Равиль Бикбаев - Кундуз-Гардез. Бригада уходит в горы Страница 34

— Зачем?

— Выпить хочешь?

— Ну!

— Тогда зови.

— Дневальный! — кричит Васёк.

Дневальный, по виду недавно призванный солдатик прибежал, молча выслушал приказание и убежал. Минут через тридцать приходит фельдшер, заспанный недовольный, раскормленный.

— Помираешь что ли? — пренебрежительно язвит он.

— Без водки и жратвы помираю, — нагловато усмехаюсь я, — хреново у вас тут тоска, одна.

— Да ты что совсем ох. ел?! — аж надсаживаясь от возмущения заорал фельдшер, — Ты меня за этим вызвал!?

Беру с койки свой пулемет. Глаза у фельдшера округлись, сытое круглое толстощекое лицо, как похудело и враз опало.

— Ты чего? — растерянно бормочет он, — я ж тебя перевязывал, лечил, ну успокойся, давай я тебе укольчик сделаю.

— Ширяться не буду, — решительно отказываюсь я и указательным пальцем в деревянном прикладе своего пулеметика ковыряюсь.

В прикладе РПКС-74 специальное отверстие предусмотрено, образцовый военнослужащий хранит там оружейный пенал с приспособлениями для чистки оружия. Образцовым я никогда не был, а в отверстии храню всякие интересные малогабаритные штучки. Именно по этой причине, с личным оружием стараюсь не расставаться. Ага вот нащупал. Вытряхиваю крохотный завернутый в масленую тряпочку сверточек. Разворачиваю. А там отделанный синей эмалью золотой мужской перстень. Я его с духа снял. С живого, с живого, тела я никогда не трогал. В плен дух попал, ну не отдавать же такое добро штабной сволочи, один хрен перстень отнимут. Даже если наши не тронут, то перстень после передачи духа местным, ХАДовцы все одно отберут, а то еще и пристрелят пленного чтобы не возникал. Дух кстати это тоже прекрасно понимал, не выеб…ся, сам снял, сам отдал. Зато я его живым довел и другим пиз…ть не дал. Так что квиты. По моему конечно.

Показываю золотую цацку фельдшеру, называю цену: пол-литра медицинского спирта, пять банок тушенки, блок сигарет, две упаковки анальгина. Дешево конечно, почти задарма, но ведь у всех так: тяжело пришло, легко ушло. Чего его жалеть, живы будем еще добудем.

— Настоящий? — колеблется фельдшер рассматривая трофей.

— У тебя соляная кислота должна быть, вот и проверь, — оставив пулемет и развалившись на кровати вполголоса говорю я.

— Договорились, — решился фельдшер.

Через час у нас застолье. Втроем сидим. Васёк, фельдшер и я. Одну фляжку с уже разбавленным спиртом, три банки с тушенкой и половину сигарет я сразу отложил, для своих. Всё остальное выставил. Ну что приступим? Разведенный спирт, открытые банки с тушенкой, наломанный кусками белый хлеб. Помянули ребят. Еще выпили. Рана ныть уже перестала, тепло, хорошо, душевно.

Мои вещи дневальный уже в палатку к Ваську перетащил. Полулежу на кровати в голове все так сладко плывет и без интереса слушаю как достает фельдшера уже полупьяный Васёк:

— Нет ты мне скажи, ну почему для нас никогда ничего нет, а дай тебе на лапу так все сразу есть.

— Ты думаешь я только себе беру? — отбивается фельдшер, — начмеду дай, туда дай, сюда дай. Все спирта требуют, а его между прочим мало выдают. Вот вам даже на обработку ран и то не хватает.

— Оставь его Васёк, — лениво прошу я, — не нами начато, не при нас закончится. Наливай лучше.

Выпили, нёбо, губы уже как онемели, без вкуса жую тушенку и рассказываю:

— У меня в школе военрук был, мировой мужик, всю Отечественную войну в пехоте отпахал. Так вот он говорил, у них на фронте такая же х…ня была. Солдату на передовой нет ничего, а тыловые суки в три горла жрут, пьют и в хромовых сапожках щеголяют, а полуголодная пехота в обмотках б\у воюет. И трофеи тогда брали не хуже чем мы теперь, а уж как в Германию вошли…

— А на армейских складах что творится, — не давая закончить рассказ перебивает меня фельдшер, пьяной обидой дрожит его голос, — положено медикаменты выдавать по списку, по заявке, с учетом ведения боевых действий, а там, — забористо поминания армейскую «мать» клокочет злостью фельдшер и продолжает, — того нет, сего нет, это не положено, вот это ждите. Короче х. й вам! А если мы не изловчимся все достать, то у нас раненые прямо на столах умирать будут как Рафик сегодня. Вот ты, — оборачивается он ко мне, — Небось как и Васёк думаешь, что я сука тыловая, спирт, тушенку ворую, да за чеки все продаю, или на барахло меняю. Так да?

— Отстань, — вяло отмахиваюсь я.

— Думаешь! — бешено кричит он, и вскакивает с табурета, подходит ко мне и трясет за отвороты расстегнутого х/б, близко к моему его красное лицо, слюни с губ брызжут:

— А ты знаешь десантник херов, что мы все это собираем, да накланявшись отдаем на армейских складах, чтобы нам хоть по списку все медикаменты выдали. Ты! Под такую твою мать, знаешь, что на твою золотую побрякушку, я таких лекарств добуду, что только генералам дают и ими наших пацанов лечить буду! Да я сука тыловая! Не хожу на боевые, зато тут вас лечу как могу как умею.

