Виктор Баныкин - Повести и рассказы Страница 35

— Какой случай-то? — проговорил Кнопочкин, стараясь не глядеть на Юрия. — Вот какой. У меня отец — бакенщик. Из Услады. Есть такое село на речушке Усе, в Жигулях. А Уса в Волгу впадает. Тихая такая речушка. Из нашей Услады чуть ли не все мужики бакенщиками работают. Мальчишкой я каждое лето у отца на посту жил. Избушка его на острове стояла, как раз напротив Молодецкого кургана в Жигулевских горах… Помню, обедали мы раз с отцом. Сварили уху и прямо тут же, на берегу, и расположились. Вдруг смотрю — над Волгой орел кружит. Кружил, кружил да как махнет вниз! Вроде этого коршуна. И что бы ты думал? Упал в воду, а подняться не может. Машет, машет крыльями, а от воды никак не оторвется. Крылища знаешь какие — во! — Радист раскинул руки. — Отец тоже заметил орла. «Похоже, говорит, с ним что-то приключилось». А орел как расправил крылья и понесся встречь течению по-над самой водой. Во все стороны брызги, будто быстроходный катер летит. От волнения меня как лихорадка забила. Вот-вот, думаю, он сейчас в небо взовьется. Да не тут-то было. Не может орел подняться вверх, да и все тут! Отец улыбнулся в усы и опять говорит: «Не под силу, сердешный, добычу поймал». — «Какую добычу?» — спрашиваю. «Крупная, должно быть, рыбина попала. Орел ее вверх норовит поднять, а она его в глубину тянет. Силы, видать, равные». — «Едем, говорю, поймаем их!» Отец кивает: «Давай попробуем». Оставили мы уху, сели в лодку и поплыли.

— Поймали? — вырвалось у Юрия.

— Поймали. Долго гонялись, а поймали… Когда уж и орел и рыба из сил выбились.

— Что за рыба была?

— Белуга. Пуда на три.

— Алеша, а почему орел не улетел, раз ему не под силу оказалась белуга? — спросил Юрий. — Бросил бы ее — и вверх!

— Он бы с охотой улетел, да вот вцепился когтями в белужью спину и вытащить их не может!

— Ну, дальше что было?

— А ничего особенного. Орла мы отпустили. Пусть его живет. Этот орел-белохвост — редкая птица в наших краях. Полезная птица. А белугу в Ставрополь отвезли… В столовую.

К Юрию и Кнопочкину подлетел Геннадий. Он был взволнован.

— Алеша, — сказал он, не глядя на Юрия, — в камбузе Люба плачет.

— А что с ней?

— Я туда сунулся… чтобы насчет обеда узнать, а Люба у плиты стоит… Печальная такая. А из глаз будто слезы. — Он оглянулся назад — не подслушивает ли кто, и сжал кулаки. — Если бы узнать, кто он такой!.. Да поговорить бы с ним по душам!

— Про кого это ты? — не понял Кнопочкин.

— А про того самого, из-за которого Люба убивается, — обозлился Геннадий. — Она… — и тише добавил: — Я сам слышал, как жена масленщика Любе говорила: «Полюбила ты, глупая, на свою беду… Как свеча, говорит, таешь, а ему и горя мало! Он и знать ничего не хочет про твою любовь».

Кнопочкин вдруг махнул рукой, сунул Юрию бинокль и зашагал прочь.

— Он… Что это он такой? — Геннадий недоуменно глядел вслед радисту.

Юрий не ответил. Он смотрел на тучу, готовую вот-вот навалиться на солнце своим бесформенным, извивающимся телом и уже не казавшуюся вблизи такой страшной.

… Счалку делали при боковом забористом ветре.

Между сближавшимися плотами бились волны, точно их поймали в западню и они осатанели от злобы. «Уралец» изо всей силы толкал корму горного плота, а плот наваливало на луговую половину серединой… И все же первыми соприкоснулись корма с кормой, потом середины и последними — хвосты, и тотчас же началась счалка.

Некоторое время «Ульяновец» и «Сокол» шли рядом, бок о бок. Неожиданно откуда-то из-под борта «Сокола» с присвистом вырвались косматые клубы пара, на минуту все скрылось в душном облаке, пропахшем мазутом. Но вот облако стало таять, и вначале показался решетчатый борт «Ульяновца», потом чьи-то ноги в новых калошах. Откуда-то вкусно пахнуло жареной картошкой. В серой колеблющейся мгле образовалась дыра, и на секунду в ней мелькнуло усатое мужское лицо. А когда весь пар рассеялся, показался бравый матрос-усач, обладатель сверкающих калош. Он подмигнул Геннадию, глазевшему на него из окна туалетной комнаты, где тот прибивал полочки для мыла, и пробасил:

— А что, хлопец, у вас дивчины казистые есть?

