Наталия Роллечек - Деревянные четки Страница 39

По окончании собрания, которое на этот раз было необычно коротким, сестра Модеста тотчас же сорвалась со стула и быстрыми шагами вышла из мастерской.

Мальчики – "рыцари господа Христа", расшаркавшись перед ксендзом, побежали к калитке, ведущей из монастыря на улицу.

Когда последний гость покинул нашу обитель, в помещение, где возбужденные воспитанницы обменивались самыми различными предположениями о виновнице неожиданного происшествия, вошла матушка-настоятельница. Она прикрыла за собой дверь и стала посередине комнаты.

– Я не спрашиваю, кто из вас сделал эту мерзость. Зло, даже очень глубоко запрятанное, всё равно выдаст само себя. Так уж устроено богом, и ничье коварство не сможет этого изменить. С сегодняшнего дня все, за исключением Целины, будете читать покаянные молитвы в часовне. Ежедневно вместо рекреации назначаю вам час тайной молитвы.[106] Вы все виноваты в содеянном, поскольку не захотели облагораживающе воздействовать на ту, которая сотворила зло и которая укрывается среди вас. Поэтому ни одна из вас не может быть освобождена от покаяния.

И, направляясь уже к двери, она добавила:

– А Наталья пусть пойдет со мной.

И вот в пустом помещении белошвейной мастерской мы стоим друг против друга. Теперь я имею возможность хорошенько всмотреться в то лицо, которое я так обожала и которое видела обычно лишь издалека. Как ни странно, но вблизи оно почему-то теряло всё свое таинственное обаяние: отекшая кожа, влажные губы и синяки под глазами скорее отталкивали, чем привлекали. Глаза ее были совершенно мутны и холодны, взгляд их рассеян.

– Сестра Модеста говорит, что это ты вытащила сочинение Целины и подложила на его место свое.

– Нет, это не я.

– Перестань лгать. Мы всё равно доберемся до истины.

Она поддела меня ладонью под подбородок и, с силой давя на него, вынудила откинуть назад голову. Ее искривленное лицо я видела теперь прямо перед собой.

– Будешь ты отвечать или нет?

Я живо вспомнила сцену у калитки, тонкие пальцы матушки-настоятельницы, вцепившиеся в волосы Гельки, и задрожала от страха.

Холодная ладонь всё ожесточеннее давила на подбородок, так что мне стало больно шею и мозжечок.

– Ну так что?

– Да, – еле выдавила я из себя. – Это я…

Настоятельница отпустила мой подбородок и отступила чуть в сторону. На ее лице был написан ужас. Отворачивая голову, словно уже один мой вид вызывал у нее чувство омерзения, она сказала:

– С сегодняшнего дня ты будешь изгнана из "Евхаристичной Круцьяты". Перед следующим собранием расскажешь ксендзу обо всем, что ты натворила. А сейчас… Сейчас пойдешь к сестре Модесте и попросишь, чтобы она назначила тебе самое тяжкое наказание. Убирайся!..

Пришел ноябрь, а вместе с ним на наши плечи легли и две кропотливые, утомительные обязанности. В связи с приближением праздника рождества Христова нужно было произвести генеральную уборку всех помещений и затем подготовить подвалы к приему и хранению зимних запасов, которые должна была нам доставить осенняя квеста.[107]

Уборка подвалов осталась в моей памяти как неприятнейшее воспоминание о чем-то очень зловонном и мерзком. По стенам темного подвала беспрерывно сбегали струйки воды. От гниющих в мокрой глине остатков картофеля вокруг стояло такое зловоние, словно мы находились не в монастырском подвале, а в главной канализационной магистрали города. Работали мы, выстроившись в цепочку. Я была впереди – для отбытия наказания.

Я отрывала лопатой комья глины, перемешанной с остатками картофеля, нагружала ими ведро и передавала его дальше. Ведро по цепочке переходило из рук в руки, а когда оно оказывалось на дворе, его содержимое вываливалось в одну кучу и затем тачками вывозилось на свалку. Чтобы не испортить обувь, мы работали, обернув костенеющие ноги тряпьем. Тряпки, привязанные к ногам веревочками, то и дело спадали, а пропитавшись насквозь грязью, быстро замерзали на холодном воздухе и больно ранили кожу ног. В конце концов мы предпочли вовсе их сбросить и работать босыми.

Чтобы несколько разнообразить нашу монотонную работу по очистке подвалов, сестра Модеста поручила мне и Зоське вымыть дубовые бочки из-под старой квашеной капусты, заплесневевшие остатки которой мы, по ее указанию, хорошенько выполоскали в холодной воде и затем отнесли на кухню. Всё это делали мы в своих обычных, повседневных платьях, так как иной одежды у нас не было. Чистое белье выдавалось в приюте один раз в месяц.

