Любовь Воронкова - Личное счастье Страница 34

«Агрономша» внимательно поглядела Тамаре в глаза, словно хотела найти в них ответ на свой тайный, очень важный для нее вопрос. Тамара ответила ей холодным, немного враждебным взглядом. Она сама не знала, почему не понравилась ей эта «агрономша». Может, потому, что отец так приветливо глядит на нее?

Евгения Николаевна опустила тяжелые ресницы, улыбка ее пропала, и ямочки исчезли.

– Были на седьмом участке? – спросил отец. – Как там?

– Блоха, – ответила Евгения Николаевна и отошла к своему столу.

Тамара подметила, что отец тянется за ней взглядом и не может оторваться, и взгляд у него задумчивый и счастливый.

– Какая блоха? – резко спросила Тамара. – Вы разве блох разводите в поле?

– А? Что? – Отец словно удивился, что Тамара сидит рядом с ним, за столом, в совхозной столовой. – Ах, да… блоха. На свеклу напала блоха. Надо принимать меры. Да. А ты знаешь, кто подарил мне эти герани? – Отец улыбнулся. – Она!

Тамара испытующе поглядела на него:

– А дальше?

Отец вдруг заторопился, собрал в кучу тарелки, сложил вилки и ножи, встал из-за стола.

– Ну, а что же дальше? – повторила Тамара, выходя вслед за отцом из столовой.

Отец пожал плечами.

– Какое «дальше»? Просто она очень хороший человек.

И снова повторил, словно стараясь, чтобы Тамара поняла это и запомнила:

– Она хороший человек. Она хороший, добрый человек, Умница.

– А когда ты поедешь к маме? – спросила Тамара, не глядя на отца.

Они шли по белой тропочке, пролегавшей среди густой гусиной травки и мохнатой ромашки; ступишь в сторону с тропочки – и словно в мягкий ковер. Над головой шелестели ветки берез, пели птицы. Небо дышало ласковой солнечной теплотой, ветерок нежно пошевеливал золотисто-каштановые Тамарины кудри. Но она не видела ни берез, ни неба, она не слышала пения птиц. Тяжелое подозрение заполнило ее сердце.

– Когда ты поедешь к маме? – упрямо и требовательно повторила она.

– Как хорошо! Как хорошо на свете! – сказал отец, щурясь от солнца. – Все растет, все цветет, все радуется… Когда я поеду? Не знаю. Может быть, никогда. Ты чувствуешь, как зеленый цвет успокаивает глаза? Такой чистый зеленый цвет!

– Никогда?! А как же мама?

Но отец больше не хотел говорить об этом.

– Оставим этот разговор, – сказал он. – Когда-нибудь после. Сейчас мне некогда. Надо съездить на седьмой участок!

– А я?

– А ты иди домой, приберись, осмотрись. И ложись спать.

Отец свернул на грейдер.

– Папа, подожди, – остановила его Тамара. – А что это такое «как ядром кормленная»? Как это – кормленная ядром? Каким ядром?

– А это индюшек откармливают орехами, чтобы жирными были. Ты разве не знала об этом?

– А…

Тамара направилась к тихому, окруженному акацией домику директора. Она обиделась – значит, она похожа на индюшку, которую откормили орехами? Фу, какая же глупая эта баба, которая могла так сказать о Тамаре! Глупая и злая – вот и все!

Нарядная, белокожая, синеглазая Тамара шла по дорожке упругой походкой. Ну как же это посмели сравнить ее с индюшкой! Слепые они, что ли?

– Фу – деревенщина!

А сердце невольно заныло от печальных предчувствий. Почему ей казалось, что она найдет здесь свое счастье?

«А где же тогда, а где же?» – чуть не плача, возражала своему сердцу Тамара.

Она вошла в тихие белые комнаты с красными геранями на окнах. Полки с книгами, лампа в изголовье отцовской кровати, голубое покрывало на узенькой тахте, приготовленной для Тамары…

«Неужели ты думаешь, что здесь можно найти счастье?» – снова коварно спросило ее сердце.

Тамара села на тахту и, ударяя кулаком по голубому покрывалу, залилась слезами.

– Ну, а где же оно тогда? Ну, а где же?

СТОЛКНОВЕНИЕ

Тамара шла по зеленой опушке березовой рощицы. Справа – светлая зелень листвы и шелковистое сияние белых стволов. Слева – широкая, неоглядная даль и ровные, как туго натянутый зеленый шнурок, свекловичные рядки. Тамара шла и рассеянно срывала по пути головки ромашек и желтых купальниц, пускала по ветру их тонкие лепестки.

Воспоминания о Москве куда-то отошли, стушевались. Тамара с тревогой и радостью ждала чего-то, каких-то необыкновенных встреч, каких-то счастливых событий. Просыпаясь, она с замирающим сердцем думала, что, может быть, «это» случится сегодня. Ложась вечером, она думала, что, если «это» не случилось сегодня – значит, случится завтра. Оно обязательно должно случиться: ведь не может же Тамара так и остаться на всю жизнь здесь в совхозе или в их унылой московской квартире!

