Лябиба Ихсанова - Цветы тянутся к солнцу Страница 37

Он даже, не смотрит на тетю Тагиру, а она глядит на Матали удивленными глазами и ничего не может возразить. А как возразишь, когда на Матали шапка со звездой и в руке у него винтовка. И ребята все с восхищением смотрят на Матали, на его винтовку… Смотрят, не говоря ни слова, и не решаются подняться. И такая тишина вдруг наступает в классе. И в этой тишине громко раздается голос Матали:

— Гапсаттар!

Так явственно прозвучал этот голос, что Гапсаттар невольно обернулся, глянул на дверь, посмотрел на ребят. Те перешептывались по-прежнему, поглядывали на окна…

И вдруг Гапсаттар понял, что там за окнами наступила тишина. Ни криков, ни выстрелов. Тихо-тихо!

И от этой внезапно наступившей тишины еще тревожнее стало в классе. Ребята с надеждой смотрели на учительницу, а та стояла бледная, растерянная и молчала.

Вдруг с шумом распахнулась дверь. Все лица разом обернулись туда. А еще мгновение спустя в класс ворвался свежий весенний ветер и следом за ним, с деревянной кобурой на ремне, в шапке с красной лентой, вошел Муллахмет.

— Все, ребята! Нет больше Забулакской республики. Можете учиться спокойно, — сказал он весело и, громко стуча сапогами, бросился к Тагире.

Тагира улыбнулась и сделала шаг навстречу.

— Ура! — крикнул Гапсаттар.

Этот крик подхватили все ребята, и, окружив Тагиру и Муллахмета, все вместе, смеясь, толкаясь и крича, высыпали на улицу.

Улица была заполнена военными. Солдаты с винтовками и без винтовок шли куда-то. Звонко цокая копытами по камням мостовой, проскакали конники. Дружно печатая шаг, прошли матросы в черных бушлатах.

Вдруг со стороны озера Кабан показалась странная процессия: несколько солдат вели подводы, тяжело груженные длинными ящиками. Рядом, на горячих лошадях медленно ехали всадники с карабинами за плечами и с шашками наголо.

— Золото, что ли, везете? — крикнул рабочий, стоявший на тротуаре.

— Нет, браток, тут подороже золота товар! — весело откликнулся матрос, стоявший рядом. — Тут винтовки, патроны, гранаты. Их у нас баи ночью украли, а мы у них в бою отбили среди бела дня.

У Гапсаттара, услышавшего эти слова, часто забилось сердце, а утро и без того светлое показалось еще светлее.

Чтобы получше разглядеть ящики с оружием, Гапсаттар выбрался из толпы и даже несколько шагов прошел вслед за подводами и тут услышал крики, раздавшиеся у него за спиной:

— Баев, баев ведут!

Гапсаттар обернулся. Посредине мостовой, низко опустив головы, шла небольшая группа людей, окруженных вооруженными матросами. Впереди, семеня ногами, обутыми в мягкие ичиги с галошами, понуро шел Хакимзян. За ним, в шинели без пояса, без оружия и без погон, шагал Юсуф с непокрытой головой. Рядом шел низенький мулла в своей длинной шубе. Был тут и бай Гильметдин. Он шел с узелком в руке, в пальто и меховой шапке. Озираясь по сторонам, он узнавал лица людей. От одних прятал глаза, на других бросал злобные взгляды, третьим улыбался жалкой улыбкой.

Вдруг он заметил в толпе Хусаина, глянул на него и, опустив глаза, злобно плюнул под ноги.

Увидел бая и Хусаин, стоявший в толпе. Рука старика почтительно потянулась было к баю. Но вдруг он отдернул руку, улыбнулся в усы и плюнул вслед человеку, которому отдал лучшие годы своей нелегкой жизни. И, припадая на больную ногу, Хусаин зашагал по направлению к дому.

— Баи… — бормотал он на ходу. — Вот тебе и баи! Все кувырком пошло. Выходит, дочка моя умнее байского сына? Саляхетдин, выходит, умнее муллы? Народ, выходит, умнее министров? Один я как был дураком, так дураком и остался? Нет, Хусаин, пора и тебе за ум браться. Пора разобраться, за какую вожжу тянуть.

Задумавшись, он чуть не налетел на Гапсаттара, стоявшего возле тротуара.

— Дядя Хусаин, здравствуйте! — крикнул Гапсаттар. — Поздравляю вас, дядя Хусаин.

— Здравствуй, сынок, спасибо, — сказал Хусаин и, улыбнувшись, поплелся дальше.

«Вот и этот мальчишка, выходит, умнее бая, — подумал он, — даром, что у бая много денег было. Ума-то бай не нажил».

Весна и солнце делали свое дело.

Давно ли горы черного снега лежали вдоль мостовых? Давно ли первые ручейки талой воды прожурчали, сбегая к набухшим рекам? А вот уже и Казанка пошла, сломав грязный лед. Вот двинулась и Волга, круша и кружа сверкающие на солнце льдины.

