и угощения, и тесный людской кружок. — Открывай, отец, вина-то заморские. — И удалилась в горницу, откуда вынесла пару черных пимов и ватные стеганые штаны. — Вот, сыночек, чтобы зимой не мерз и не промокал, — от нас с отцом. — И три раза поцеловала Юрку: в лоб, в нос и в губы — лесенкой.

— Можешь теперь ночевать в сугробе, — заметил Петр Иванович.

— Законные штаны! — радостно проговорил Юрка, приняв подарки и оглядывая их. — Сегодня же обновлю. А пимы-то, елки! Подошвы — на сто лет хватит!

— Если их на божницу вон поставить вместо графина с водой, — заметил Петр Иванович.

Юрка отнес подарки в горницу и, вернувшись, воскликнул:

— Ну, разливайте!

— Что значит «разливайте»? — спросил Петр Иванович.

— Это значит — пить будем!

— Детям пить не положено. А если что им и перепадает, то инициатива должна проявляться взрослыми. Понял?

— Понял. Тогда проявляйте инициативу.