— Брось орать Федька, — просит Васёк, — давайте еще по одной ребята.

— А у меня тост, — стряхнув руки фельдшера и привстав говорю я, — давайте ребята выпьем за настоящих врачей и за тебя Федя, за то что нас с того света вытаскиваете и лекарства достаете и вообще…

Налили. Выпили. Пьяный заревел фельдшер Федька, слабоват на спиртное оказался, бывает. Ладно тебе не реви, не баба.

— Рафика сегодня не спасли, — трясет он башкой, — одна пуля ему под сердце попала, вторая легкое пробила, крови много потерял, прямо на столе захрипел и умер.

— Бывает, — пожимаю плечами я, — А что у вас комполка к каждому раненому ходит? У нас так нет. Убили так убили. Ранили так ранили. Обычное дело.

— Тут другое, — нахмурился Васек, — Рафик он земляк командира. Тот его родителей знает. Вроде как с отцом его дружил в детстве. Когда Рафке осенью семьдесят девятого срок призываться подошел, его комполка к себе взял, еще до войны. Потом как вошли он его в писаря хотел пристроить, а тот в разведроту напросился. Говорит, мол не хочу чтобы в меня пальцем тыкали. Мировой парень был, его весь полк уважал.

— Любимец богов, — пьяно пробормотал я.

— Чего? — насупился Васек.

— Кого боги любят, того они молодым к себе забирают, — устало с усилием шевеля онемевшими губами пояснил я, — у эллинов такое поверье было.

— На х. й это поверье! — заорал фельдшер не вытирая с лица слезы и сопли, — человек жить должен. Ты понимаешь жить и быть счастливым, мы имеем право на жизнь мы его тут уже заслужили.

Заслужили? Да мы, кто живым вернется, своего счастья сполна хлебнем. Много нам его досталось, хоть отбавляй. Да и не только нам… Подлость и предательство возведенные в ранг политики, воровство ставшее добродетелью, измена ставшая доблестью. Вот что нам подсунут в этой жизни. Героями станут не Рафик, отказавшийся прятаться в штабе, не Витек убитый осколком мины в разведке, не Фаик получивший две пули и выживший, не тысячи других убитых или израненных ребят, награжденных орденами и медалями или оставшиеся без отличий, нет. Новому времени нужны свои герои: наемные убийцы, бандиты, воры в законе и без закона, продажные девки и еще более продажные политики. Это про них снимут фильмы и напишут книги, их песни зазвучат на радио и телевидении. Им будут завидовать и подражать. Ну что ж какая страна такие и герои. А про вас ребята никто не вспомнит, никто даже не подумает, что вы тоже имели и имеете право на жизнь и счастье. Время выбрало не нас. Вот и все. Ничего. Выше голову ребята! Мы исполнили свой долг. Как смогли.

А пока, мы еще здесь, в этой палатке. Пока мы еще только мечтаем о счастье, каждый о своём. Наливай Васек. Еще по одной дернем, за тех кто в горах, пусть живыми вернутся.

— Вот ты мне объясни, — как издалека доносится голос Васька.

Ого да я уже пьян, еле его слышу, плыву в своем опьянении как в теплой прогретой солнцем волжской водице. Эх Волга милая ты моя, как же я соскучился по твоей речной ласке. Смотрю как силится докричаться до меня Васёк, напрягаю слух, усилием воли удерживаю убегающее в алкогольную нирвану сознание и слышу как:

— Вот ты мне объясни, — упрямо повторяет Васек, — чего вы десантники так вые…сь всегда? Чем уж вы от нас пехоты так отличаетесь?

— Да ничем, — еле шевеля онемевшими губами и разводя руками с пьяной искренностью отвечаю я.

И правда ничем. Любого из пехоты к нам переведи вот тебе и десантник, не хуже других будет, от нас любого в пехоту убери, вот тебе и мотострелок. И полно таких примеров было. И офицеры у нас почти все из мотострелковых частей пришли, а до этого ВОКУ окончили. Ротный — Омское высшее общевойсковое командное училище, командир первого взвода — Орджоникидзевское высшее общевойсковое командное училище, командир второго взвода — Бакинское высшее общевойсковое командное училище. Хватало и таких офицеров кто после военной кафедры гражданского института на два года служить пришли. Только командир третьего взвода лейтенант П*** кадровый десантник, он Рязанское высшее воздушно-десантное командное дважды Краснознаменное училище имени Ленинского комсомола, окончил. Таких как он офицеров, на всю бригаду может с десяток только наберется. Все остальные из мотострелков в бригаду пришли служить. И что? Хреновые они офицеры что ли? Нет, нормальные командиры, обычные в общем. А солдатня? Все минометчики, артиллеристы, зенитчики, водители, связисты, саперы, те так общевойсковую учебку в Ашхабаде закончили. А попробуй им скажи, что мы из воздушно-десантной учебной Гайджунайской дивизии белая кость, да голубая десантная кровь, а они чмыри общевойсковые. Так тебе косточки то быстро пересчитают, да самого разом в чмо превратят. Да и не скажет никто нет таких дураков. Командиры БМД, операторы — наводчики, механики водители, командиры отделений для воздушно-десантных и штурмовых батальонов вот те да в основном из Гайджуная прибыли. А рядовой состав? У нас в то время основная часть бойцов была призыва осени семьдесят девятого года. В ноябре семьдесят девятого призвали, в январе восьмидесятого они уже в Афгане. С парашютами попрыгать не успели, военную подготовку пройти не успели, тут все науки войсковые превзошли.