Яков Ершов - Витя Коробков - пионер, партизан Страница 38

Жандарм откозырял: все в порядке, он просит мадам извинить за причиненное беспокойство.

А через два часа во двор въехала черная крытая машина. Полицейские оцепили дом. Обшарили все, от подвала до чердака. Черная машина увезла Листовничую и Залепенко.

Витя узнал об арестах от отца.

— Ты к Листовничей не ходи, — как бы между прочим предупредил Михаил Иванович.

Витя вспыхнул:

— Я и не хожу.

— Арестовали ее, — будто не слыша ответа, уже открыто сказал отец.

В тот же день был арестован и переводчик лагеря военнопленных Леня Ашот.

Через Любу Самарину Витя получил задание стоять в пикете у базарной площади: на конспиративную квартиру могли прийти связные из партизанского отряда и попасть в засаду. Но предупреждать Витя должен был только тех, кого лично знал.

Аресты продолжались. Через неделю был арестован бухгалтер Самарин с дочерью Любой. Затем полиция схватила врачей Пислегину, Шепелеву. На другой день была арестована Александра Васильевна Богданова, а через три дня — ее муж Николай Петрович Богданов, инженер Шатковскйй и, многие другие. Арестовывали уже без разбора, по доносам и без них, просто потому, что человек показался подозрительным.

Недели через полторы отец, уже не таясь, послал Витю к Бивстрюку. Но на двери мастерской висел замок.

В соседнюю дверь выглянула женщина.

— Дядя Коля дома? — спросил Витя.

— Нет его.

— А когда он будет, не знаете?

— Его совсем нет, — коротко бросила женщина и закрыла дверь. Оказалось, что накануне и Бивстрюк был взят полицией.

Вскоре стало известно, что организацию выдал Анатолий Гулевич. Витя, ходивший вместе с родными арестованных к тюрьме, впервые тогда услышал это имя. Он не знал, что Анатолий Гулевич появился на конспиративной квартире Листовничей еще зимой. Из лагеря военнопленных предатель переслал несколько писем, адресованных подпольщикам. Одно из них попало к Листовничей. Гулевич писал, что тяжело раненным попал в плен, рвется к борьбе против фашизма и просит ему помочь. Организовали побег. Живя некоторое время на квартире Листовничей по документам, мужа Марии Залеленко, он узнал почти всех активных членов организации. Изменником оказался и проводник Сашка. Он выдал немцам отправленную в лес группу бежавших военнопленных. Лишь несколько человек добрались до партизан и рассказали о предательстве.

На очных ставках Гулевич открыто предавал подпольщиков. Он не смог провалить только Николая Петровича Богданова, потому что ни разу не встречался с ним. Не знал он и Витю Коробкова и его отца.

Арестованных несколько месяцев держали в феодосийской тюрьме, пытали, зверски избивали. На одном из допросов у Шепелевой перебили обе руки.

В мае 1943 года Листовничая была отправлена в симферопольское гестапо и там погибла. Самарин, Шепелева, Богданова, Бивстрюк были замучены в лагере в совхозе «Красный» под Симферополем.

Несмотря да эти аресты и убийства, патриотическая подпольная организация продолжала существовать. Она не потеряла связи и с партизанами. В город по-прежнему приходили связные. Теперь они часто заглядывали в квартиру Михаила Ивановича Коробкова.

ЧАСТЬ 3

ПОДВИГ

ДОРОГА В ГОРЫ

В начале октября 1943 года по тропе, ведущей от Старого Крыма к горе Агармыш, шли пятеро. Впереди размашисто шагал Михаил Иванович Коробков. Замыкающим шел Витя. Он опирался на только что вырезанную суковатую палку. За спиной горбился мешок-рюкзак.

Близился рассвет. На светло-голубом небе гасли далекие звезды. Тихо струился свежий воздух. Витя давно не видел такого чудесного утра. И дышалось здесь, в предгорьях, легко, свободно, и на душе было так радостно, что хотелось гаркнуть по-озорному, на весь лес: «Эй-эй! Вот он — я, пришел! Эге-ге-е-е!» Витя глянул на чернеющую вдали вершину Агармыша, подумал: «Вот здесь, наверное, и живут горные орлы», — и, не удержавшись, стал едва слышно напевать любимую песню: «Орленок, орленок! Взлети выше солнца…»

Пожилой рыбак-партизан, шагавший впереди, сердито обернулся. Витя смолк, виновато опустил голову. Петь нельзя, — и дыхание-то нужно сдерживать. И ступать нужно осторожно, чтобы не хрустнула ветка, не скатился из-под ног камешек.

