Вероника Кунгурцева - Ведогони, или Новые похождения Вани Житного Страница 39

Ваня развернулся и увидел: над площадью, по которой без толку сновали люди, кружил, рассекая крыльями воздух, Змей. Мальчик уразумел наконец, что было не так с головами… Головы были — человечьи!!! Из широкого змеиного туловища, как из вазы, торчали три длинных стебля с человеческими головами! Крылья были, как у Змея, и хвост, как у Змея, и лапы, и туловище, а головы…

Змей как раз пролетал мимо башни, наклонился, одна из голов посмотрела Ване в глаза! Это была голова… это была голова — пастушонка Смеяна!.. Самое страшное, что венок из репейника по–прежнему сидел на его встрепанных волосах, а на длинной змеиной шее болталась пастушья сумка… «Небось, и рожок там», — мелькнуло в голове.

А Смеян ухмыльнулся ему с недосягаемой высоты! Две другие головы — были: голова парня и мужика с седеющей бородой. Что же это такое! Ване даже показалось, что в небе неведомый летательный аппарат, и три человека просто высунули головы из иллюминаторов, которыми заканчивались три длинных коридора… И всё‑таки, — он понял, — это было одно цельное существо!

Кто‑то из бывших женихов за спиной Вани выкрикнул: «Ракшас[60]!» — и показал пальцем на Змея. Соколина тут же присела — и чудовище в вышине ее не заметило. А слово подхватили, и уже десяток голосов шептал, шелестел, кричал: «Ракшас! Это ракшас! Смотрите — это ракшас!» И еще вопили: «Триглав! Тоткогонадоопасаться!» И опять: «Ракшас! Ракшас!!!» А Змей, или ракшас, парил над площадью, высматривая кого‑то внизу… И вдруг выдохнул три языка пламени! Мальчик так был поражен — что на минуту забыл обо всём на свете, всё казалось ему нереальным: людские волны на площади, ракшас в небе. Он забыл о Соколине, Березае, даже о Стеше. Проснуться, нужно проснуться — твердил ему мозг. Но Ваня не проснулся — открыл глаза: а перед ними всё то же… Только диспозиция изменилась: Змей, или ракшас, приземлился, а верхом на чудище, между черными крылами, сидела перепуганная до смерти бабушка Торопа.

Только этого не хватало! Ваня бросился несчастной старухе на выручку, но не успел добежать, потому что Змей повернул шею с головой Смеяна и что‑то сказал Торопе. Та стала отказываться, попыталась даже слезть со спины чудища, но тут бородатая голова прикрикнула на бабушку — и Торопа достала из кармана… мертвую руку и обвела ею площадь, воскликнув при этом: «Замрите!»

Тут же всё, что двигалось, бежало, кричало — замерло в самых немыслимых позах! И Ваня тоже замер — превратился в скульптуру бегущего мальчика. Впрочем, скульптура всё чувствовала, видела и слышала, только не могла стронуться с места. Видимо, так же было со всеми. Неподалеку замер с протянутым вперед посохом старой Колыбан, колоколом надулась юбка Дены, а коса девушки изогнулась дугой, взметнувшись кверху. Стоял с растопыренными руками Березай — хорошо, что не в березу лешак обратился! Увидел Ваня и Пленко: Мельников сын выглядывал из‑за угла ближайшего барака, в руках у него был натянутый лук, и даже стрела, которую он успел пустить, замерла в полете — так и висела в воздухе, чуть–чуть не долетев до Змея–ракшаса. И вон Поток, бежавший со стороны реки с молотом в одной руке и раскаленными клещами в другой, тоже остановился на бегу. Все на Собутнике к ночи остались безоружными — и только Пленко с Потоком при виде Змея, видать, сообразили, что надо делать…

И лишь двое на этой площади застывших фигур могли двигаться и говорить: сам Змей–ракшас да бабушка Торопа. Старушка сползла со спины триглава и стала рядом с ним. Змей же легко, несмотря на тяжкое туловище, помчался в сторону Пленка, по пути сбив и стоптав несколько фигур. И средняя из голов по–собачьи схватила зубами замершую в воздухе стрелу. Вот Змей приблизился к Мельникову сыну и выплюнул стрелу под ноги Пленки. Смеянова голова повернулась на змеиной шее и позвала Торопу, которая безропотно повиновалась. Бабушка по–прежнему держала мертвую руку, на мизинце которой сверкал перстень с рубином.

— Покажи ему, — приказала бородатая голова триглава. Старуха поднесла мертвые кости к глазам Пленко. Раздался жуткий смех трех глоток, потом голова Смеяна спросила:

— Узнаёшь?!

Ване показалось, что даже на таком расстоянии он увидел, как глазные яблоки в глазах Мельникова сына зашевелились, будто глаза хотели выскочить наружу.