Покончив с полочками, Геннадий вышел на палубу.

На капитанских мостиках обоих пароходов стояли Глушков и Шаров.

— Спасибо, Петр Петрович, за помощь, — сказал Глушков. — Спасибо!

— Не за что, Сергей Васильич. Служба такая. Сейчас отправляюсь «Руслана» встречать, — ответил капитан-наставник и поглядел на восток. — Мне так думается: может, еще стороной пройдет? Бывает так: погрозится, погрозится непогода, да на том все и кончится.

— Неплохо бы, — поддакнул капитан «Сокола». — А то с таким возом тяжеловато будет… Радиограмму только что из пароходства получили: в ночь, сообщают, возможен шторм.

— Если шторму не миновать — держитесь! Ниже ни одного подходящего местечка не найдется для безопасной стоянки.

— А стоять… у нас времени для этого в плане не отведено!

«Ульяновец» отдал трос и стал поворачиваться назад, а «Сокол» направился к плоту.

— Счастливого рейса! — кричал в рупор Шаров.

На «Уральце» тоже что-то кричали, но из-за ветра ничего нельзя было расслышать.

Потом на вспомогательных судах раздались прощальные гудки, и буксиры взяли курс на Ульяновск. Город отсюда был еще виден. А в бинокль можно было различить даже легкие контуры многоэтажных домов. Там светило солнце. Но здесь оно уже скрылось, и Волга сразу принахмурилась. Легкая, редкая волна, как бы играючи пробегавшая от берега к берегу, отсвечивала сизым блеском.

Во время замены временных тросов основным, теперь уменьшенным по предложению Агафонова на одну треть, Юрий украдкой поглядывал на Женю.

Девочка стояла у борта «Сокола» и разговаривала с матерью кочегара Ильи. Закутанная в овчинный полушубок и клетчатую шаль, старуха плохо слышала, что ей говорила девочка, и часто переспрашивала: «Пришибло? Эко ты! А кого пришибло-то, касатка?»

Один раз до Юрия отчетливо донеслись слова, сказанные Женей:

— А вы как тут поживали? Не скучали без нас?

И Юрию показалось, что вопрос этот относится только к нему.

«А что, если мне… первому заговорить? Вот как закончим возню с тросом, так и подойти к ней, — спросил он вдруг себя и в ту же минуту почувствовал, как у висков сильно-сильно застучала кровь. — Нет, нет… зачем же я полезу ей на глаза!»

Он так смешался, что на вопрос Агафонова: «Не устал?» — ответил невпопад: «А зачем?»

Группа Агафонова, в которой работал Юрий, первой закончила заделку правого троса.

— Ну, богатыри, за пояс заткнули мы Давыдова с его молодцами! — весело проговорил рулевой. — Поможем отстающим? Или пусть сами выкручиваются?

— Выручим несчастных! — подал голос один из матросов.

— Тогда вперед!

И все дружно последовали за Агафоновым к другому краю плота. Пройдя несколько шагов, Юрий вдруг обнаружил, что потерял рукавицу. Он бегом вернулся на то место, где только что работали, и стал шарить между бревнами. Но рукавицы нигде не было.

«И куда она могла деться? — начал он сердиться. — Уж не в воду ли упала?»

— Юра, это ты потерял? — неожиданно раздался над его головой знакомый голос.

Юрия бросило в жар. Он не сразу разогнул спину, не сразу выпрямился. Рядом стояла Женя, немного смущенная, с широко открытыми пугливыми глазами и такая вся хорошая и добрая! Дыша прерывисто, она подбрасывала на ладони брезентовую рукавицу.

— Твоя рукавичка?

У Юрия пропал голос, и он только кивнул, боясь взглянуть на Женю.

— Ты на меня… сердишься? — спросила Женя негромко и посмотрела на Юрия с подкупающей нежной застенчивостью во взгляде.

— Я… я не знаю. — Юрий окончательно смутился, поняв, что сказал глупость.

Женя прижала к губам рукавицу, но не смогла сдержаться и засмеялась.

Юрий, набравшись решимости, посмотрел Жене в мягко сиявшие серые глаза. Посмотрел пристально, в упор.

— Извини меня, я погорячилась позавчера… и сама не знаю, что говорила. — Женя залилась румянцем, еще больше похорошела. — Как подумаю, что завтра на стройку прибудем, ну не знаю, что готова сделать!

Женя опять засмеялась, теперь уже весело, шагнула к Юрию и подала ему скомканную рукавицу. Маленькая горячая рука ее на миг коснулась руки Юрия.

— Женя… — Юрий попытался удержать Женю за руку.

Но она вырвалась и побежала. Побежала так стремительно, что была уже далеко, когда Юрий пришел в себя.

На плоту закончили заделку троса. Проверив работу, капитан остановился, глянул на окруживших его девушек. Взгляд задержался на бойкой черноглазой Зине.