Ирина Стрелкова - ЧЁТ И НЕЧЕТ (полный текст) Страница 39

Кабиш подскочил к Исабеку:

- Да всыпь ты ему! Чего он над нами издевается! - Кабиш говорил по-казахски, но смысл сказанного дошел до Володи по азартной жестикуляции.

Еркин сказал по-русски - не одному Исабеку, но и пижону московскому:

- Не валяйте дурака! Пошли!

- Нет, ты погоди… - мучился тугодум.

- Аксакал, у нас десять минут! - напомнил москвич.

Парни из десятого «А» заговорили недовольно: «Чего тут… хватит… пошли…»

- Нет, ты погоди. - Туго до Исабека доходило, что ему говорят, как говорят, кто говорит. - Не пойму я, кто тебя-то звал сюда?

- Никто не звал! А почему я пришел, я, кажется, аксакал, уже объяснил, на мой взгляд, вполне логично. Неужели надо все повторять еще раз?

Москвич не производил на чабанских сыновей впечатления противника сильного и ловкого. Левка - тот да, здоров как зверь, вся грудь в густом волосе. А москвич? Слабак он, городской стиляга. Исабек - не сравнить, куда сильней. Да и земля родная под ногами у Исабека. На своей земле бороться - силы больше. Только смысл какой - первому в Чупчи силачу взять верх над тщедушным солдатом? Разве что для порядка. Чтобы эти, из городка, нос не задирали, здешним девчонкам головы не морочили.

- Зачем стоим? Пошли, - сказал Еркин Исабеку, опять по-русски, чтобы солдат понял.

Парни из десятого «А» не возражали, вид имели самый мирный, но, вопреки мирному виду, расступались всё шире, очищали место. Еркин видел: Исабек не хочет драки, солдату-москвичу она ни к чему, но теперь от нее не уйдешь. Люди не хотят - драка иной раз сама свое дело правит. И самый трусливый выходит тогда в судьи над храбрецами.

- Уж не испугался ли здесь кто? - подстрекал Кабиш.

Еркин понял: нет, не остановишь. Затосковал от внезапной догадки: слабак и пижон возьмет верх над первым силачом Чупчи. Иначе зачем бы шел сюда так легко, беспечно?

- Драться по-честному! - предупредил Еркин москвича.

Тот показал пустые руки - ни кастета, ни свинчатки.

- Один на один. Иначе… сами знаете наших ребят! - Володя обращался не к Исабеку - к Еркину.

Исабек растолкал подальше своих:

- Не подходите! - тяжело пошел на противника.

Еркину отчего-то влезло в голову: вся его жизнь может зависеть от того, победит сейчас или нет Исабек - родная кровь. Напрягшись, Еркин повторял про себя: «Победи, Исабек! Ты на родной земле! Победи! Победи! Если победишь, то… Если нет, то…»

Что он, Еркин поставил сейчас на Исабека, родича неповоротливого? Он и сам не знал, как это назвать. Исабек должен взять верх, хотя и не вернет победой в драке Амину. Все равно должен! Что-то жаркое поднялось в Еркине, не такое, как при беге. То чистое, а это - липкое. К горлу подкатило: «Победи, Исабек, родич мой!»

Кабиш противно захлебывался:

- Врежь ему! Врежь!..

Что случилось, никто не понял, не разглядел. Исабек нелепо подпрыгнул, рухнул на утоптанную глину школьного двора. Вскочил, бросился на солдата - опять тяжелым мешком брякнулся оземь.

Москвич весело покрикивал:

- Осторожней, аксакал!

Вот почему смело пришел, разговаривал вызывающе: знает какие-то тайные приемы. Сильную ручищу Исабека вывернул, встал над ним:

- Ну как? Поиграли? Хватит?

Исабек взревел:

- Пусти!

- Нет, ты скажи: хватит?

Все притихли и услышали снизу, от земли:

- Хватит…

Еркин чувствовал - будто он сам прижат к земле с вывороченной больно - зверски больно! - рукой: медлит солдат дольше, чем надо, наслаждается победой, тянет унижение противника.

- Пусти! - Еркин с красными кольцами в глазах подскочил к солдату.

Тот сразу отпустил вывернутую руку Исабека, похлопал по плечу Еркина:

- Старик, порядок!

Исабек поднялся, пошел прочь, не разбирая дороги.

Еркин с трудом вспоминал: что-то очень дорогое он поставил на родича своего Исабека. Поставил и, значит, потерял. Зачем он допустил родича своего до неравной схватки? Ведь угадывал: проиграет Исабек. Пускай не шибко умен - Исабек всегда верил в свою силу. Но теперь и его сила перечеркнута, высмеяна, уничтожена. Ты слабейший из слабых, Исабек!

Еркин про себя уже знал: «Я спокоен, я больше не сорвусь». Но оставалась, как осадок, злость.

Парни из десятого «А» восторженно выспрашивали москвича насчет хитрых приемов.