В тот год ледоход был бурный и разлив высокий. Чуть не весь город вышел в те ясные дни смотреть на ледоход. И старые и молодые подолгу стояли на берегу и смотрели, как, кружась и догоняя друг друга, ломаются толстые льдины. Бабушки, неловко присев, черпали горсточками мутную весеннюю воду и умывали ею маленьких внуков, веря в чудодейственную силу такого омовения.

На Адмиралтейской дамбе с утра до вечера толпился народ. Трамваи тут шли переполненные так, что даже городские мальчишки не могли протиснуться.

А когда проплыли последние льдинки по Волге и вода начала спадать, над городом повисли низкие тучи, и сильный дождь в один день смыл всю грязь, накопившуюся в эту трудную зиму.

И казалось, что не только улицы, но и сам воздух стал чище после этого дождя.

Люди и дышали глубже, и смеялись громче, и шагали легче. Повсюду пахло набухшими почками, кое-где уже травка выбивалась, и по всему городу на карнизах крыш и на ветвях деревьев с утра до ночи не умолкали птицы.

И вот однажды, когда уже зазеленели луга и свежая листва шумела на деревьях, с утра толпы народа хлынули на улицы города и, как вода в половодье, залив мостовые и тротуары, двинулись к Казанскому кремлю с красными знаменами в руках, с красными флагами, с плакатами шириной во: всю улицу. Сверкая в лучах весеннего: солнца, гремели трубы оркестров, песни лились над городом.

Победивший народ впервые свободно, встречал день Первого мая. Мыловары и суконщики, печатники и грузчики, мукомолы и кожевники шли не оглядываясь, не боясь, что вот-вот налетят казаки с шашками наголо. Шли и знали, что им теперь не нужно прятать свою радость от полиции, от купцов и фабрикантов. Шли твердым шагом, ступая по родной земле, и каждым шагом, каждой песней, каждой улыбкой как бы говорили: «Все тут наше. Мы здесь всему хозяева».

В то утро вышел на улицу и Матали. Пристроившись в хвосте колонны красноармейцев, со знаменами вышедших из казармы, он старался шагать в ногу с ними, громко топая новыми ботинками по камням мостовой. Пройдет шагов двадцать, отстанет, бегом: догонит колонну и снова шагает, гордясь гимнастеркой, подпоясанной брезентовым ремнем, и красноармейской фуражкой с звездочкой и, главное, красным бантом, горящим у него на груди.

Ему казалось, что весь город смотрит на него. А на него и правда многие смотрели, особенно мальчишки, шнырявшие в толпе и завистливыми взглядами провожавшие маленького красноармейца.

И вдруг все лица обернулись кверху. Посмотрел на небо и Матали. Там, в небе, со стороны Арского поля показался аэроплан. Он низко летел над городом, стрекоча мотором, развернулся, взмыл в вышину, так, что не слышно стало треска мотора, снова спустился совсем низко, так низко, что стало видно лицо летчика в черном шлеме и в больших очках. Подняв руку в кожаной перчатке, летчик помахал ею, приветствуя толпу, крикнул что-то, но никто не понял, что он кричит.

Матали стоял посреди мостовой, провожая самолет глазами. Он не заметил, как ушла вперед колонна. Зато он первый заметил, как летчик бросил за борт какой-то предмет вроде маленького ящичка. Вот этот ящичек развалился в воздухе, и сотни разноцветных листовок, трепеща и раскачиваясь, как осенние листья, стали падать на землю.

Сотни рук поднялись навстречу этим листочкам. Поднял руки и Матали. Ему казалось, что вот этот-то красный листок непременно достанется ему, но чья-то длинная рука поднялась у него за спиной и перехватила подарок с неба. Ну вот этот синий… Но и синий попал в чьи-то руки. И желтый… и голубой…

И тогда Матали, позабыв обо всем на свете, позабыв даже о своих новеньких шароварах, бросился на колени и, ползая между ногами людей, стал собирать те листовки, которые упали на мостовую.

Его чуть не раздавили в толпе. Но зато он набрал целую пачку разноцветных листочков и, когда встал, гордый удачей, вдруг увидел, что безнадежно отстал от колонны. Солдат уже и видно не было. Только звук военных труб доносился откуда-то издали, а кругом были какие-то незнакомые веселые люди. Никто тут не шагал в ногу, никто не держал строй. Зато тут пели и плясали на ходу под гармошку, смеялись и перебрасывались шутками. И здесь над головами людей развевались знамена и флаги и смешные плакаты, на которых были изображены толстые буржуи, попы и генералы… Ни на минуту не умолкали песни. Вот запели татарскую. Не успели закончить, запели русскую и снова татарскую. Из Проломной улицы влилась в толпу другая колонна. На улице стало тесно. Толпа несла Матали куда-то, а куда, он не знал и сам, пока не уперся в стену какого-то дома.