Прошло несколько дней, в течение которых мы с Зоськой были заняты на работе в подвалах. И вот однажды утром, на занятиях в школе, учительница, проходя возле нашей парты, сказала вдруг, втягивая носом воздух:

– Не понимаю, почему здесь такой запах. Откройте окна!

Окна открыли. Но через минуту учительница велела снова их закрыть:

– Очень дует. Закройте быстрее!

Ее указание было исполнено.

Полистав классный журнал, учительница снова подозрительным взглядом окинула всех учеников.

– Снова пахнет. Посмотрите, нет ли где кота.

И моментально поднялся невообразимый шум. Мальчишки (седьмой класс, в который я ходила вместе с Зоськой и Целиной, был классом совместного обучения) тут же бросились под парты и качали с энтузиазмом разыскивать злополучного кота. Возгласы: "Кис, кис, кис… Иди сюда, котик… Мяу, мяу, мяу" – раздавались со всех сторон.

Девочки, как существа более деликатные, недоверчиво обнюхивали кругом воздух, робко высказывая различные предположения.

С того момента, как учительница велела открыть окно, мы с Зоськой, занимавшие парту как раз против кафедры,[108] старались сидеть не шевелясь и даже не дыша. Однако это не помогло.

– Проше пани, это от Натальи с Зоськой так воняет, – воскликнула вдруг девочка, сидевшая за нами.

Мы вынуждены были подойти к кафедре. Учительница приблизила нос к нашим платьям.

– И в самом деле. Необходимо, чтобы вы пересели на задние парты.

Мы пересели. Это дало повод классу для еще более веселого развлечения и бесконечных насмешек. Уткнувшись в классный журнал, учительница терпеливо ожидала звонка, избавившего ее от развеселившегося класса, с которым уже невозможно было справиться.

Когда мы вышли из школы, я вслух выразила свою мысль: не отправиться ли нам прямо на вокзал, чтобы броситься там под поезд? Но Зоська нашла более практичный выход из положения:

– Мы скажем сестре Модесте, что директриса велела обеспечить нас чистыми платьями.

С той поры как я вынуждена была попросить у сестры Модесты прощения и она в качестве наказания назначила мне работу "во главе" цепочки там, в подвалах, взаимная ненависть и враждебность встала между нами, как стена.

Не поднимая глаз от земли, я сказала твердым тоном, какого обычно придерживалась моя сестра Луция, когда хотела дать кому-нибудь понять, что не отступит от своего:

– Я попрошу сестру дать мне другое платье. То, которое теперь на мне, я буду надевать только для работы в подвалах. Если сестра не даст мне чистого платья, я взломаю двери шкафа и возьму его сама. А потом пойду к директрисе и всё ей расскажу.

С момента нашего столкновения с сестрой Модестой в старом костеле монахиня считала меня способной на любое самое мерзкое дело. Ее уверенность в этом значительно усилилась после происшествия с заменой сочинения.

Она посмотрела на меня как на безумную и ушла без единого слова. А вечером я нашла у себя на койке сильно заплатанное полотняное платье, которое было мне до пят. Но оно обладало одним важным преимуществом – ничем не пахло.

С тех пор на очистку подвалов ходила только я. Остальные девочки возили на свалку тачки с извлеченной из подвалов грязью. Отдых от этой каторжной работы принесла нам только дизентерия, свирепо ворвавшаяся в наш приют. Остатки картофеля, моркови, квашеной капусты, извлеченные из подвалов, были съедены. Болезнь сестры Зеноны задержала квесту, которая должна была обеспечить монастырь зимними запасами продовольствия. Голод всё больше и больше давал о себе знать.

Наше меню стало совсем нищенским: утром – половник жидкого кофе и ломтик хлеба; в полдень – половник жидкого супа и несколько клецок из черной муки или картофелин, политых чем-то, что у сестры Романы называлось соусом. Вечером – горсточка приготовленной на воде затхлой каши. Злющие, как осы, слонялись мы по коридорам в поисках хоть чего-нибудь съедобного.

Однако в тихих коридорах не было ничего, кроме портретов святых отшельников, которым, вероятно, вполне достаточно было для еды каких-нибудь корешков. Поэтому они смотрели на нас со стен довольно укоризненно или в лучшем случае – безучастно.

Более пронырливые девчонки крали в школе завтраки у своих соучениц. Особенно преуспевали в этом деле сестры-близнецы, Казя и Владка, да Йоася, милое, всегда смеющееся личико которой не могло вызвать ни единого подозрения, в связи с пропажами завтраков в школе беспрерывно разыгрывались шумные скандалы и производились тщательные поиски воришек. Но "приютские", как нас называли, так набили на этом руку, что ни разу ни один из них не была схвачена с поличным.