Геннадий Михасенко - В союзе с Аристотелем Страница 36

— Ну, чего вы стоите? Вот тоже!.. Да проходите вы, елки!

Но ребята молчали и не двигались, словно Юркины слова были не для них и словно Юрку они не знали и не могли с ним быть попросту. Петр Иванович стоял в дверях горницы и, полглаза поверх очков, полглаза в очки, разглядывал нерешительную толпу. Из «кельи» вышел Аркадий и, потирая руки, сказал с улыбкой:

— Вот и отлично. Сейчас начнем сеанс… Механик, заправляй ленту!

— А Галина Владимировна? — забеспокоился кто-то из гостей.

— Она тоже придет? — спросил Аркадий.

— Да. Она говорила, чтобы без нее не начинали.

— Ага. Ну хорошо. Учительнице должно повиноваться. Прошу, друзья, приземляйтесь.

Тут мимо окна еще протопал отряд, влился в сенки и принялся там шумно плутать, гремя ведрами. Им открыли дверь.

— Тут кино? — спросили из сеней.

— Тут, тут!

С вновь прибывшими была и Катя Поршенникова. Она как-то быстро, по-хозяйски разделась и лишь затем вдруг заметила, что остальные одеты, и начала сконфуженно натягивать рукава пальто. Однако, ободренные ее примером, ребятишки уже порасстегивали пуговицы и встряхивали плечами, так что через минуту в углу вырос ворох пальтишек.

Юрка принялся деловито возиться с фильмоскопом: открывал ламповое отделение, протирал линзы, что-то вставлял и вынимал.

Ребята, заполнив полкухни, невольно окружили стул с табуреткой, где был установлен аппарат, и, очарованные, наблюдали за уверенными Юркиными манипуляциями.

— Аркаша, у нас двести двадцать? — спросил сердито Юрка.

— Двести двадцать.

— Придется переставить напряжение в трансформаторе. У меня установлено на сто двадцать семь. — И Юрка вскрыл трансформатор, хотя там было все в порядке.

Кто-то привел своего маленького братишку и растолковывал ему:

— Серега, вон на той материи сейчас будет кино. Прямо отсюда — и туда.

— А мозно на стенку? — картавя, спросил Серега.

— Конечно, можно. Правда, Юрк?

— Хоть на потолок, — ответил Юрка. — Валерка, принеси ленту. Крайнюю. По порядку будем.

— А сейчас еще и не такие аппараты продают, — заметил Володька, тот, который не мог повторить скороговорку. — Ими можно живое кино показывать. Они лучше.

— Еще лучше сидеть у телевизора, — сказал Юрка. — А вот ты сам покажи.

— Юрк, вот этим резкость наводить?

— Резкость.

Петр Иванович принес из горницы низенькую скамеечку, на которой сиживал Юрка еще в ту пору, когда обычная табуретка служила ему столом, и, примостившись возле ребятишек, стал ближайших к себе расспрашивать, как их фамилии, велики ли их семьи и прочее в том же духе; всякий ответ принимал вдумчиво и серьезно. Аркадий незаметно разглядывал Катю, отмечая, что она поздоровела на вид и что с лица ее исчез тот налет пришибленности, который так явно означался раньше.

Пришла наконец Галина Владимировна, с ней — Фомка Лукин. Юрка показал ему кулак из-под табуретки, но Фомка так небрежно махнул рукой, что Юрка затрясся от злости. Ребятишки оживились и, не видя, куда бы сесть учительнице, раздвинулись, очищая ей место на полу, но Аркадий, приняв у Галины Владимировны пальто, велел никому не беспокоиться, провел учительницу в горницу и устроил ее на ящике. Туда же он направил Катю и еще двух девочек. Василиса Андреевна с Петром Ивановичем уселись на Юркину кровать, которую по этому случаю придвинули к дверям. Сам Аркадий сел в кухне на пол, среди мальчиков.

— Механик! — призвал он.

— Елки! — ответил Юрка. Он косился на Фомку и никак не мог вставить ленту. Наконец лента вошла. — Туши, — сказал он Валерке.

И точно вместе со светом отключили вдруг ребячье дыхание. Под общую тишину Юрка поставил первый кадр.

— «Ко-нец», — прочитал Аркадий. — И то вверх ногами. Халтура!

— На мыло, — сказал из горницы Петр Иванович.

— Ты чего же, Аркаша, там сел? — спросила Василиса Андреевна. — Ты бы уж это…

— Ничего-ничего, мама.

«Из-за него», — подумал Юрка, переставляя ленту и клянясь после кино набить Фомке морду.

Сеанс начался.

— «Гёте», — прочитал Аркадий. — Это, ребята, вроде журнала.