- Нет, не самбо. Я пользовался приемами японцев. Про каратэ слыхали? Нет, в Японии мы не жили - в Англии, но тренер был настоящий японец. Показал много жестоких болевых приемов. У нас в Советском Союзе - вы правильно назвали - учат самбо. Вообще-то, аксакалы, я бы мог с вами позаниматься. Но только с разрешения вашего учителя физкультуры. Учить буду не каждого. Каратист не имеет права передавать свое умение ненадежным ребятам. Короче говоря, ставьте вопрос перед своим начальством, а оно пусть топает к моему. Понятно, аксакалы?

Чабанские сыновья почтительно гудели: пойдем, договоримся…

Володя был доволен: и не думал прежде о кружке в школе, а ведь это прекрасная идея - возможность уйти из части вечером или в воскресенье!

Еркин практических размышлений Володи знать не мог. Он видел: победитель держится достойно, без похвальбы. Ловкий парень и умен.

Куда против него Исабеку! Вот только как назвать, как объяснить те минуты, когда москвич затянул унижение побежденного? Ведь не счеты из-за девчонки сводил! Пришел драться за другого, не рисковал, заранее знал: с любым один на один справится хитрым японским способом. Тогда зачем тянул позор Исабека, если Исабек не обидчик, не соперник, не враг - никто?

Еркин повернулся, пошел - не искать Исабека, сейчас это ни к чему. Просто пошел сам с собой.

Сыновья чабанов сначала отправили в школу солдата. Потом и они потянулись. Еркин один остался во дворе, никого не хотел видеть.

Из окон зала падали во двор полосы света. У крыльца чернел автобус, привезший солдат, лейтенанта, Машу. От автобуса потягивало запахом остывающего мотора: маслом, металлом. На крыльце показался лейтенант, поглядел по сторонам: что-то дошло до него, вышел проверить.

Ушел лейтенант - Вася выглянул, повел носом: Гавриловна выслала в дозор.

Еркин забыл, сколько уже стоит здесь. Недолго, пожалуй: он без шапки, а не замерз.

Он задумался только сейчас, хотя мог бы над этим думать гораздо раньше: будет ли счастлив каждый человек в той будущей хорошей жизни, какую он видел в степи, когда сильным, взрослым ехал на своем послушном вездеходе, входил усталый в теплый просторный дом?

Еркин привык к простому, разумному порядку своей будущей жизни. Нет, она не виделась ему беспечной. Она шла с зимними буранами, с летними обжигающими ветрами, с упорным трудом, с борьбой. Но в ней еще никогда не случалось того, что случилось с Исабеком.

Еркин уважал в людях ум. Уважал смелость, доброту, справедливость. Но разве только умные, сильные и красивые имеют право на счастье, а остальные пускай живут средненько, потому что они и сами не высший сорт - средненькие? Нет, он так не думал. Он думал о равной справедливости для всех у себя в степи. Однако сам, родившись слабым, все же постарался нарастить силу достаточную и твердо знал про себя: я неглуп, я умнее других, я - Садвакасов.

Выходит, что и он признавал: одна - получше! - жизнь для умных, красивых, талантливых, и для Еркина тоже - он ее сам для себя, умного, выбрал. А для таких, как Исабек, - другая жизнь, попроще. Хватит с него, тугодума. Проживет и не заметит, что прожил вторым сортом.

«А Шолпашка? - вдруг вспомнил Еркин. - Ей какая достанется жизнь?» Он вспомнил то, что знал всегда: его дело защищать Шолпашку от любой обиды, а значит, и от всех будущих обид.

Он стоял и думал: что же теперь делать со своим будущим, как ему честно разместить вечные несправедливости жизни там, где будет много света, много тепла, много хороших людей…

Еркин наконец-то замерз - потянуло в школу. Но Машу он видеть сейчас не хотел. Заберет с вешалки тулуп, малахай и потопает домой. А завтра прикатит машина с отгона, увезет интернатских на зимние каникулы. Целых две недели у Еркина есть в запасе.

В школьном коридоре покуривал Рябов. Скоро даст солдатам команду собираться.

С той стороны, где зал, шла по коридору Сауле, очень красивая. За ней солдат-москвич, тот, что победил Исабека. Еркин разозлился на Сауле: пусть бы кто другой! Но зачем именно этот, продливший унижение Исабека?

- Ты где пропадал? - спросила Еркина Сауле.

Ему стало смешно: какой снисходительно-небрежный, фальшивый тон. Но собственный ответ прозвучал еще фальшивей:

- Все время здесь. Ты меня просто не замечала.

Еркин подумал: «С чего это я стал прибедняться?»

- Странно!

Она стояла перед узким высоким зеркалом, солдат принес ее пальто из класса, ловко одел Саулешку, слегка задержал руки на ее плечах - как бы полуобнял сзади и глядит в зеркало на нее, на себя: «Хороши ведь оба! Ты! А я?..»

Еркин понял: вот как делается. Подать пальто, задержать руки у девчонки на плечах, встретиться глазами в зеркале. Он понял и запомнил: вот как можно.