Наталия Роллечек - Деревянные четки Страница 37

– Мой отец тоже умер. Он был доктором, то есть профессором медицины, и заразился, спасая жизнь тифозному больному.

– Врет, он был обыкновенным деревенским фельдшером, – шептала мне на ухо Зоська, подойдя вечером к моей койке. – Фельдшером и беспробудным пьяницей. Однажды, по пьяной лавочке, он поставил себе пиявку с заразной кровью и вскоре после этого помер. Может быть, даже сделал это умышленно, чтобы избавиться от матери Целины. Ее мать была скупщицей краденого, да и сама воровала. В общем – страшная ведьма. Такая же, как Целина.

Несмотря на столь дурное мнение о Целине, Зоська служила ей верой и правдой. Она стелила ей постель, чинила одежду и белье, производила за нее уборку, штопала чулки, носила по дороге в школу и обратно ее ранец.

– Целина вскоре умрет, так как у нее чахотка, – доверительно сообщила мне Зоська. – Я это точно знаю, потому что подслушивала под дверьми, когда ее осматривал врач. Он сильно возмущался, что Целина находится с нами. Ведь она может заразить и всех нас. У нее в легких – кафе…

– Как это так – "кафе"? – удивилась я. – Ты, наверно, ослышалась?[96]

– Да нет, что ты! Так врач говорил. Из-за этого монахини и щадят Целину. Она заявила им, что если они будут ее раздражать, то у нее произойдет кровоизлияние и она тут же, не сходя с места, помрет. А монахини попадут за это под следствие и будут иметь большие неприятности. С тех пор она и стала такой особенной.

Сухой кашель, нездоровый румянец на щеках и всегда влажные от пота руки Целины подтверждали справедливость Зоськиных слов.

"Княжна" была очень высокого мнения о себе. Она пользовалась каждым удобным случаем, чтобы подразнить нас теми привилегиями, которые принесла ей болезнь. Когда мы, изголодавшиеся, бросались к столам, чтобы скорее проглотить завтрак или обед, она вставала возле своего столика и говорила равнодушно:

– У меня нет аппетита; Зося, можешь взять себе мой хлеб.

Или:

– Мне хватит и чая. А мой ужин пусть возьмет Зося.

И Зоська, сопровождаемая завистливыми взглядами, тут же срывалась со скамейки, торопясь схватить порцию Целины.

– Не понимаю, как может эта Целина выдержать на одном чае, – сказала я как-то Гельке. – Весь хлеб и кофе отдает Зоське.

Гелька глубоко задумалась, а потом пояснила:

– Ей уже всё равно. Она знает, что ей немного осталось жить. Если она даст хлеб Зоське, то по крайней мере будет уверена, что та сделает всё, что только она прикажет. Когда-то Целина поспорила с Сабиной на воскресный обед, что в течение недели не съест ни куска хлеба. И Сабина проиграла пари. Ну и ревела же она потом! В воскресенье был как раз суп с макаронами. Так мы думали, что Сабина задохнется от слез. А знаешь, что сделала Целина?

– Ну?

– Этот выигранный суп вылила за окно! Он, мол, с тухлым мясом. Сабина едва с ума не сошла. А Целина уперла руки в подбородок и спокойно наблюдала, как та бесится.

Легко можно представить себе Сабину, рычащую от бешенства и обиды. Она была неловка, малоподвижна и глупа, имела обрюзгшее лицо и редкие, светлые волосы. Будучи одногодкой с Гелькой и Рузей, она совершенно не хотела учиться и поэтому не кончила даже начальной школы. Она постоянно заискивала перед хоровыми сестрами, вечно жаловалась на какие-то боли и выпрашивала, у кого только могла, что-нибудь поесть. Она во всеуслышание рассказывала о своем божественном призвании и якобы по секрету, но так, чтобы это дошло до ушей монахинь, сообщала Зоське о том, что в первую пятницу каждого месяца ее посещают видения. Возле ее койки встает святой Антоний и указывает на нее цветком лилии.

Сабина со своей белесой головой и ежемесячными божественными видениями была противна мне, и я ненавидела ее, как ненавидела крыс. Я даже начала считать ее хуже Целины, которую немного боялась. Целина часто снилась мне в образе зеленоокой Брунгильды из "Старинкой легенды".[97] Брунгильда решительно выливала из окна отравленный суп на головы горбатых воинов, сражающихся под стенами башни.

Однажды в полдень, вернувшись с собрания школьного ученического комитета, я застала всех девочек в сборе. Они сидели за столами, в задумчивости склонившись над листками чистой бумаги. Одни писали, другие тяжело вздыхали и грызли кончики своих карандашей и ручек. А больше всего было таких, которые беспокойно вертелись, стараясь высмотреть, что пишут их соседки.