Витя свободной рукой поправил сползавший на бок рюкзак и огляделся. Тропинка круто взбиралась вверх. Где-то далеко-далеко внизу угадывалось море. Вдруг страшно захотелось искупаться. Какое это блаженство — плыть, раздвигая грудью воду, или, лежа на спине, покачиваться на волнах и смотреть неотрывно в бездонную небесную синь. Конечно, в октябре море уже холодное, особенно после шторма, и не каждый решится лезть в воду. Но летом!

Витя с грустью смотрел вниз, туда, где за седыми туманами скрылась Феодосия. Вот и уходит он к партизанам, уходит от милого синего моря. Но зато там, в горах, наконец-то можно будет вздохнуть свободно. Он станет, наконец, самим собой, не будет таиться, скрывать не только поступки, но и мысли свои, поминутно оглядываясь, не заметил ли чего проклятый полицай. Ему дадут винтовку, он будет настоящим бойцом. Он сможет по-настоящему отомстить фашистам за все: за Любу Самарину, замученную гестаповцами, за мамины раны, за Нину Михайловну. Но как трудно оставлять Славку, город, улицы, дома и родные развалины! Славка, как прежде, будет помогать подпольщикам, расклеивать листовки, выведывать тайны врага, а он уже далеко-далеко от этих неприметных, но очень ведь нужных дел… А может быть, все-таки отец преувеличивает опасность и правильнее было бы остаться в городе?.. Но слишком уж настойчиво последнее время гестаповские агенты интересовались их домом. И очень уж ехидно улыбался при встречах Аркашка Мирханов. Нет, отец прав — в городе оставаться нельзя.

Медленно шагая в гору, Витя вспоминал, как случилось, что он стал помощником, товарищем отца по подпольной работе.

Недели через две после провала на Лермонтовской Витя впервые со времени оккупации города зашел в типографию. Охранник пропустил мальчишку. Отец был один в наборной.

— Подожди, — сказал Михаил Иванович. — Я скоро кончаю. Пойдем вместе домой.

Витя подошел к окну. Ему виден был большой участок улицы. От красивого двухэтажного здания, стоявшего против типографии, остались одни обгорелые стены. Угрюмо глядели пустые проемы окон. Соседний дом, санаторий, был тоже разрушен. Посередине мостовой, отбивая шаг, как на параде, прошла рота гитлеровцев. По тротуару, высоко задрав голову, выступал офицер-эсэсовец. Одинокие прохожие обходили его.

В конце улицы показалась черная, с крытым верхом машина. У входа в типографию она резко затормозила. Из кабины выскочил офицер с изображением черепа на рукаве. Витя отпрянул от окна, бросился к отцу.

— Папа, гестаповцы! Сюда, в типографию.

Михаил Иванович легонько подтолкнул сына к выходу.

— Беги, Виктор. Не надо, чтобы тебя здесь видели. Это возьми, дома припрячешь, — обняв сына, он опустил тугой шуршащий пакет в карман его тужурки.

Витя поспешил к дверям.

— Не сюда, — остановил отец. Распахнул окно, легко отодвинул железную решетку: — Прыгай.

Окно выходило в угол заваленного разным хламом складского двора. Прячась за ящиками и бочками, Витя перелез через забор и проходными дворами выбрался на соседнюю улицу.

Дома он заперся в чулане и развернул пакет. Там оказались два письма к сыновьям-партизанам от отцов, работающих в типографии, двенадцать незаполненных бланков пропусков для ночного хождения по городу, пять справок об освобождении от работы. Так вот чем отец занимается в типографии! Еще раз Витя убедился в том, что отец связан с подпольем. И он решил, что сегодня добьется своего.

Он едва дождался возвращения отца с работы, а потом конца скудного обеда.

— Ты свободен, папа?..

Михаил Иванович не отмахнулся на этот раз от разговора. Они пошли в комнату, сели рядом на кушетку. Витя поднял на отца темные решительные глаза:

— Папа, пойми — я все знаю. Я знаю о твоей подпольной работе. А ты… а тебе, конечно, известно, что Нина Михайловна мне давала задания. И что я ни разу не завалил ни одного дела… Пойми, я же не могу так-просто терпеть и ждать! Я хочу работать вместе с нашими людьми, вместе с тобой…

Отец молчал. В глазах его была нежность и тяжкая тревога за мальчика, сына, за его очень еще коротенькую жизнь. Но было и другое: большая отцовская гордость и уважение к смелости и настойчивости маленького патриота. Это уловил Витя и за это ухватился.

— Верь мне, папа. И не бойся, — торопливо зашептал он. — Я умею молчать. И все буду делать, как ты скажешь. Все. Я ничего не боюсь. Хочешь, проберусь ночью в комендатуру и расклею листовки на двери в кабинете коменданта? Хочешь?

— Ну, зачем же в кабинете? — покачал головой отец. — Кто их там будет читать? То-то и беда: горяч ты слишком, Виктор… — вздохнул он.