Лидия Чарская - Игорь и Милица Страница 35

Солдаты то и дело, несмотря на горячку боя, осведомлялись о втором «дите». Онуфриев, тот несколько раз заставлял повторит Игоря рассказ обо всем происшедшем с «младшеньким разведчиком», как он называл иногда Милицу или Митю Агарина, и этими расспросами еще более бередил душу Игоря. Чтобы забыться хот немного, юноша хватал винтовку, проворно заряжал ее и посылал пулю за пулей туда, вдаль, где намечались при свете молодого утра синие мундиры и металлические каски немцев, соединившихся с их верными союзниками.

A бой все разгорался с каждой минутой…

— Эй, братцы, тяжко… — срывается где-то близко, совсем близко по соседству с Игорем, и молоденький, безусый солдатик валится, как подкошенный, выронив из рук ружье.

Игорь бросает винтовку и стремительно кидается к раненому. Быстрыми, ловкими руками открывает он походную сумку стрелка, достает из нее пакет с перевязочными средствами и живо делает перевязку, предварительно взрезав рукав рубахи, прикрывающей окровавленные лохмотья того, что за минуту до этого носило название человеческой руки. Потом бежит разыскивать санитаров, сдает им раненого и снова возвращается на свое место. И снова хватается за ружье… О, сколько времени пройдет, пока не окончится эта неравная борьба наших чудо-богатырей с вдвое сильнейшим врагом и он получит возможность отправиться туда, где его ждет раненая Милица… Бедная детка! Вероятно она думает, что он, Игорь, или сам погиб, или вовсе забыл и думать про нее в пылу, в горячке сражения. Ведь непрерывный гул пальбы наверное разбудил ее. Ах, если бы она могла знать и ведать, в каком аду кромешном он находится сейчас!

И как бы в подтверждение его мыслей где-то рядом, совсем близко, за окопом с оглушительным треском разрывается снова тяжелый снаряд, и тысяча осколков взлетает на воздух. Густой черный дым на время застилает все кругом. Когда он рассеивается, Игорь видит: глубоко в землю уходит воронко образное отверстие, вырытое снарядом; ближайшие деревья выворочены с корнями… Камни, находившиеся на краю окопа, с силой отброшены дальше. Кто-то глухо стонет подле, и четыре изуродованные человеческие тела слабо барахтаются на земле… На плечо потрясенного Игоря опускается загрубелая, мозолистая рука Онуфриева.

— Ступай, дите, ступай… Не равен час, и тебя пристукнет, — сурово говорит он, нахмурив брови.

К месту катастрофы спешит Любавин.

— Санитаров! Носилки! — слышится знакомый охрипший среди этого ада голос офицера, и он первый наклоняется к ближайшему раненому солдату.

Глава VII

— Ишь, шельмы, как есть на прицел в нашу сторону берут, — весело бросает Петруша Кудрявцев, без устали работая винтовкой.

— И то, дяденьки, на прицел, Ишь баню задали, синие черти!

— A ты что ж это кланяешься все, братец? Вишь ты, y нас он какой: перед кажинной пулей приседает, — насмешливо проронил Онуфриев по адресу молодого купеческого сынка Петровского, который, действительно, приникал к земле под пролетавшими над его головой пулями и снарядами.

— Не больно-то лебези перед ней, братец. Кланяйся не кланяйся, a она все свое возьмет, — поддерживал Онуфриева и Кудрявцев.

— Береженого Бог бере… — начал было третий солдатик и не договорив, распластал руки и тяжело грохнулся навзничь.

— Царствие небесное, готов… На месте. Эх, жаль, хороший человек был: вот тоже кланялся парень, a она свое взяла, — сокрушались товарищи.

— A и впрямь, братцы, в нашу сторону заладили палить проклятые. Выбить бы их скореича, a то скольки они нам народу перепортят. Страсть!

— Смотри братцы, опять «чемодан» летит.[20]

— И то «чемодан». Ну, с таким чемоданом далеко не уедешь.

— Ло-жи-ись! — пронеслось по окопу, и едва только люди успели принять команду, как тяжелый снаряд неприятельской гаубицы снова пролетел над их головами и грохнулся позади окопа, роя воронкой землю и сыпля градом осколков, разлетающихся во все стороны.

— Эх, в штыки бы! — послышался чей-то неуверенный голос.

— Нельзя, покудова приказа нет… Вишь капитан сюда бежит. Небось сказано будет, когда придет время.

И время пришло.

Сосредоточенный; и суровый явился Любавин перед солдатиками-стрелками своей роты и бодро крикнул:

— Ну, братцы, дождались… С Богом вперед, в штыки…

Игорю казалось, что он видит сон, кошмарный и жуткий. До сих пор юноше не приходилось еще участвовать в штыковом бою. Это было его первое штыковое крещение, первый рукопашный боевой опыт. Стремительно выскочив из окопов, стрелки спешно строились в ряды и, штыки наперевес, устремились с оглушительным «ура», по направлению неприятельских окопов.