Читал Аркадий громко, не торопясь. Там, где надпись была слишком лаконичной и не могла дать полного разъяснения, он добавлял от себя ровным тоном, так что тот, кто не следил или не успевал следить за надписями, не чувствовал никаких добавлений. Ребят поразил облик Мефистофеля. Они попросили Юрку не спешить и долго рассматривали страшную физиономию демона с рожками.

— В оперном на потолке такая же есть, — сказал Валерка.

Вино, как кровь, вскипало в штофе.Сверкал белками диких глазЛукавый дьявол МефистофельИ пел про жизнь, любовь и власть, —

продекламировал Аркадий.

Затем Юрка поставил «Франсуа Рабле». Тут было много рисунков к роману «Гаргантюа и Пантагрюэль». Ребята и этих жирных забавных великанов разглядывали не спеша, а Валерка заметил, что и такие есть на потолке оперного. Потом под непрерывный смех пошли «Три поросенка» и «Как братец Кролик победил Тигра».

Когда Тигр оборвался с лиановой веткой в воду, Катя вдруг с громкой радостью воскликнула:

— Вот это брякнулся, не будет братца Кролика обижать!

Перегрелся аппарат, и сеанс пришлось прекратить, но он и так длился около двух часов, как в настоящем кинотеатре.

Просмотрели пять картин.

Ребята порастеряли в ворохе свои шапки и рукавицы и долго шумно копошились, обзывая друг друга Мефистофелями и Пантагрюэлями.

— Проводите с Валеркой Катю, — шепнул Аркадий Юрке. — До самого дома.

— Зачем?

— Ну, зачем — девочка ведь, она же побоится: в ту сторону никого нет. Кстати, и вчера следовало проводить.

Фомка удрал, едва включили свет. И теперь Юрка думал, что это даже лучше, иначе бы он вертелся возле Галины Владимировны и его бы нельзя было и пальцем тронуть.

— До свиданья, до свиданья, — отвечала Василиса Андреевна. — Милости просим каждый день. И вы, Галина Владимировна, заходите…

Стояла ночь. Куда-куда, но уж на Перевалку ночь приходила с радостью, здесь было ее логово, обиталище, где она нежилась до первых вздохов Авроры.

Галина Владимировна с Аркадием и ребятней повернули в одну сторону, а Юрка с Валеркой и Катей — в другую.

— Вы чего? — удивилась Катя.

— Так, — ответил Юрка.

— Тебе понравилось кино? — спросил Валерка. — По-моему, даже лучше, чем вчера.

— Лучше. Особенно про братца Кролика и братца Тигра.

— Тигр не братец, — заметил Юрка, — а просто тигр. Такие проходимцы братцами не бывают.

Юрка поднял голову. Гудели телеграфные столбы. Из-за большого, похожего на кукиш, облака выглянула луна, выглянула осторожно, как девчонка из-за угла, — далеко ли водящий и нельзя ли зачикаться; поскольку водящего не оказалось вовсе, луна смело покинула укрытие и поплыла в невесомости, чем-то несомненно довольная: то ли бескрайностью своего пути, то ли тихой ночью на земле, то ли гудением столбов, то ли тем, что по улице идут рядышком три человека и беседуют.

— А ты правда вчера от нас задумчивой ушла? — спросил Юрка.

— Какой?

— Задумчивой. Ну, ты о чем-нибудь думала?

— Думала.

— О революции?

— Нет. О боге.

— Ну да, о революции — в смысле о боге?

— Я думала, что бог необязательно наказывает сразу. Он может наказать потом: через десять лет, через двадцать или еще позже.

Юрка какой-то миг подумал, потом присвистнул и проговорил:

— Ерунда. Учителя вон сразу наказывают, тут же. Раз — и угол! Два — к директору! Я вон Фомке галошей треснул, так Галина Владимировна сразу записку родителям написала… А по-твоему выходит, что через пять лет она пригласит папку и скажет: вы знаете, товарищ Гайворонский, сейчас ваш сын восьмиклассник, но когда он учился в третьем классе, он Лукина чернилами обрызгал — его надо наказать… Смешно. Еще смешнее через десять лет, когда я буду работать уже на заводе.

— То учитель, а то бог, — заметила Катя.

— Учитель, если хочешь знать, в тыщу раз важнее бога, потому что он учит, а бог?.. Что делает бог? Где он?.. А-а! — Мальчишка махнул рукой и отвернулся — мол, это такая галиматья, что и говорить-то не хочется, но взглянул на луну и добавил: — Даже вон луна в тыщу раз важнее бога, потому что она светит.

Катя молчала — она опять думала. «Может быть, в ней все еще продолжается та революция?» — подумал Юрка, вспомнив слова Аркадия.

Валерке рассуждения друга о боге понравились, однако он решил сменить тему разговора — хватит донимать Катю.

— Тебя мать сразу отпустила? — спросил он.

— Нет. Сперва не хотела. Сиди, говорит, нечего, говорит, там делать, хватит вчерашнего.