Что именно должно случиться, Тамара и сама не знала. Ну, может быть, вот сейчас, когда она идет здесь по зеленой опушке в своем белом платье и отблески солнца сияют в ее золотисто-каштановых кудрях, по дороге идет машина, и в ней сидит кинорежиссер. Он увидит Тамару и, пораженный ее красотой, остановит машину и скажет:

«Вот такую девушку я искал для своей главной героини!»

И тотчас предложит ей ехать в Москву, чтобы сниматься в кино. Разве так не бывает? Вот, например, одна киноактриса… Была просто студенткой, а увидел ее режиссер – и она стала актрисой. Самой настоящей. Так почему же с Тамарой не может случиться то же самое?

Но по дороге проходили подводы, мчались грузовики, поднимая пыль, с тяжким рокотом прошел трактор… И никаких машин с режиссерами не появлялось.

А может еще быть и так. Вот она идет сейчас по зеленой опушке, по желто-лиловой траве иван-да-марья, а где-то на бугорке под березой сидит художник и пишет картину. Но вот он увидел Тамару и, пораженный ее красотой, подходит к ней, низко кланяется и умоляет позволить написать ее портрет, Тамара снисходительно улыбается, пожимает плечами. Ну что ж? Пусть пишет, ей не жалко. А художник, оказывается, знаменитый и прославленный. Он пишет Тамарин портрет – вот она в белом платье, с искрами солнца в каштановых кудрях идет по желто-лиловой траве. И вся Москва, все, кто придут на выставку, будут спрашивать – чей это портрет? Какой замечательный портрет – кто же это? И потом прочтут: портрет Тамары Белокуровой!.. И все будут думать: кто же, кто же эта красавица, эта счастливица? Где она живет? Неужели в совхозе? Нет! Надо вызволить ее оттуда, надо…

Тут мечты ее прервала песня. Пели девушки, которые шли по тропинке навстречу. Они шли вереницей, в светлых и пестрых платьях, в платочках, надвинутых от солнца на глаза, шли и пели, и голоса их, словно ручейки, сливались вместе и текли звонкой рекой:

Сирень цветет, Не плачь – придет, Твой милый, подружка, вернется!..

Девушки быстро приближались.

«Свернуть? Не свернуть? – торопливо решала Тамара. – Может, все-таки свернуть, их много, а я одна».

Но, когда девушки уже появились перед ней, Тамара шла прямо на них: а зачем это она, директорова дочь, будет уступать дорогу работницам?

Но девушки, ясноглазые, загорелые, такие же молоденькие, как Тамара, а некоторые чуть постарше, даже и не заметили ее надменного вида. Они окружили Тамару, приветливо улыбаясь:

– Здравствуй, Тамара!

– Добрый день, Тамара!

– Здравствуйте, – не скрывая удивления, ответила Тамара.

В чем дело? Почему они здороваются с ней, если она их не знает?

Девушка, которая шла впереди и запевала песню, высокая, с густым румянцем на тугих щеках, с веселыми светлыми глазами и почти безбровая – так выгорели у нее брови на солнце, – дружелюбно сказала:

– Скучно одной-то?

– Нисколько, – отрезала Тамара.

– Ну уж не говори! – сказала другая, черненькая, веселая, с ярко-красным ртом и веснушками на носу. – Человеку без людей всегда скучно.

– Пойдем-ка с нами на свеклу! – подхватила и третья. – Блоху будем ловить! А чего одной-то бродить по лесу? Одичать можно!

Тамара гордо посмотрела на эту маленькую, худенькую, живую, как пичужка, девчонку.

– Я не умею ловить блох, – сказала она, – нас этому в школе не учили.

– Не умеешь – так научим! – весело закричала эта «пичужка». – Нас тоже этому в школе не учили, а мы вот умеем же!

Тамара сделала движение, желая показать, что хочет идти дальше. Но девушки будто не заметили этого.

– Да ты не стесняйся, ты у нас не чужая!

– Ты комсомолка? В нашу организацию будешь вступать?

– А надолго приехала? На все лето? Или насовсем?

– У нас разные кружки есть, весело!

– Мы спектакли очень часто ставим…

– Данте мне пройти! – холодно, с неподвижным лицом сказала Тамара.

Девушки удивленно переглянулись.

– Дайте ей пройти, – обратилась к подругам та, что шла впереди, и Тамара заметила, как мгновенно у нее пропала улыбка.

Девушки молча расступились, и Тамара, не оглядываясь, ровным шагом пошла дальше.

– Это, оказывается, барышня, – насмешливо протянула «пичужка», – а я думала – человек!

Все дружно рассмеялись. Этот смех еще долго был слышен Тамаре, все в ней кипело.

«Противные, грубые! – шептала она про себя дрожащими губами. – Как они смеют! От зависти всё, я знаю!»