По-прежнему зловеще навстречу им гремела канонада, трещали пулеметы и выла шрапнель. Где-то впереди мелькали синие мундиры, кепи австрийцев и медные каски подоспевшего к ним на помощь немецкого отряда.

Капитан Любавин первый, махая шашкой, с револьвером наготове, кинулся впереди своих солдат… Стрелки с грозным раскатистым «ура» ринулись следом за своим ротным.

Как в тумане, промелькнуло перед Игорем загорелое лицо Онуфриева, с сурово сжатыми губами, выплыло на миг и скрылось в целом море огня и дыма.

— Куда! Назад! Убьют! Зря пропадешь, дите… — донеслось до слуха юноши, и снова ахнули неприятельские батареи, вырывая целые ряды серых героев отважно спешивших навстречу смерти. И снова все утонуло в застлавшем поле пороховом дыму.

Вдруг какая-то сила, казалось, подхватила и понесла юношу, сила, которой он не мог уже противиться никоим образом. Он бежал вместе с ротой, бежал со штыком наперевес захваченной им из окопа винтовки и кричал вместе с другими до хрипоты «ура», заглушаемое непрерывной пальбой с неприятельской батареи.

Вот рассеялись клубы дыма и навстречу бегущим по направлению австрийских траншей стрелкам ринулись синие мундиры австрийцев… Вот они ближе… ближе… Уже хорошо видны закаменевшие в выражении животного ужаса лица передовых рядов, сбившейся в тесную кучу неприятельской пехоты. Высокий, худой, на длинных, как жерди, ногах, австриец, размахивая саблей, первым подскочил к капитану Любавину. Грянул короткий револьверный выстрел, и в ту же секунду, выпустив из рук оружие, австриец грохнулся на землю, как-то нелепо подвернув под себя ноги.

Потом все закружилось и завертелось в какой-то сплошной хаотической пляске, пляске смерти, боевого исступления и торжества… Вдруг, совершенно неожиданно, заголосили русские пушки со стороны холма, подоспевшие как раз вовремя, к самому разгару боя. Пороховым дымом окутались верхушки деревьев. Грянули снова ответные выстрелы неприятельских орудий, и когда снова рассеялся дым, Игорь, работавший штыком бок обок с Онуфриевым, увидел воочию, как первые ряды их полка сомкнулись грудь с грудью с неприятельскими батальонами. Оглушительное «ура» слилось с каким-то диким протяжным воем… Выкрикивались проклятия… Лязгало железо… Слышались стоны… И опять бешеное «ура» загремело с потрясающей силой…

Сжатый наступающими на него со всех сторон неприятельскими солдатами, капитан Любавин отбивался от них револьвером и саблей. Прогремели один за другим еще несколько выстрелов.

Еще один последний и… оружие было выбито из рук Павла Павловича налетевшим на него солдатом-немцем.

— Братцы, не выдавай капитана! — завопил Онуфриев и поднял на штык угрожавшего капитану тевтона.

Тут же мелькнул с обнаженной саблей подпоручик Гордин, отчаянно отбивавшийся от кучи наседавших на него врагов. Потом и Гордин исчез в общей свалке… Мелькнул снова Онуфриев и тоже исчез куда-то.

Игорь Корелин продолжал взмахивать штыком без передышки. Его сильные руки работали без устали. Ловкий, проворный, он избегал направленных на него ударов и поспевал всюду, где шел самый ожесточенный бой. Вдруг, находившийся все время неподалеку от Любавина, он потерял последнего из вида. Ужас сковал сердце юноши.

— Братцы, да где же наш капитан? — хотел он крикнуть ближайшим солдатам и в ту же минуту два дюжие австрийца наскочили на него. Уже блеснуло лезвие сабли над головой юноши, но чья-то быстрая рука изо всей силы ткнула штыком в одного из нападавших и тот, обливаясь кровью, упал в общую кучу раненых и убитых.

— Ловко! Знай наших! Коси дальше! — прозвучал голос Петра Кудрявцева и он бросился в самую гущу отчаянно сопротивлявшихся врагов.

Но вот снова с горы из-за леса, занятого теперь русскими батареями, грянули русские пушки. Они словно вдохнули новую бодрость в русских богатырей. Теперь могучее «ура» полилось уже далеко впереди, над самыми неприятельскими окопами. Австрийцы и немцы беспорядочно отступали, бросая орудия и снаряды, бросая винтовки, сабли и патронные ящики. На одних передках орудий улепетывала батарейная прислуга, спасаясь беспорядочным бегством.