— Это твоя десница[61], Пленко, — продолжала средняя голова. — И перстень твой…

— Верней, Соколинин, — уточнила пастушья голова. — Хочешь — примерь! — пастушонок что‑то шепнул Торопе, и та приладила мертвую руку рядом с живой: и у той, и у другой на мизинном пальце сверкало по кольцу с рубином…

И Змей–ракшас троекратно взревел:

— Я — настоящее, я — прошлое, я — будущее! Во мне сошлось время! Во мне три возраста! Всё происходит сейчас! И я знаю, что произошло, — а для тебя еще только произойдет. Смотри: ты мертв! Это твои кости! Это твоя рука, Пленко, я достал ее из твоей могилы! Ты станешь страшным злодеем, а я спасу Соколину!

— Ну а пока мне Соколина без надобности! — продолжала голова парня.

— Отвергла меня — что ж… Пускай теперь локти кусает, — проворчал Смеян.

— Можешь доесть надкусанное яблочко! — припечатала старообразная голова.

Змей–ракшас развернулся — и полетел на бреющем полете над землей, маневрируя среди живого леса, но при каждом неудачном маневре сбивая фигуру за фигурой. Бабушка Торопа, семеня, бежала следом за триглавом. А тот не к Соколине летел, о которой Ваня стал было беспокоиться: не локоть ли мертвой руки хочет дать укусить девушке отвергнутый Змей… Нет, триглав не долетел до башни, а затормозил перед фигурой, которая, сложив рупором руки, кричала что‑то неслышное — рот был открыт, а звук как будто выключили. Это была Стеша, повернутая в Ванину сторону. Змей что‑то приказал старухе, Торопа взмахнула мертвой рукой над головой девочки и воскликнула: «Отомри!» И Степанида Дымова докрикнула то, что начала перед тем, как замерла: «а–а–аня–а». И поперхнувшись, замолчала. Шесть глаз триглава в упор уставились на нее.

— Хоть ты и не Змиуланка, — сказала ей голова Смеяна, — но ты мне нравишься! — и ракшас, обернувшись, троекратно подмигнул неподвижному Ване. Мальчик изо всех сил пытался сойти со своего места — и не мог, сдавленный страшной тяжестью.

— А звать меня… нет, не Смеян — Змеян! Во как! — воскликнула голова пастушонка, увенчанная венком из цветущего репейника.

Тут закричал первый петух в Деревне — и ракшас, видно было, приужахнулся: присел на задние лапы, шеи втянул в плечи и замолчал. Ваня обрадовался: вот сейчас Змей обернется обычным мальчишкой, и тогда десантница сможет справиться с ним, если, конечно, Торопа опять не направит на нее мертвую руку… Пока‑то Стеша никак еще не могла прийти в себя. Но вот и третий петух прокукарекал, и пятый, и десятый… А ничего не происходило — Змей оставался Змеем. Триглав захохотал так, что прибитая пыль поднялась с дороги.

— Не у одной ведь Соколины день рожденья‑то! — вскричала голова пастушонка. — Нынче и мой Собутник! Сегодня мне исполнилось 13 — и теперь и днем, и ночью, и всегда я буду Темкогонадоопасаться!

— А мне сегодня 26, — сказала голова парня.

— А мне — 52 — тряхнула бородой третья голова.

— Ей дарили подарки!.. — продолжала меж тем юная голова Змеяна. — А мне нет! Этак ведь негоже! Потому я сам выбрал себе подарок! Мой гостинчик — ты, чужанинка! — чудовище вытянуло шею, и голова Смеяна нависла над десантницей в голубом берете. Степанида Дымова взвизгнула и бросилась прочь от ракшаса, он кивнул Торопе, та направила мертвую руку вслед бегущей — но выронила ее… Кажется, нарочно… Триглав, взвыв в три глотки, принялся наперебой хватать костлявую руку зубами… Стеша почти уже выскочила за ворота Деревни, когда Змею удалось поддеть мертвечину кинжальным когтем, он нацелил чужую пятерню в сторону бегущей девочки и в три глотки гаркнул: «Замри–и!» И бедная десантница замерла в самых воротах. Змеян подлетел к ней, сбив с ног, — и Стеша с размаху рухнула на спину чудищу.

Змей–ракшас вместе со своей добычей поднимался в воздух, а бедная десантница, как кукла, лежала между крыльев… «Да и кукла Леля ведь там же лежит, в рюкзаке», — подумал мальчик.

Вдруг Змеян, сделав круг над Деревней, развернулся и вновь стал снижаться, пробежался по площади — и остановился как раз перед Ваней, столкнув Колыбана и даже не заметив, и мимоходом раздавив его посох. Из‑за длинных шей и крыла виднелась девочка, лежащая полубоком, головой к хвосту.

Триглав что‑то шепнул бабушке Торопе — и та, когда он склонил шею, сняла сумку пастушонка. — Сюда! — приказал Змеян, старуха положила сумку перед головами. — Достань! — Старушка сунула руку — и вытащила то, что лежало внутри. Торопин камень–оберег, узнал обомлевший Ваня, зачем он ему?!