Стол, за которым сидели малютки, имел печальный вид. Девчурки, робко оглядываясь по сторонам, тесно прижимались друг к другу, словно озябшие воробышки. Лица у них были грустные, заплаканные, щеки испачканы чернилами. Перед ними тоже лежали листки бумаги, однако на них можно было обнаружить лишь несколько каракулей.

– Садись, Наталья, и не мешай, – обратилась ко мне сестра Модеста. – Возьми тоже лист бумаги и принимайся писать сочинение, В этом месяце "Заступник" объявил два конкурса. Каждая из вас может выбрать для себя тему сочинения, чтобы принять участие в этом конкурсе. Первая из тем – "О чем просила бы я матерь божию, если бы повстречала ее в лесу?" – предназначена для младших воспитанниц. Вторую тему – "Какой домик построила бы я для господа Иисуса Христа?" – могут взять старшие девчата. Впрочем, обе темы хороши и несложны. Размер сочинения должен быть не меньше двух страниц. А теперь – тишина! Прошу думать над сочинениями получше, чтобы потом не было в них глупостей.

"Заступник" был журнальчик для молодежи, находящейся под покровительством католических религиозных организаций. Все сироты – воспитанницы нашего монастырского приюта – в обязательном порядке зачислялись в "Евхаристичную Круцьяту",[98] в связи с чем получали звание «рыцарей господа Христа». В нашей швейной мастерской дважды в месяц под председательством ксендза-катехеты[99] проходили собрания «Круцьяты», на которые приглашались также гости – «рыцари господа Христа», ученики начальной народной школы.

Писание сочинений на темы конкурса, объявленного "Заступником", было для нас мукой едва ли не более страшной, чем самое кропотливое и трудоемкие монастырское поручение. Больше всего страдали при этом малютки. Будучи не в состоянии справиться с темой, они с трудом выводили на бумаге несколько щупленьких фраз, затем перечеркивали их и начинали всё заново, неуверенные в себе, обеспокоенные тем, что срок сдачи сочинений с каждой минутой приближается. Слезы на их лицах то и дело перемешивались с чернилами. Наиболее нерадивых сестра Модеста била по рукам линейкой и беспрерывно поторапливала.

Через несколько часов таких невыносимых пыток семилетняя девчушка отдавала заполненный каракулями лист бумаги монахине и тут же, плача, становилась в угол – в наказание за свою нерадивость. Старшие девушки соображали несколько лучше, однако и за их столами господствовал дух растерянности. Кругом раздавались громкие перешептывания. Среди взаимных обвинений в подсматривании, грызни из-за чернил и бумаги, среди мелких подлостей по отношению друг к другу рождалось это сочинение для благотворительного "Заступника".

В субботу, предшествовавшую очередному собранию "Круцьяты", сестра Модеста сообщила нам во время обеда:

– Сегодня рекреации не будет. Сразу же после выполнения уроков вы должны остаться на местах. Мы сделаем разбор ваших сочинений.

Как только кончилось время, предназначенное для выполнения домашних заданий, монахиня вынула из рукава своей рясы листки бумаги с нашими сочинениями.

– Большинство из вас, – сказала она, – выбрало вторую тему: "Какой домик построила бы я для господа Иисуса Христа". Из двадцати сочинений хорошим можно признать только одно – сочинение Целины. Остальные следует выбросить в печь.

Мы посмотрели на Целину. Она даже бровью не повела, точно писание самых лучших сочинений было для нее обыденным, повседневным делом.

– Я прочитаю вам начало ее сочинения, чтобы вы в следующий раз знали, чего добивается от вас "Заступник".

"Домик для господа Иисуса я построила бы из роз, перевязанных лучами зари. Пол устлала бы лилиями и незабудками. За карнизы я бы вставила пучки жасмина, а крышу покрыла бы самыми душистыми травами. Всюду я развесила бы прекрасные занавесы, а на ложе набросала бы дорогие меха, макаты,[100] и ковры. В кадильницу я насыпала бы мирры и алоэ[101] я бы накупила благовонных бальзамов и масел, а вокруг дома поставила бы хор ангелов…"

– Здесь ты допустила ошибку, дочь моя, – вкрадчивым голосом сказала монахиня. – Ты не можешь распоряжаться ангелами и командовать ими. Ангелы, как духи бесконечно чистые, не повинуются нашим распоряжениям. Разве что только сам творец мог бы дать им такое поручение. Однако вообще-то этот образ хорош. Измени его только так, чтобы мы видели вокруг дома господа Иисуса не ангелов, а ряды коленопреклоненных рыцарей "Евхаристичной Круцьяты"…